Читаем без скачивания Дублинеска - Энрике Вила-Матас

Недолгая пауза.

– Что? А, что ты нормальный? Нет, не знал, – еще одна короткая пауза. – Я думал, что ты весь в искусстве, а насколько я знаю, люди искусства не бывают нормальными. Очень уж, друг мой, искусство запутано, потрясающе обманчиво и сложно. Возьми хоть Уолтера.

– А Уолтер – человек искусства?

– В своем роде да, и он ненормален даже тогда, когда выносит мусор.

На противоположной стороне площади Бев только что обратила внимание на книжечку Рибы.

– Что ты там записываешь? – спрашивает она.

Риба думает, что раз она обратилась к нему на ты, возможно, он и не кажется ей таким уж старым и немощным. Он тут же приходит в доброе расположение духа, он очень, просто чрезвычайно оживлен. Ради одного этого имело смысл ехать в Ирландию. Вопрос девушки позволит ему выступить перед ней во всем блеске, и раз он уже совершил свой вожделенный английский прыжок, никто его не осудит, если он снова помирится со своим французским прошлым и – ему давно этого хочется, – попытается стать эхом парижанина Перека, его вечного кумира и непревзойденного мастера потрошить повседневность и вытягивать все возможное из обыденности.

– Да так, ничего особенного, – отвечает он. – Беру на заметку разную ерунду, ничего поражающего воображение, все, что случается ежедневно и ежедневно возвращается, все заурядное, повседневное, самоочевидное, избитое, пошлое, белый шум, все обыденное, все, что происходит, когда не происходит ничего…

– Что ты такое говоришь?! Блумсдэй кажется тебе пошлым и заурядным? Но это же ужасно, дорогуша, просто ужасно, что он кажется тебе таким!

Она сказала «дорогуша»? Невелика важность, но, если быть честным, голос ее теперь даже близко не звучит так восхитительно, как раньше. И хотя, вероятно, еще не все потеряно, уже ничто не поможет ему исправить впечатление, которое он, без сомнения, произвел на девушку. В наивности своей он решил, будто ум дочери южноафриканского посла не уступает ее красоте, и пожалуйста – оказался в ее глазах невеждой, человеком, не способным отдать должное великолепию Блумова дня. Боже милостивый, тут ему уже никто не поможет. И какой теперь смысл думать о том, что ее «дорогуша» прозвучало вульгарно и нелепо, а сама она выглядела совершенной идиоткой, а может, она такая и есть. Идиотка она или нет, именно он оказался не на высоте, и это уже не лечится. Как не лечится его возраст и, что еще хуже, его откровенная немощь. Будет лучше, если он сделает несколько шагов и удалится, пусть летит мушка-дрозофила.

Амалия, зигзагами прогуливавшаяся по площади, медленно подходит к Нетски и Рикардо и ставит их, наконец, в известность, что Ротонда – вовсе никакая не смерть и уж тем более не округлый готический шрифт, а значит, не имеет никакого отношения – а жаль, все так замечательно совпало, – к концу печатной эпохи. Это просто-напросто старый дублинский родильный дом, первый в Европе.

Рождение и смерть. И смех Амалии.

Одновременно Бев снова решает попытать счастья с Рибой. Она смотрит на него и смеется. Чего она опять хочет? Начнет настаивать, что Блумсдэй не может быть пошлым? Как она хороша. Несмотря на недавнее разочарование, он все бы отдал, чтобы снова услышать тембр ее голоса. Это чушь, он сам понимает, но, слушая этот голос, он ощущает себя в Америке. Назовет ли она его снова дорогушей?

– Мой любимый писатель – Рагу Кондер, – произносит Бев голосом, исполненным прежнего очарования, таким же чувственным, как и прежде, хотя теперь – с пленительным французским акцентом. – А твой?

Она привела Рибу в замешательство, но он понимает, что ему дали второй шанс, и тщательно обдумывает ответ. В конце концов он решает действовать наверняка и, хотя никогда раньше не слышал ни о каком Кондере, говорит, что тоже его любит. Какое совпадение, заявляет Риба, это и мой любимый писатель. Бев смотрит на него с изумлением и просит повторить. Я очень люблю Рагу, говорит Риба, мне нравится его стилистическая сдержанность и то, как он работает с тишиной. Я думала, ты умней, бросает Бев, Рагу Кондер – это для дурочек вроде меня, и ты тоже теперь выглядишь дурачком.

Шах и мат. Ко всем прочим неприятностям, Риба снова попал в глупое положение, а хуже всего то, что он чувствует, будто сразу постарел лет на десять и может окончательно похоронить всякую надежду на дружбу с Бев. Он смешон, он конченый человек. Без выпивки ему не хватает блеска и остроумия, когда он пил, он был развязней и забавней. На его лицо набегает тень, и постепенно оно приобретает совершенно траурное выражение.

А на сцене, словно действия развиваются синхронно, продолжаются чтения, и похоронная процессия медленно движется сквозь солнечное утро: «Перекресток Данфи. Стоят траурные кареты: залить горе. Придорожный привал. Для трактира идеальное место. Наверняка заглянем на обратном пути пропустить за его здоровье. Чаша утешения. Эликсир жизни».

