Читаем без скачивания Парижские тайны - Эжен Сю

— Монсеньор, сюда идут... ваша дочь!

— О, не отказывайте мне, — взмолился Родольф, — во имя моей любви, скажите... наша дочь.

— Хорошо, пусть будет наша дочь, — прошептала Клеманс в тот момент, когда Мэрф, открыв дверь, ввел Лилию-Марию в кабинет принца.

Девушка, выйдя из кареты маркизы, стоявшей у подъезда огромного особняка, прошла переднюю, полную выездных лакеев в нарядных ливреях, затем зал ожидания, где толпились слуги, миновала комнату, занятую охраной, и, наконец, оказалась в приемной, где находились камердинер и адъютанты принца в парадной форме. Можно представить себе удивление бедной девушки, не знавшей ничего более роскошного, нежели ферма в Букевале, когда она проходила по королевским апартаментам, сверкающим золотом, украшенным зеркалами, картинами.

Как только она появилась, госпожа д'Арвиль подбежала к ней, взяла за руку и, обняв, словно поддерживая, повела к Родольфу, который стоял подле камина не в силах пошевельнуться.

Мэрф, поручив Марию госпоже д'Арвиль, поспешил исчезнуть за портьерой огромного окна, чувствуя, что недостаточно уверен в себе.

При виде своего благодетеля, своего спасителя, своего бога... созерцавшего ее в безмолвном экстазе, Лилию-Марию, тоже потрясенную, охватила дрожь.

— Успокойтесь...дитя мое, — сказала ей маркиза, — вот ваш друг... господин Родольф, который ждал вас с нетерпением... Он очень тревожился за вас...

— О да, да... очень... очень... тревожился, — пробормотал Родольф, все еще не двигаясь с места; сердце его обливалось слезами при виде бледного и нежного лица дочери.

Вот почему, несмотря на свою решимость, принц вынужден был на мгновение отвернуться, чтобы скрыть, что он глубоко растроган.

— Послушайте, дитя мое, вы еще очень слабы, садитесь сюда, — сказала Клеманс, чтобы отвлечь внимание Марии; и она отвела ее к большому креслу из позолоченного дерева, в которое Певунья осторожно села.

Ее смущение все более и более усиливалось; она была подавлена, голос у нее пропал, она огорчалась потому, что до сих пор не могла вымолвить ни одного слова благодарности Родольфу.

Наконец: по знаку госпожи д'Арвиль, облокотившейся на кресло Марии и державшей ее руку в своей, принц тихонько приблизился к ним. Овладев собою, он обратился к Марии, повернувшей к нему свое очаровательное лицо:

— Наконец-то вы навеки соединены с вашими друзьями!.. Вы их теперь уже не покинете!.. Сейчас важно забыть все то, что было тяжелого в вашей жизни.

— Да, дитя мое, — добавила Клеманс, — лучший способ доказать, что вы нас любите, — забыть печальное прошлое.

— Верьте мне, господин Родольф... и вы тоже, если я невольно и вспоминаю прошлое, то лишь для того, чтобы сказать себе, что без вас... я по-прежнему была бы несчастной.

— Да, но мы сделаем так, чтобы у вас не возникали эти мрачные мысли. Вы будете окружены заботой, у вас не будет времени предаваться воспоминаниям, моя дорогая Мария, — продолжал Родольф, — вы ведь знаете, что это имя дал вам я... на ферме.

— Да, господин Родольф. А госпожа Жорж, которая позволила мне называть ее... моей матерью... как она поживает?

— Очень хорошо, дитя мое... Но я должен сообщить вам удивительную новость.

— Мне, господин Родольф?

— После того как я встретился с вами... выяснилось важное обстоятельство о... вашем происхождении.

— О моем происхождении?

— Стало известно, кто были ваши родители. Знают имя вашего отца.

Родольф произносил эти слова сквозь слезы. Мария, весьма взволнованная, обратила свой взор к нему, и принц смутился.

Другой случай, на этот раз комический, рассеял внимание Певуньи и помешал ей заметить взволнованность принца: почтенный эсквайр, все время не выходивший из-за портьеры и, казалось, внимательно рассматривавший сад, не мог удержаться и громко чихнул, потому что он плакал как ребенок.

— Да, моя дорогая Мария, — поспешила сказать Клеманс, — вашего отца знают, он здоров.

— Мой отец, — воскликнула Певунья с таким выражением, которое подвергло мужество Родольфа новому испытанию.

— И в один прекрасный день... — продолжала Клеманс, — быть может, скоро, вы его увидите. Вас, конечно, удивит его высокое положение и знатный род.

— А моя мать, увижу ли я ее?

— Ваш отец ответит на этот вопрос, дитя мое... будете ли вы рады увидеть его?

— О да, конечно, — сказала Мария, опустив глаза.

— О, как вы будете любить своего отца, когда узнаете его! — сказала маркиза.

— С того дня... для вас начнется новая жизнь, не так ли, Мария? — заметил принц.

— Нет, господин Родольф, — искренне ответила Певунья. — Моя новая жизнь началась с того дня, когда вы пожалели меня, отправили на ферму.

— Но ваш отец... вас обожает, — сказал принц.

— Его я не знаю... я всем обязана вам.

— Значит... вы... меня любите... столько же, быть может, даже больше, чем любили бы вашего отца?

— Я вас благословляю, и я вас чту как бога, господин Родольф, потому что вы сделали для меня столько, сколько может сделать один лишь бог! — взволнованно ответила Певунья, забыв свою обычную робость. — Когда эта дама заговорила со мной в тюрьме, я ей сказала то, что говорю всем... да, господин Родольф; встречая очень несчастных людей, я говорила им: надейтесь, господин Родольф помогает несчастным. Тем, кто колебался между добром и злом, я говорила: мужайтесь, будьте добрыми, господин Родольф вознаграждает добрых. Злым я говорила: берегитесь, господин Родольф наказывает злых. Наконец, когда я решила, что умираю, я подумала: бог смилостивится надо мной, если господин Родольф нашел меня достойной его внимания.

Лилия-Мария, увлеченная порывом благодарности к своему благодетелю, преодолела страх, легкий румянец окрасил ее лицо, а ее прекрасные голубые глаза, обращенные к небесам как будто в молитве, сияли нежным блеском.

За возвышенными словами Марии на несколько минут наступило молчание; глубокое волнение охватило актеров этой драмы.

— Вижу, дитя мое, — заговорил Родольф, едва сдерживая свою радость, — что в вашем сердце я почти занял место вашего отца.

— Это не моя вина, господин Родольф, быть может, это скверно с моей стороны...но я сказала вам, что вас я знаю, но не знаю своего отца, — и она, смутившись, опустила голову, — к тому же вам известно мое прошлое... господин Родольф... несмотря на это вы облагодетельствовали меня; но мой отец ничего не знает... о моем прошлом. Быть может, он будет сожалеть, что нашел меня, — с содроганием заметила несчастная девушка, — и раз он, как вы сказали, такого высокого происхождения... он, конечно, будет стыдиться, краснеть за меня.

— Краснеть за вас! — воскликнул Родольф, выпрямившись и гордо подняв голову. — Успокойтесь, бедное дитя, ваш отец создаст вам такое блестящее положение, такое высокое, что даже самые избранные среди великосветских аристократов будут отныне относиться к вам с глубоким уважением. Стыдиться вас!.. Нет... нет. Вслед за королевами, которым вы близки по крови... вы пройдете как равная среди самых благородных принцесс Европы!