Читаем без скачивания Огонь с юга - Джульет Маккенна

Но теперь жизнь его зависела от осторожности. Ослепительная зелень на большом пальце угасла, оставив крохотный совершенный образ, отраженный в блестящем жире. Должно быть, это происходило где-то за первым подъемом здешней холмистой суши, в доме, в котором жили женщины рода Махаф, когда посещали этот остров. Ифал предлагал переплетенные нити бирюзовых бус приятной полной седовласой женщине, расцвеченная павлинами шаль которой была не хуже любой, какую мог бы предложить Бидрик. Дев немедленно узнал ее. Видайл Махаф, старшая жена. Тарита стояла за ее плечом. Видайл отодвинула бирюзу и сказала что-то, побудившее Ифала замереть в изумлении с нитями бус, вяло свисающими с пальцев.

Дев увлажнил сухие губы языком и взглянул туда, где благодатный ветерок играл широкими листьями иглоплода. С беспредельной осторожностью он уговорил ветерок отойти от дерева и стал мягко направлять его к далекому господскому дому. Опять взглянув на крохотное видение в своем ногте, он ощутил напряжение, но женщины все еще были погружены в спор с Ифалом. Удовлетворение согрело Дева так, как никогда не согрело бы солнце. Есть дурни, что твердят, будто подобные чары не действуют вместе. Попытались бы они творить чудеса с той точностью, которая требовалась ему, чтобы сберечь свою шкуру, когда он плавает в этих гибельных водах. За первые дни здесь он научился большему, чем за пять утомительных лет в пыльных библиотеках Хадрумала.

Но вот он напрягся, видя, как торговец драгоценностями роется на самом дне сундука, разворачивая свертки мягкой кожи, чтобы явить нечто черное, как тушь.

Дев сосредоточил все свое внимание на колдовском ветерке, быстро прошив им воздух и вникая в шепотки, что теперь доносились сюда, во впадину под деревьями. И вот раздался голос Ифала, четко различимый, скрежещущий, как у людей из восточных пределов.

— Конечно, сила полностью зависит от истории талисмана.

Дев весь подобрался.

— Я мог бы помочь куда вернее, если бы знал, от какого чародейского зла ты хочешь защитить детей.

— Пока что достаточно оберечь их гагатом. — Видайл потянулась за бусами с напряжением в голосе. — Мы возьмем все, что у тебя есть. А что-нибудь еще: браслеты, кольца?

Дев сделал глотательное движение, у него внезапно пересохло во рту.

— Есть гребень-бабочка, инкрустированный атласным камнем. — Ифал порылся в сундуке. — И камень, и образ бабочки — могучая защита от чародейства, какова бы ни была история вещицы, — небрежно заметил он.

— В самом деле, — медленно сказала Видайл. — Ты проницателен, как всегда.

— Достаточно проницателен, — голос Тариты звучал почти угрожающе, — чтобы все вокруг знали — для нас желанны твои солнечные камни и турмалины, и больше ничего.

— Солнечный камень, чтобы согреть сердце и поднять дух. — Ифал умиротворяюще улыбнулся. — Я буду образцом благоразумия, но, может быть, позволю себе догадаться, что вам может быть желанной ясность видимого во сне, благородные госпожи? Солнечный камень часто оказывает такую услугу. Было бы неудивительно, если бы одна из вас готовилась к ночи в какой-нибудь башне безмолвия, раз уж ваши дочери достигли брачного возраста. — Он пробежался рукой по темно-русым жестким волосам. — Что, естественно, объясняет ваше неравнодушие к моим лучшим турмалинам. Полагаю, я восполню свои запасы белых и розовых кабошонов, это полезные камни, когда надо уравновесить страсть и сострадание в молодых.

— У тебя бойкий язык, купец. Позаботься о том, чтобы придерживать его, когда надо, а то как бы его не отрезали. — Видайл взяла украшение для волос в форме бабочки и обменялась с Таритой бдительным кивком. — Явись опять к нашим воротам, когда пополнишь свои запасы гагата.

