Читаем без скачивания Учебка. Армейский роман. - Андрей Геращенко

Почти все офицеры после окончания спортивного праздника разошлись по домам. Остались только капитан Николаев и старший прапорщик Фёдоров, но они уже давно сидели в клубе. Впрочем, они тоже с удовольствием пошли бы домой, но кто-то должен был следить за порядком. Но Николаев и Фёдоров не очень-то расстраивались — квартиры рядом с частью, а уйти можно сразу после начала фильма. Затратят сегодня на какой-нибудь час больше, зато в следующий раз останутся другие.

Перед строем вышел Щарапа и скомандовал:

— Равняйсь! Смир-р-рно! Напра-во! Шагом марш!

В идеале весь строй одновременно должен начать движение, но этого почти никогда не удавалось добиться: передние уже шли, а задние ещё стояли на месте.

— Не растягиваться! Подтянись! — орал шедший впереди строя Щарапа.

В это время первая рота, шедшая чуть впереди, загорланила песню: «Расцветали яблони и груши…». Щарапа подошёл к Гришневичу, шедшему вместе с Дубиленко и сказал:

— Надо будет и нам ротную песню разучить, а то первая уже дней пять поёт. Денисов сегодня тоже про это говорил.

— Если говорил, значит, разучим, — согласился Гришневич.

— Первая вечно очко рвёт, — вставил реплику Дубиленко.

— Завтра во взводах выберите песни и дайте мне названия, я их предложу Денисову, — сказал Щарапа и пошёл сбоку строя.

— Ро-т-таа! — скомандовал Щарапа.

По этой команде все должны тянуть ноги как можно выше и с силой лупить сапогами по асфальту. То же самое нужно делать и по команде «Прямо». Но за день курсанты устали от всевозможных конкурсов и на команду ответили едва заметным усилением топота.

— Я не слышу роту! Прямо! — заорал Щарапа.

Ему на помощь подключились остальные сержанты. Гришневич обернулся назад, затем вышел из строя и закричал:

— Я не понял — вы что, команду не слышали?! Улан, была команда «Прямо»!

Курсанты из последних сил загрохотали ногами.

— Уже лучше, — одобрил Гришневич.

Тем временем, чтобы контролировать арьергард взвода, туда подбежал Шорох:

— Вам што, непанятна каманда?! Тищэнка, Валик, Рэзняк — выше ногу! Тищэнка, я сказав — выше ногу! Это тебе не в чайную бегать.

Ругая про себя Шороха последними словами, Тищенко стал поднимать сапоги вверх, едва не поддевая носками ноги идущего впереди Гутиковского. Резняк же время от времени специально пинал Коршуна. Тот огрызался, но Резняк успокоился лишь после того, как на шум прибежал Шорох.

Мало помалу рота уменьшила высоту подъёма сапог и самопроизвольно пошла нормальным шагом.

Перед клубом пришлось ждать, пока войдёт первая рота. Вошла она быстро (как обычно — бегом «справа по одному»). То же повторила и вторая. Пробегая через узкую дверь, Игорь больно ударился о какой-то бетонный выступ за ней, не сдержался и громко выругался.

— Это кто там матом кроет? Счас на гавно улетит! Это ты, Тищэнка?

За первые дни службы Тищенко уже успел приобрести печальный опыт честности в армейских условиях, поэтому сразу же ответил:

— Никак нет, товарищ младший сержант. Это кто-то впереди.

— Ну, сматры. Жалка, што я не слышал, хто ругался.

Последнее Шорох сказал уже в спину растворившемуся в зале взводу.

Внутри клуб был похож на актовый зал какого-нибудь гражданского учреждения, но был очень грязным и мрачным. Окон не было, но в одной из стен были длинные вертикальные полосы, выложенные из толстой полой стеклянной плитки. Сцена была снабжена занавесом из красного бархата, уже не новым и даже изрядно засаленным внизу. Потолок покрыт не то металлическими, не то деревянными щитами, пронизанными правильными рядами стеклянных, круглых светильников. Спинки сбитых по пять штук стульев были измазаны грязью и сапожным гуталином. Если за курсантами учебки всё же следили и не позволяли класть ноги на спинки, то личный состав бригады с лихвой восполнял этот пробел. Командование решило пойти на хитрость — ряды поставили слишком близко один к одному. Каково же было удивление начальника штаба, когда, зайдя после перестановки в клуб (причём, сделав это незаметно) он застал удручающую для себя картину: через одного «деды» и «черпаки» бригады умудрились положить ноги на спинки стульев. Их колени при этом находились едва ли не на уровне ушей. Это озадачило начальника штаба и подействовало на него столь сильно, что он плюнул, выругался и… отказался от мысли о перевоспитании нынешнего состава. «Таких надо ещё в учебке воспитывать», — подумал подполковник.

