Читаем без скачивания Каждый умирает в одиночку - Джеймс Хедли Чейз

— Мы продолжим об этом. Я могу найти другую девушку, такую же красивую, как и ты, и такую же богатую, как и ты. Это легко. Этот город заполонен девушками, подобными тебе. Девушками, которые ищут парня с мускулами, чтобы поразвлечься; которым нравится покупать для него костюмы и одалживать ему свой дом, щелкать ему пальцами каждый раз, когда они хотят его; и ты знаешь, почему они хотят его, не так ли? Я не должен углубляться в это, а? — Он засмеялся. — Богатые, избалованные девушки, которые не могут сделать ничего лучшего, чем купить мужчину, потому что у него есть мускулы. Что ж, ты не первая, детка, и ты не будешь последней. Если хочешь удержать меня, выходи за меня замуж. Выходи за меня, чтобы я мог запустить свои руки в твои деньги, ведь это единственная причина, по которой я женюсь на тебе.

— Ты сказал, что я не первая? — спросила она, ее глаза закрылись.

Она откинулась назад в кресле, пока он говорил, ее лицо посерело, на нем появилось какое-то болезненное выражение.

— Именно так я и сказал: ты не первая, и также ты не будешь последней.

— Нет, — мягко возразила она. — Я могу быть последней.

— Не рассчитывай на это, детка. Не рассчитывай.

Он допил виски, зевнул, пробежал пальцами по волосам.

— Что ж, пойду-ка я спать. Мне тошно от этого. Тебе лучше поехать домой.

Ее глаза расширились.

— А завтра? — спросила она холодным надтреснутым голосом.

— Завтра я уберусь отсюда к черту.

Она медленно поднялась на ноги:

— Ты правда уедешь?

— Да что с тобой? — грубо спросил он. — Разве я недостаточно просто выражаюсь? С меня достаточно. Я увольняюсь. Я ухожу в отставку. Я окончательно оставляю тебя. Я отмахиваюсь от тебя. Теперь ты поняла это? Я стряхиваю пыль этого любовного гнездышка со своих ботинок. Я собираюсь забыть то, как ты выглядишь, то, как ты себя ведешь, слова, что ты произносишь, и знаешь, детка, это будет длинным и прекрасным отдыхом.

Она стояла не двигаясь, с беспокойством в глазах.

— Ты сказал об этом Аните? — спросила она.

Миллс бросил на нее быстрый, испытующий взгляд, затем рассмеялся:

— А ты не глупа, не так ли? Так ты знала о ней? Что ж, она протянула недолго, все равно она особо ничего из себя не представляла. У нее не было твоей ребяческой восторженности.

Он отвернулся, чтобы налить себе еще.

— Почему ты не дашь шанс Франклину? — спросил он и снова рассмеялся. — Франклин стар, но могу поспорить, он энергичен.

Она повернулась спиной к нему и расстегнула защелку на сумочке. Она заглянула туда и вытащила автоматический пистолет 25-го калибра. Тяжелая никелевая пластинка на пистолете отражала свет лампы, отбрасывая яркие вспышки на потолок.

Миллс услышал щелчок предохранителя и развернулся, когда она навела оружие на него.

— Ты никуда не уходишь, Цезарь, — мягко сказала она.

Теперь она стояла спиной ко мне. Я не мог видеть выражение ее лица, но я мог видеть выражение лица Миллса. Самоуверенная улыбка в момент слетела с его губ, как соскальзывает с прилавка торговца мокрая рыба. Он стоял не шевелясь, едва дыша, его глаза были широко раскрыты.

— Тебе будет лучше убрать этот пистолет, — произнес он одеревеневшими губами. — Может произойти несчастный случай.

— Будет несчастный случай, — сказала она и начала медленно отходить спиной к створчатому окну. — О да, Цезарь, несчастный случай произойдет. Не двигайся. Я знаю, как пользоваться этой вещичкой. У дочери миллионера есть столько возможностей многому научиться: стрельба из этой штучки одна из них. Я довольно-таки хороший стрелок, Цезарь.

— Теперь послушай, детка…

— Я тебе сказала, не называй меня так. Не шуми и не двигайся. Теперь моя очередь говорить.

Она была у окна, в трех футах от меня. Я чувствовал запах ее волос, видел взволнованный блеск ее глаз. Я не шевелился, я был неподвижен и тих, как труп. Я не знал, насколько быстрой она может быть. Малейшее движение с моей стороны могло привести к тому, что она бы одновременно развернулась и выстрелила. Я был слишком близко, чтобы она промахнулась. От этой мысли меня прошиб пот.

— Ты знал, что рано или поздно это произойдет, — продолжала она. — Я знала, рано или поздно мне придется сделать это. Ты не тот человек, Цезарь, который торгуется. Но ты красив и силен, и ты порой забавен, но не всегда. Ты отнюдь не всегда забавен. Каждый раз через некоторое время твой подлый, отвратительный, грязный, маленький эгоизм захватывает все лучшее в тебе. И не думай, что когда-нибудь ты одурачивал меня. Нет. Я знала об Аните. Я наблюдала за вами двоими. Какая же ты свинья, Цезарь. Какая прелестная, красивая ты свинья.