Тарита звонко хлопнула в ладоши, и ее раб открыл дверь.

— У нашей Ривлин есть кое-что из покрытых серой глазурью гончарных изделий ее ремесленников, ими тебе заплатят за камни и благоразумие.

— Благоразумие — непременное условие любой сделки, которую я заключаю, великая госпожа, — заверил ее Ифал, прежде чем бойким пружинящим шагом последовать за рабом.

Еще бы, подумалось Деву. Серые глазурованные изделия гончаров владения Махаф ценятся высоко. По прихоти судьбы тайна обжига посуды с зеленоватой глазурью вызывала у легковерного окрестного сброда жадное любопытство и желание раскрыть ее.

Дев позволил своему украдкой сотворенному чародейству исчезнуть в неуловимом воздухе и сел. Не было смысла пытаться теперь что-то выудить у Ифала. Он полностью сосредоточится на том, как выгодней продать эту ценную посуду и какие еще хранящие от колдовства камни предложить местным правителям. Не было никакого искушения плоти, которое мог бы использовать Дев, чтобы провести человека, столь примечательно верного своему товарищу, телохранителю и любимой, и никто из них не пил ничего крепче дозволенного властями и обычаем дрянного винишка этих островов.

Ифал, несомненно, попытался бы прочесть какие-нибудь разгадки в этих горшках, суеверный, как любой альдабрешец. Дев поднялся на ноги и направился обратно к пляжу. Самое время наведаться к мошенникам, сводящим концы с концами за счет предсказаний судьбы наивным обитателям Архипелага. Он шагал краем воды, с удовольствием наблюдая за прохладным колыханием вокруг своих ног, не удостаивая даже взглядом навесы и пологи. Кровь колотилась в глубине его грудной клетки.

За спинами торговцев тупой хребет скалы выбегал из-за деревьев и обрывался лишь у самой воды, где море шлепало о него ленивыми волнами. Камень был красноватый, в белых прожилках, разломанный на множество уступов, точно кое-как вырубленная лестница. Выше случайные травы и цветы произрастали из горок нанесенной ветрами почвы. Внизу, у воды, грязный старик в отрепьях скорчился у основания скалы, сверкая безумными глазами, и шарил в песке в поисках раковин, которые бросал в тыкву-горлянку. Совсем рядом, на самом нижнем карнизе, сидел, скрестив ноги, облаченный в чистый белый хлопок юнец с покоящимся на коленях пучком многоцветного тростника.

Деву не было дела до сумасшедших и праздного сброда, среди бела дня уклоняющегося от честного труда. Он поглядел на людей, занявших выгодные площадки на скале. Уютно расположившись и благоразумно прикрыв голову куском полотна, седеющий мужчина болтал с другим, близким по возрасту. Оба расхваливали медную урну у себя под рукой, равно как и всякого рода деревянные ящички, как невзрачные, так и ярко раскрашенные. У человека, что устроился ниже, имелась также парочка плетеных клеток, в которых удовлетворенно ворковали вещие голуби. На плоской вершине хребта устроился старик, белые волосы и борода которого спускались до пояса. Под навесом старика звенели в его честь медные и латунные урны, и внимательный юнец предлагал ему питье из серебряной чаши. Люди, жаждавшие получить его наставление, заполнили нисходящие ступени, точно насесты. Некоторые сжимали в руках приношения, одни — рыбу или мясо, завернутые в свежие листья, другие — расхожие побрякушки. Старик поманил первого, наклонившись вперед, чтобы ответить на его вопрос своим. Здесь всегда звучали вопросы, казавшиеся столь невинными, но все же выдававшие, каких ответов ждут эти простодушные глупцы. Прорицатель собирал намеки, искусно вылавливая их из осанки просителя, поворота его головы, беспокойства на лице.