Садились повзводно. Из-за того, что Шорох задержал Игоря, курсанту досталось далеко не лучшее место — на самом краю ряда, справа от экрана. Лупьяненко и Туй сидели где-то в середине, и Игорь обиделся на них за то, что ему не заняли место. Рядом с Игорем сидел Бытько, которого всегда оттесняли в сторону, потому что с ним почти никто не дружил. «Да, вот и с Бытько в одну компанию попал», — вздохнул Игорь и ещё больше обиделся на товарищей.

Погасили свет, и начался фильм. Название Игорь умудрился пропустить, отыскивая упавшую между стульев пилотку, но у Бытько спрашивать не стал — оно его не слишком интересовало. Фильм был широкоэкранный, цветной и даже новый. Жизнь гандболисток, их взаимоотношения с тренером захватили Тищенко, и он погрузился в часовую иллюзию причастности к гражданской жизни. Впрочем, именно иллюзию — Игорь ни на минуту не забывал, где он находится. Тищенко казалось смешным то, что одна из спортсменок жаловалась тренеру: «Знаете, я так устала! Эти вечные сборы, матчи, поездки. Дома раз в неделю бываю…». «Мне бы сейчас раз в месяц дома бывать, я бы только спасибо сказал», — усмехнулся Игорь. Тищенко уловил запах табачного дыма и оглянулся: в полумраке зала ярко светились огненно-красные точки тлеющих сигарет. «Сержанты курят», — решил Игорь. Было бы просто наивно думать, что кто-то из курсантов может набраться наглости и закурить в клубе.

Наконец фильм закончился. На середину зрительного зала вышел Щарапа и скомандовал:

— Повзводно на выход, бегом марш! Строиться у входа.

— Выполнять! — заорал Гришневич.

Курсанты бросились к выходу.

Воскресенье прошло сравнительно неплохо, и Игорь даже удивился тому, что и в армии бывают удачные дни.

Глава двенадцатая

Кощей Бессмертный

Как выбирали взводную песню. Шорох даёт Бытько добрый совет. Побеждает песня, предложенная Тищенко. Все идут на медкомиссию. За что в санчасти черпак на костылях ударил Кохановского. Резняк считает, что Фуганов много жрёт, а Тищенко притягивают к земле сапоги. Старший лейтенант Вакулич выслушивает жалобы Тищенко, предлагает придти позже и выписывает ему таблетки. Старший сержант Щарапа делает любопытное предположение о том, где у курсанта Алексеева находится смерть. Алексеев желает сержантам спокойной ночи и интересных снов.

После завтрака нужно было идти в санчасть на комиссию. Вначале ушёл первый взвод, а второй, ожидая своей очереди, тем временем мучился бездельем. Курсанты писали письма, лениво переговаривались, некоторые просто дремали на табуретках. В любой учебке курсантов стараются максимально загрузить в свободное время, но на этот раз сержанты, во-первых, не знали, сколько этого времени будет, а во-вторых — сами пребывали в каком-то апатично-ленивом состоянии.

Утро было тёплым. Через окно синело чистое, безоблачное небо, обещающее жаркий летний день. Но это ничуть не радовало, а скорее даже злило Игоря. Было грустно думать, что пропадает такое прекрасное лето. «Уж лучше бы дожди всё время лили — и лета было бы не так жалко, и бегали, да и работали бы реже», — подумал Тищенко.

Неожиданно Гришневич вскочил, радостно хлопнул себя по колену и крикнул:

— Что это вы дурью маетесь? Я совсем о взводной песне забыл. Мы её сейчас и выберем. Идите все сюда. Мазурин!

— Я.

— Сбегай в сушилку и позови младшего сержанта Шороха.

Когда все собрались, началась нудная процедура выбора песни.

— Строевая песня должна быть чем-то вроде марша. Кто такую помнит? — спросил Гришневич.

— Вставай, страна огромная! — предложил Фуганов.

— Нет, Фуганов, не пойдёт. Мы ведь не на фронт идём. Давайте думайте. Думайте! Что, Бытько, придумал?

— Никак нет, товарищ сержант.

— А ты думай, Бытько. Какую песню знаешь?

Как и было обычно в таких случаях, Бытько молчал, нервно переминаясь с ноги на ногу. Тищенко едва заметно улыбнулся уголками губ. Зато Резняк не удержался и засмеялся в голос, причём так заразительно, что и сам Гришневич не смог сдержать улыбки:

— Неужели, Бытько, ты ни одной песни не знаешь?

— Пусть бегут неуклюже…, — засмеялся Резняк.

— Я не понял, Резняк! Ты слишком много треплешься! — зло бросил сержант.

С лица Резняка мигом исчезла улыбка, и он испуганно пробормотал:

— Виноват, товарищ сержант.