Читаем без скачивания Молчание в октябре - Йенс Грёндаль

Я съел хот-дог с передвижной тележки у вокзала; я уже давно не пробовал подобной еды, но я не ел весь день, просто-напросто позабыл о пище, хотя у меня была масса свободного времени. Световые рекламы на противоположном берегу озера отражались на поверхности воды колеблющимися отблесками. Я немного постоял, глядя, как неоновые курицы откладывают неоновые яйца. Обычно я часто стоял тут с Розой и Симоном. Самая верхняя световая реклама на крышах представляла собою неоновый календарь. Дата светилась красными цифрами на фоне черного неба. Семнадцатое октября, скоро минет неделя с тех пор, как Астрид уехала. Я почувствовал усталость. Все последние дни мне пришлось мобилизовать всю свою энергию, чтобы создать иллюзию нормального существования и перед Розой, и перед инспектором музеев, перед гостями на званом ужине, перед родителями, и одновременно с этим я прокручивал в голове все те же вопросы, которые боялся услышать от других.

Куда же подевалась Астрид? Куда она уехала? Завтра утром я буду сидеть в самолете, недосягаемый для всех, наконец-то наедине со своими вопросами, на которые нет ответа. Где-то за моей спиной на скамейке сидел человек в лоснящемся пиджаке, обвязанный веревкой вместо ремня, и ругал всех и никого в частности. Вокруг него валялись грязные, чем-то наполненные пластиковые пакеты. Я часто думал о том, что там может находиться, в этих пакетах.

Лампочка над нашим подъездом освещала мне путь. Войдя в него, я заметил около моей входной двери слабо тлеющий огонек сигареты. Огонек погас, но спустя минуту зажегся снова.

С тех пор как я видел возлюбленного Розы в последний раз, он успел сбрить свою шевелюру. На его костлявой макушке остался лишь темный пушок, но это не придавало ему устрашающего вида. Он, скорее, стал похож на тех обритых наголо из-за вшей марокканских беспризорных мальчишек, которые шатались по улицам, протягивая за подаянием свои маленькие грязные ручонки. Художник тоже протянул мне руку, но не за подаянием, а лишь затем, чтобы пожать мою. Это был жест вполне добропорядочного горожанина, и я никак не ожидал, что он до него снизойдет. Не знаю ли я, где Роза? Он приступил к делу без околичностей, но голос у него был при этом такой тихий и кроткий, что я не мог понять, как это я некогда мог чувствовать неприязнь к этому вежливому, серьезному молодому человеку. Я ответил, что не имею об этом ни малейшего понятия, решив умолчать о том, что видел ее в кафе сегодня днем. Ведь это было всего несколько часов назад. Не представляю ли я, где он может ее найти? Я подумал, что она, вероятно, находится у своей рыжеволосой подруги, но тем не менее отрицательно покачал головой, ощутив вдруг солидарность со своей дочерью. Он немного постоял, растерянно глядя на окурок сигареты, истлевшей почти до его пальцев. Видимо, ему неловко было бросить его при мне на пол тут же, у моей двери. Я предложил ему войти в квартиру, чтобы загасить сигарету. Войдя, он швырнул ее в унитаз — у нас с ним явно была одинаковая вредная привычка. Хорошо, что Астрид не видела этого. Художник походил по комнате, ему явно не хотелось уходить просто так. Я сказал, что утром лечу в Нью-Йорк и мне еще надо отгладить рубашки. Но он лишь взглянул на меня, не поняв намека и как будто даже удивившись, какое это может иметь отношение к Розе. Он не видел ее уже целые сутки. Господи, если бы только знать, где она! «Вы что, поссорились?» — спросил я. Он снова посмотрел на меня, на этот раз испытующим взглядом, а затем пожал плечами. Он ничего не понимает. Она вдруг поднялась и ушла. Сперва он подумал, что она вышла за куревом. Он искал ее по всему городу. Классический случай, подумал я. Вышла за сигаретами и не вернулась. Астрид, по крайней мере, не воспользовалась таким избитым приемом. Я не знал, что мне ему ответить, и вместо этого спросил, не хочет ли он выпить пива. Я всерьез проникся к нему сочувствием. Проходя по комнате, я со стыдом подумал о родстве наших судеб, нас, двух покинутых мужчин.