О да. Я хотела, чтобы это между нами продолжалось, но я знала, что рано или поздно тебе это наскучит и ты найдешь кого-нибудь другого. И я знала, что для тебя не составит труда найти кого-нибудь еще. И я также знала, что ты будешь говорить обо мне как о проститутке, которую ты подобрал. Ты не можешь устоять против того, чтобы не говорить, а, Цезарь? Ты разговаривал со мной. Думаешь, мне нравилось лежать рядом с тобой и слушать все детали о других девушках, зная, что в один из дней ты будешь рассказывать какой-нибудь другой девушке обо мне? Но ты не будешь делать этого, Цезарь, и также ты не будешь рассказывать какой-либо другой девушке о другой девушке. Больше никогда.

— Ты сумасшедшая, — неестественно промычал Миллс.

— Нет, я не сумасшедшая. Я должна быть безумной, чтобы позволить тебе уйти отсюда. Они найдут тебя утром, все проанализируют и выяснят, что это стреляла женщина, но они не будут знать, какая именно. Их было так много, правда, Цезарь? Множество женщин: все, кто хотел бы тогда или сейчас пристрелить тебя. Я не думаю, что меня даже заподозрят. Каждый в этом любопытном городе знает, что я не могу ходить. Как я могла прийти сюда и застрелить тебя? Они могут подумать, что я сделала это потому, что мне принадлежит этот дом, но им всего лишь надо поговорить с доктором Маккиндли, и он подтвердит, что я не могу ходить. Он не может позволить себе признаться, что я дурачила его в течение многих месяцев. И затем есть преданный Франклин. Он знает, что я прихожу сюда встречаться с тобой. Новость об убийстве доставит ему удовольствие, Цезарь. Ты ему не нравишься, и он не выдаст меня.

Миллс выговорил белыми одеревеневшими губами:

— Опусти его, ты, маленькая дурочка! Не наставляй его на меня! Опусти его!

— Прощай, Цезарь, — произнесла она, и короткое блестящее дуло двинулось, нацеливаясь на его голову. — Ты будешь одиноким. Это то, значение чего ты пока еще не знаешь. Но узнаешь. Ты будешь одиноким, когда будешь мертвым, Цезарь.

— Не делай этого! — закричал он и, вскинув руки, повернулся боком, видя, что она собиралась стрелять, и осознавая, что он ничего не может с этим поделать.

Я замахнулся и ударил ее по локтю, когда пистолет выстрелил. Удар парализовал ее руку, она выронила пистолет, но вдруг развернулась и ударила меня. Я почувствовал, как ее ногти проскребли мою щеку, когда я схватил ее, но она увернулась и побежала мимо меня в сад.

Я отпустил ее и позволил ей пробежать вниз по залитой лунным светом дорожке к воротам и автомобилю.

4

— Привет, Мэк, — сказал Миллс. — Бывает, значит, что ты приходишь вовремя, доверившись своей интуиции.

Он внезапно присел, словно ноги не держали его. Пот бисером выступил на его белом лице.

— Выпьешь? Если это надо тебе так же, как мне, то это тебе действительно надо!

Я вошел в комнату, прикладывая к царапинам на шее носовой платок. Одна из царапин кровоточила.

— Это была неплохая встряска, а? — заметил я и сел на подлокотник длинного мягкого дивана, где всего несколько минут назад сидела Натали. — Ты никогда не будешь ближе к смерти, чем был сейчас.

— Я знаю, — выдохнул Миллс.

Он попытался налить виски в стакан, но его рука так тряслась, что большая часть божественной жидкости пролилась на ковер.

— Давай-ка лучше я сделаю это, — предложил я и взял у него бутылку.

Он откинулся назад в кресле, пот теперь ручейками струился по его лицу. Олаф Крюгер сказал, что если Миллса однажды напугать, то он становится трусоватым. Натали напугала его очень хорошо.

Я плеснул две порции напитка, достаточно большие для того, чтобы в них можно было запустить яхту, протянул ему один стакан, а другой практически вылил в свое пересохшее горло. Это был самый приятный напиток, который только был у меня во рту за последние сорок восемь часов.

Миллс выпил свою порцию в три больших глотка. Как будто это была вода. Осушив стакан, он снова сунул его мне.

— Я бы мог выпить еще один такой, — сообщил он. — Святой Петр! Эта сучка напугала меня. Если бы ты не вломился…

— Ты сам виноват, — констатировал я, смешивая для него еще виски. — Это чудо, что твои враги до сих пор не укокошили тебя. Если бы я не хотел с тобой поговорить, я бы позволил ей застрелить тебя.