Читаем без скачивания Наедине с футболом - Лев Филатов

Два дня спустя мы, четверо журналистов, проходили по улице мимо дощатого забора, огораживающего Полифорум, и столкнулись с Сикейросом.

Он нас узнал и задержал. Правдист Борис Орехов принялся переводить.

Разговор необязательный, уличный, обо всем понемногу. Сикейрос говорил с видимым удовольствием, инсценировать которое ему не было никакой нужды. Мне показалось, что он греется возле людей, способных, как он надеялся, понять и оценить его труд.

Тут я и спросил Сикейроса об его отношении к футболу. Он ответил, что с интересом наблюдает за матчами чемпионата мира по телевизору, что футбол красив, выразителен, пластичен и он не раз использовал линии и позы, подсказанные игрой.

– Но не могу принять, – резко сказал Сикейрос, – когда к футболу приплетают зло, когда раздувают вокруг него шовинизм и национализм…

Как водится, мы попросили у него автографы, и мексиканец Сикейрос в четырех блокнотах, отвергнув болельщицкие симпатии, написал: «Победы команде СССР!».

Обе встречи слились в одну.

Художник, выстрадавший свои честные, смелые фрески, без обиняков заявил об уродствах, искажающих доброе лицо великой игры.

Прогулка

Лондон, Куин-стрит, таверна, где в 1863 году состоялось заседание, провозгласившее начало футбольной эры. В любом справочнике есть упоминание об этом факте и адресе.

Нет ничего удивительного, что мы с Мартыном Ивановичем Мержановым, когда закончился чемпионат мира, задумали съездить на эту самую Куин-стрит, – так сказать, приобщиться к историческим камням. Нашим проводником был местный корреспондент «Правды» Олег Орестов. Когда мы сели в машину, он озабоченно сказал, что, как он выяснил, в Лондоне несколько Куин-стрит и, видимо, придется поколесить.

В этом городе сколько угодно улиц, которым можно дать и сто и больше лет. Те две Куин-стрит, где мы побывали, именно такие: узкие, малолюдные, двухэтажные, своей тишиной, отрешенностью, заповедностыо отвергающие всякую мысль о возможности перемен. Высовываясь из окошка, Орестов пытался расспрашивать прохожих, а они вместо ответа разглядывали его с холодным изумлением.

Было ясно, что наша вылазка легкомысленна, мы переоценили значение таверны на Куин-стрит как общеизвестной достопримечательности и придется возвращаться ни с чем.

«Но все-таки по двум улочкам мы проехали, и они оказались настолько похожими, что и третья и четвертая Куин-стрит наверняка точно такие же. А, кроме того, разве не бывает, что люди живут и не знают, что у них под боком?.. Так что не исключено, что мы все-таки были возле той таверны…»

Рассуждая так, я не пытался себя обмануть, утешиться. Я в самом деле ясно представляю отныне лондонскую тесную улицу с красноватыми домиками, улицу глухую, безразличную к любым событиям, где однажды, давным-давно, компания чудаков, сидя за пивом, крупно поспорив, решила – быть отныне футболу, игре, где дозволено мяч гнать только ногами. Никого тогда не могла заинтересовать эта сходка.

Футбол пошел гулять по белу свету, а Куин-стрит все такая же, и если снова в одном из ее домов будет принято решение с далеко идущими последствиями, она и этого не заметит.

– Быть может, друзья, с вас хватит футбола? – повернулся к нам Орестов. Он был слегка сконфужен, что экскурсия, им возглавляемая, не удалась. – Мы как раз возле мадам Тюссо. Заглянем?

Делать нечего, отправились в Музей восковых фигур, для большинства туристов едва ли не самый обязательный в Лондоне.

Должно быть, при виде этой коллекции полагается либо впадать в детство, либо становиться снисходительным, вспоминать вежливые словечки: «занятно», «забавно», «потешно». На то она и рассчитана. Но нет, это далеко не нейтральное, не безобидное учреждение! Через его затемненные этажи и мрачные подземелья проложена фронтовая линия человеческого вкуса. Все страсть как занятно! Тут в натуральную величину воскрешенные в воске короли и министры, поэты и ученые, тут сцены смерти адмирала Нельсона и Жанны д'Арк, тут висит на невидимой нити нож гильотины, обезглавивший Людовика и Марию Антуанетту, тут отравители и убийцы, «Синяя борода» и Освальд, тут два бандита, ограбившие вагон с золотом, сидят в вестибюле музея на скамье и один из них читает газету с аншлагом об этом ограблении. А неподалеку – четверка битлсов…

Орестов ошибся: от футбола мы и тут не уклонились: в застекленном шкафу оказались чучела Пеле, Хейнса, Гривса, Мэтьюза.