Ротонда всегда была отличным поводом выпить.

Время: без четверти четыре.

День: Блумсдэй.

Место: Башня Мартелло в местечке Сэндикоув, круглая башня в пригороде Дублина, здесь начинается действие романа «Улисс»: «Сановитый, жирный Бык Маллиган возник из лестничного проема. <…> Торжественно он проследовал вперед и взошел на круглую орудийную площадку…»

Действующие лица: Риба, Нетски, Хавьер и Рикардо.

Действие: они поднялись по узкой винтовой леснице до круглой орудийной площадки и в полном молчании любуются оттуда Ирландским морем. День по-прежнему тих, небо удивительного молочного цвета. Прилив, и от этого кажется, будто вода, очень гладкая и блестящая, вздымается над землей. На мгновение Риба останавливается, загипнотизированный. Странное море насыщенного синего цвета, опасное как любовь. Он воображает, что море – это просто бледно-золотое сияние, простирающееся до самого невозможного из горизонтов.

Время поджимает, в шесть часов они договорились встретиться с братом и сестрой Дью, Амалией и Хулией Пиерой у ворот Гласневинского кладбища, и потому Нетски собирается основать Рыцарский Орден прямо тут, на башне. К тому же атмосфера здесь кажется ему благородней, чем в «У Финнегана». Они побывали там вчера, могли бы зайти и сегодня – все равно им нужно в Далки, оттуда идет поезд до Дублина, но у них будет слишком мало времени на церемонию.

Кроме них, на площадке никого больше нет, но Рибу не покидает ощущение, будто ветерок доносит до них какие-то обрывочные слова, а на винтовой лестнице, кажется, притаилось привидение. Хавьер, который терпеть не может «Улисса», изображает из себя Быка Маллигана, бреющего подбородок. Нетски читает составленный вчера кодекс: «Единственной целью и смыслом существования Ордена Финнеганов является религиозное поклонение роману «Улисс» Джеймса Джойса. Члены ордена обязуются отдавать должное сему произведению, принимать участие в Блумсдеях и, как только позволит время, направлять свои стопы к башне Мартелло, Сэндикоув, и ощущать там свою принадлежность к древней расе, что возникла подобно морю без имени и границ, а теперь почти уже вымерла…»

После посвящения в рыцари – символического и несколько поспешного – решено, что ежегодно в Орден может вступить один новый член, «всякий раз при условии, что как минимум три четверти рыцарей Ордена не будут возражать против его кандидатуры». Затем они без дальнейших проволочек отправляются обратно – сперва добрых полчаса идут пешком по шоссе до Далки, а там, не задерживаясь «У Финнегана», садятся в поезд и возвращаются в Дублин, распевая песню о Милли, пятнадцатилетней дочери Блума, уехавшей из Дублина, чтобы выучиться на фотографа, и только мимолетно упомянутой в «Улиссе»:

О Милли Блум, ты мне мила, моя родная,В тебя, как в зеркало, гляжусь, тебя желая.Хоть ты бедна, хочу я быть с тобою рядом,А не с той Кэти, что виляет толстым задом.

Время: перевалило за пять.

Действующее лицо: Риба.

Тема: старение Рибы.

Действие: полностью происходит в воображении Рибы, покуда они с друзьями возвращаются в Дублин из Далки. Риба поет «О, Милли Блум», а сам представляет, будто бродящий вокруг него призрак, чье дыхание он почти чувствует кожей, – это начинающий автор, только-только делающий первые шаги в мире слов, несколько недель назад отправившийся в постепенно сводящую его с ума экспедицию. Этот юнец не знает, что раньше или позже его погребут под грудой книг, из которых будет составлено его творческое наследие, то наследие, что раньше или позже спрячет от него – тут явная параллель с тем, что произошло с Рибой-издателем, чья настоящая личность скрыта от него самого его послужным списком, – того, кем он был или кем мог бы стать.

Он воображает, что молодой автор назначил его действующим лицом и подопытным кроликом для своих экспериментов и собирается описывать реальную – довольно горестную и унылую, хотя и небогатую настоящими драмами – жизнь старого бедолаги-издателя, удалившегося от дел. Воображает, что тот притаился поблизости и наблюдает за ним, изучает его реакции, словно он, Риба, и впрямь для него подопытный кролик. Автор хочет разобраться, стоит ли умирать от любви к хорошей литературе на протяжении сорока лет, и ради этого будет описывать повседневную, безынтересную жизнь героя. И покуда он изучает своего кролика и пытается понять, имеет ли смысл так обожать литературу, он будет рассказывать, как его издатель-пенсионер все бродит в поисках чего-то нового, живительного, чужедальнего. Он старается подобраться, иногда почти физически, поближе к своему герою – в попытке как можно лучше описать сложности, возникшие из-за буддизма его жены, – и одновременно комментирует его перемещения, скажем, в Дублин, на похороны, чтобы чем-нибудь себя занять.