Читаем без скачивания Возможная жизнь - Себастьян Фолкс

При последнем проведенном ее группой эксперименте в мозг собаки ввели тщательно составленный раствор – через глазницы, совершенно как лоботомисты какого-нибудь стародавнего сумасшедшего дома. Пятеро исследователей затаили дыхание, точно астрономы, ожидающие, когда их взорам предстанет новая планета. Магда немного побегала, пару раз тявкнула и повалилась на пол в глубоком сне, от которого пробудилась лишь несколько часов спустя, услышав звяканье своей жестяной миски.

Главное горе было не в том, что эксперименты провалились, а в том, что они обошлись обедневшим налогоплательщикам Рима в кругленькую сумму. И доктор Росси сочла за лучшее на время укрыться в Гроссето на тосканском побережье.

Горе, одиночество, отчаяние заставили Елену превозмочь колебания и купить билет до Гроссето. По полученному адресу она отыскала дом, выходящий на море, и нажала кнопку звонка с цифрой четыре. Зная Беатриче Росси только по научным публикациям, Елена ожидала встречи с седой ученой дамой в очках. И потому, когда распахнулась дверь квартиры, удивилась, увидев симпатичную темноволосую женщину лет сорока с длинной, до плеч, стрижкой, в черных сапожках, темно-синей юбке и кашемировом свитере табачного цвета. Елена отметила также красную губную помаду. Доктор Росси с улыбкой приветствовала гостью и пожурила собак, выбежавших знакомиться, которых представила как Марио, Магду и Коко.

Они отправились на прогулку по пляжу, под высокими серыми тучами; Магда, собака, не пожелавшая раскрыть свои непостижимые тайны, рысью носилась по мелководью, остальные бежали следом за ней. Стоял холодный весенний день, и легкое пальто Елены оказалось слабой защитой от ветра.

Со времени похорон она не пролила по матери ни одной слезы, однако утрата отняла у нее много сил. Каждый бесслезный шаг по песку требовал усилий, а между тем тело молило об отдыхе. Утрата ощущалась Еленой как тяжесть, давящая на плечи, – словно на нее наваливалось высокое, безразличное небо. Она вглядывалась в серое море сквозь серые невидимые порывы ветра, точно могла увидеть в них тени родителей или единственного из живущих на земле человека, способного принести ей покой. Однако видела лишь пустой воздух да вялое волнение воды, – но в этом отсутствии была не пустота, а сила.

– Прочитав ваши статьи, – говорила Беатриче Росси, – я подумала, что мы могли бы работать вместе. Мне нравится ваша нетерпимость.

– Не лучшее, боюсь, качество для ученого.

– Какие из старых теорий вас особенно бесят? – спросила Беатриче Росси.

В кои-то веки Елене понравился такой фамильярный тон.

– Представление о «я» как о «необходимой фикции», – ответила она. – Мысль о том, что электрохимическая активность мозга породила этого шута горохового, этот самообман, а естественный отбор отдал ему предпочтение.

Беатриче Росси усмехнулась:

– Да, это раздражает.

– Если бы только это, – сказала Елена.

Ветер взметнул пряди волос вокруг лица доктора Росси.

– Вы правы, – согласилась она. – А как насчет теории «курсора и клика»? Утверждения, что мы схожи с первыми домашними компьютерами. Что «я» подобно значку мусорной корзины – ложному, карикатурному отображению настоящей работы, совершаемой на жестком диске?

Елена почувствовала симпатию к этой женщине, хотя академическая часть сознания и призывала к осторожности. Они прогуливались до самых сумерек, делясь разочарованиями, – ведь даже ДССА-сканер не смог дать решений, которые обещал.

– Оставайтесь на ужин, – сказала доктор Росси. – В пяти минутах ходьбы от моей квартиры есть хороший ресторан. Вы рыбу любите? Попьем вина, заночуете у меня, если не боитесь, что вас разбудят собаки.

Кончилось тем, что Елена провела с новой подругой три дня. Доктор Росси оказалась милейшей женщиной: называла Елену «дорогушей», смешила ее.

А по возвращении в Мантую Елена, придя в университет, получила там ожидавшее ее написанное от руки короткое послание.

«С сожалением услышал о смерти твоей матери. Я в это время был за границей. Со мной много чего случилось. Если позволишь, свяжусь с тобой снова. Ниже – идентификатор моего экрана. Бруно».

Ко времени, когда Бруно почувствовал наконец, что готов к встрече с ней, Елене стукнуло тридцать два года.

Бруно принадлежал домик в Сабинских горах, по его словам, в полутора часах езды от Рима; они условились о дате, и знойным августом, когда в университете были каникулы, Елена отправилась поездом на юг.

Через час после ее прибытия в Рим электрическое такси свернуло с шоссе, ведущего к Риети, и поехало через гористую местность, которую события последнего столетия, казалось, нимало не затронули. Никогда не имевшим многого, им почти нечего было терять, этим деревушкам с пыльной площадью посередине, единственным продуктовым магазином и узкой главной улицей, обставленной крошечными домишками и кадками с засохшей геранью.

Машина шла по гребню горы, с которого можно было увидеть лишь покрытые зелеными лесами склоны да предгорья Апеннин. Елена гадала, узнает ли она Бруно по прошествии стольких лет. Он мог облысеть или преждевременно поседеть. Мог стать бизнесменом – самодовольным, любезным, вкрадчивым; а мог озлобиться, обратиться в обуреваемого обидами вечного неудачника. Но даже если Бруно остался прежним, сама-то она – тот ли человек, который когда-то любил его? Если мы меняемся, может ли прежняя любовь существовать вне нас? И что если такая продолжающаяся любовь есть воплощение наших прежних «я»?

В одном из последних сообщений Бруно проинформировал: он женат, жену зовут Лючия, у них дочь Катерина, живут они в Цюрихе. Известие о том, что у него есть жена, никакой радости Елене не доставило, но и не удручило тоже. Какие бы чувства ни питал он к своей Лючии, они не имеют никакого отношения к тому, что узнали когда-то Елена и Бруно; его семья тут ни при чем.

При въезде в деревню во рту у Елены пересохло. Стало страшно, вдруг Бруно окажется другим. Нет: она хочет, чтобы он изменился – и тем облегчил ей жизнь без него; хочет, чтобы Бруно смешался с толпой посредственностей, которых встречаешь каждый день, с которыми следует вести себя вежливо и ни во что их не ставить.

Увы, и это неправда, призналась себе Елена. Не важно, какую боль может причинить ей неизменившийся Бруно: пока он был всем, что она помнила, жизнь ее оставалась горением – не вереницей дней, но обещанием блаженства.

Автомобиль свернул в проезд между домами, потом покатил вверх по рытвинам и ухабам, стуча и скрежеща резиной, к вершине холма, на которой одиноко стоял скромный, прямоугольный дом с черепичной крышей. Елена расплатилась и медленно направилась к нему, волоча чемодан по острым белым камням. Дверь дома была заперта, звонок, как и молоток, отсутствовал, она бросила чемодан и пошла вокруг дома к задней его стене, обращенной к оливковой роще и раскинувшейся за ней долине. И там на террасе увидела его, свое наваждение, – застывшего в напряженном ожидании.