Бесстыжая, назойливая достоверность исторических личностей, которые здесь «как живые», не тревожит воображение, беспокоишься разве лишь о том, как бы, не дай бог, не запомнить их такими.

А вот Куин-стрит, не знаю уж та или не та, стойко держится в памяти, и я не могу отказаться от ощущения, что знаю, видел, где зародился футбол…

«Золотая Богиня»

Не верится, что нет больше «Золотой богини». Кто-то легкомысленный вписал в ее статут строчку, что она станет собственностью трижды выигравших звание чемпиона мира. Слово сдержали, и «Золотая богиня» ушла от мирских тревог, постриглась в монахини, стала затворницей недоступных сейфов в Рио. Международная федерация поспешила объявить об аннулировании той безответственной строчки, и новый приз – «Кубок Мира» – отныне вечно переходящий.

«Богиня» была отлита ювелиром Лефлером. Для парижанина, который, конечно же, много раз встречался на лестничной площадке Лувра с Никой Самофракийской, выбор был нетруден. Крылья богини ведь не сказочны, не условны – они знак того, что победа перелетает от тех, кто был достоин ее вчера, к тем, кто заслужил ее благосклонность сегодня. Она и награда, и напоминание, и вечная тревога.

«Золотая богиня» просуществовала ровно сорок лет и пожаловаться на свою судьбу не может. Она побывала в девяти странах Европы и Америки на турнирах в ее честь, в пяти странах подолгу жила. Изведала опасности: ее укрывали в Италии от фашистов в годы войны, похищали в Англии, что покрыло позором полицию этой страны. Она сподобилась чести путешествовать втайне, под вооруженной охраной. Ее изображения расходились миллионными тиражами, и все ее знали в лицо.

Я видел эту статуэтку трижды и каждый раз удивлялся: какая же она маленькая при всей своей славе! Быть может, так казалось еще и потому, что держали ее рослые, могучей стати люди: бразильцы Беллини, Карлос Альбер-то и англичанин Мур. Но она брала не размером; поднятая вверх руками капитана, она сверкала остро и резко. Была в ней тяжесть подлинности, которую не способен заменить блеск дешевой красивости.

Сорок лет лучшие сборные мира, и наша в том числе, мечтали о «Золотой богине», боролись за нее. Сама произведение искусства, она сумела сделаться символом искусства футбольного. Когда на мексиканском стадионе «Ацтека» Карлос Альберто устало и расслабленно спускался по пологому тоннелю с призом в руках, кончалась не просто девятая церемония награждения чемпионов мира. Этот красивый негр перевернул страницу футбольной истории. Страницу с картинкой, которую все мы любили.

Мы восхищаемся спортивными достижениями, рукоплещем победителям. Но разве так уж все равно, как выглядит награда? Есть немало турниров, не на шутку волнующих, без преувеличения, миллионы людей. Мы знаем их лауреатов, а сами призы нам либо неведомы, либо ничего не говорят взгляду.

Наш футбольный Кубок, старенький, с расшатанной оправой, – до чего же он знаком и мил! Ваза в форме капли, которая вот-вот должна упасть. Кто-то ее подхватит!.. А попробуйте припомнить, как выглядит приз, который вручают команде-чемпиону страны? Я хоть и видел его не раз вблизи, не возьмусь передать его своеобразие. Нечто массивное, внушительное…

В первые годы чемпиону вручали знамя, сначала зеленое, потом красное. Сердца замирали, когда команда шла круг почета под развевающимся полотнищем! Ничего лучшего взамен пока не придумано…

В футболе можно выделять наукообразные черты, можно настаивать, что он чуть ли не отрасль промышленности. Он вытерпит и все же останется для людей романтичным зрелищем. Романтика обрамления ему к лицу, она оттеняет его предназначение. Оттого и грустно, что кончился век «Золотой богини»…

Короли

Человеку, впервые оказавшемуся в Лондоне, полагается в полдень явиться к Букингемскому дворцу, чтобы лицезреть развод караула. Эта сценка кукольного театра. Те миниатюрные красно-черные гвардейцы в прозрачных мягких стаканчиках, которыми набиты лавки сувениров, здесь – в натуральную величину. Они маршируют как-то странно: высоко заносят ноги и после паузы их ставят, словно слепые, на ощупь. Толпа зевак, сдерживаемая конной полицией, наседает, тянет шеи, хихикает, щелкает затворами фотоаппаратов, вовсю пользуется даровым представлением.

Шутейные гвардейцы скрываются за оградой. А окна дворца высокомерно смотрят поверх толпы, как глаза в моноклях.

Не обязательно быть монархистом, чтобы испытывать любопытство к королю или королеве, персонам редким в наши дни. Развод караула поощряет это любопытство.