Он сидел у кухонного окна и смотрел, как я расставляю гладильную доску. Потом сказал, что прочел мой очерк о Джэксоне Поллоке. Я улыбнулся и стал наглаживать воротничок одной из влажных рубашек, лежавшей рядом с ним на столе. Ну и что он думает об этом? В сущности, меня нисколько не интересовало его мнение о моем очерке, так как я предполагал, что он о нем думает. Он помедлил, размышляя, как бы получше сформулировать свое суждение. Наконец пробормотал, что там есть интересные мысли. Не больно-то много сказал! Я заметил, что всегда начинаю гладить с воротничков, а потом перехожу к рукавам. Их гладить труднее всего. Он смотрел на меня, словно не был уверен, что не ослышался. Я разглядывал распростертый на гладильной доске рукав, а затем провел утюгом, захватив край и оставив резкую складку. Обычно он никогда не ревновал ее, продолжал он, зажигая новую сигарету. Вообще-то зря стараюсь, сказал я, все равно рубашки помнутся в чемодане, как их ни укладывай. У него создалось впечатление, что она нашла себе кого-то другого. Я встретился с ним взглядом. Другого? Я отвел глаза в сторону. В его глазах появился влажный блеск, и я испугался, что он сейчас заплачет, этот обритый юнец в кожаной куртке. Если бы это было так, то Роза наверняка рассказала бы мне об этом. Он горько усмехнулся и отхлебнул пива из банки. Несколько недель назад он видел, как она шла в сторону Королевского парка с каким-то пожилым человеком, не очень старым, примерно моего возраста. Он случайно заметил их из окна автобуса. Он спросил ее, кто это был? Парень выпустил дым из ноздрей и фыркнул. А вы бы спросили? Я пожал плечами. Он спросил, что происходит? Что случилось? Несколько раз он спрашивал ее об этом, но всякий раз дело кончалось ссорой. Она чувствует за собой постоянную слежку. Она сказала ведь, что никогда ему ничего не обещала. Я снова взглянул на него. Он сидел, уставившись в пол. Мне очень хотелось сказать ему какие-то дружеские слова, но я не мог ничего придумать, хотя и понимал, какие мысли бродят в его бритой голове. Вдруг он быстро поднялся, поблагодарил за пиво и сказал, что провожать его не нужно. Теперь он опять уйдет в темноту и будет бродить по улицам, одинокий и покинутый. Я знал, каково ему теперь, но забыл те ощущения, которые при этом испытываешь. Я мог лишь потешаться над собой, над своим юным, кровоточащим сердцем, когда однажды, стоя у окна, видел, как Инес удаляется по улице в снежной круговерти. Мое уязвленное самолюбие не давало мне покоя, покуда я ездил по городу с ночными пассажирами. Я был похож на оголодавшего бездомного пса, который, бессмысленно кружась, пытается ухватиться за собственный хвост. Я усмехнулся, проводив художника, но это была вовсе не злая усмешка. Я знал, что ему предстоит пережить, и мне было жаль его, в основном из-за того, что он так зол на самого себя. По иронии судьбы я благодаря собственной дочери вдруг получил возможность вернуться в собственную юность.

Я видел Розу за столиком перед стеклянной стеной кафе, освещенную солнцем, задумчивую, погруженную в себя, рассеянно глядящую на фонтан и голубей и не замечающую, что я наблюдаю за ней. Я не мог бы добраться до нее, даже если бы постучал в стеклянную перегородку и помахал ей рукой. Теперь она особенно была похожа на Астрид со своей густой копной каштановых волос, широкоскулым лицом и узкими глазами, которые видели все, даже не называя этого вслух. Юная Астрид, моложе, чем она была до встречи со мной. Юная женщина, совсем недавно повзрослевшая, и одна в целом мире. Может быть, она и вправду собиралась на встречу с пожилым человеком, не старым, а просто старше ее, таким, как, к примеру, я. Точно так же молодая Астрид когда-то, много лет назад, шла по городу быстрыми, крадущимися шагами, словно тайный агент юности в стане взрослых, шла на встречу с поседевшим женатым человеком с сильными, властными руками. Быть может, и Роза, простившись со своей рыжеволосой подругой, шла, таинственно улыбаясь, чтобы встретиться с человеком зрелым, с глубокими складками на щеках и спокойным, уверенным взглядом, который, казалось, обволакивал ее всю, со всех сторон так, что она могла утонуть в этом взгляде, раствориться в нем и позволить этому зрелому мужчине увлечь себя, лишенную собственной воли, к неизвестной цели.

Быть может, Роза шла по городу с той же решимостью, с какой ее мать шла когда-то рядом с седоватым кинорежиссером по коридору Гранд-отеля в Стокгольме, а потом, остановившись, ждала, когда он отопрет дверь в некую комнату, и никто никогда не узнает, что через какое-то время она будет лежать в постели с этим женатым человеком, раздвинув свои девичьи колени. Теми же решительными шагами сомнамбулы шла по городу Инес от одного мужчины к другому. Эти таинственные, предательские шаги, ведущие к чему-то неведомому и опасному. Быть может, Роза так же улыбалась, дивясь беспомощной страсти этого зрелого человека. Или уже догадывалась, что она всего лишь его маленькая защита от скуки и бремени повседневности; быть может, она посмеивалась над ним, когда он приникал к ее юному телу со своей зрелой, задыхающейся похотью, а она закрывала глаза и исчезала в его объятиях на какой-то миг слепого падения. Роза, Астрид, Инес; возможно, их одолевала та же тяга исчезнуть на глазах этих беспомощных зрелых мужчин, отдаться им и исчезнуть с тем же движением как раз в тот миг, когда они наклонялись над их юными телами, чтобы овладеть ими. С той же таинственной улыбкой они исчезали за невидимой дверью, замаскированной обоями, среди забавных картин, изображавших маленьких пестрых птичек в комнате Гранд-отеля. Всякий раз, когда они поднимались с очередной чужой постели, их, наверное, охватывало то же едва уловимое чувство, будто они сами — чужие и незнакомые, будто их лица — не более чем размалеванные черепа, которые эти женатые бедняги сдавливали своими похотливыми руками. Всякий раз, покидая очередного мужчину, они шли одиноко по ночному городу, ощущая кожей прохладный воздух, точно их лица превратились в тонкие, пористые мембраны. Никто не мог рассказать им, кто они такие, девушки, идущие по улице, Инес, Астрид и Роза. Они шли в ночи быстрыми шагами, широко раскрыв глаза, смотрели, как чужие лица проходят мимо них, одно за другим, точно белые отблески в клубящемся потоке тьмы. Неизвестные лица с незнакомыми взглядами, открывающиеся и смыкающиеся позади точно они неустанно переступают еще один очередной порог, никогда не добираясь до цели. Постоянно она будет стремиться куда-нибудь в другое место, но она не знает куда. Она знает лишь, что любая комната и любой город будут для нее западней. Так продолжает она идти, словно она — письмо, не посланное никем и не предназначенное никакому адресату, письмо всем и никому, которое постоянно распечатывается и постоянно снова запечатывается до тех пор, пока кому-нибудь не удастся прочесть, что в нем написано.