Читаем без скачивания Каменный пояс, 1989 - Александра Гальбина

— Слышь? Оне че, цыгане?

— Кто цыгане?

— Ну, эти, в кино-то.

— Дура без подмесу… Грузины! — осердится он и натянет на голову лоскутное одеяло, оголяя сухие, похожие на березовые палки с шелушистой корой ноги.

А на следующий вечер они снова устраиваются рядышком на обитом железным листом сундуке перед экраном. Ей не сидится, она толкает створку и дребезгливым голосом сманивает соседку, поплевывающую напротив у ворот беззаботными семечками:

— Айда кино смотреть!

— Про че?

— Про Куташкина!

Народное средство

Вьюхов, оседлав жену, раскатывал березовой скалкой белую, будто пшеничный сочень, и смятую по краям кожу на пояснице. Жена поскуливала жалобно в подушку, сучила полными изрисованными варикозной синюхой ногами, пыталась освободиться от Вьюхова, но тот впился острыми, как кукиши, коленками в мясистые бока и, смеясь, приговаривал:

— Лежи, не дергайся. Через неделю от твоего радикулита одно название останется.

Дней через десять бабе действительно полегчало. Вьюхов, зауважав еще больше себя, наказывал:

— Да скажи своим коновалам, пусть у людей поучатся, а то закормили таблетками!

Скоро и в соседних квартирах захрустели кости и заохали недужные. А еще через неделю жену Вьюхова, распятую, как Христа, не то с переломом остистого отростка поясничного позвонка, не то с надрывом связок, увезли в больницу. Вьюхов наскреб на «огнетушитель» пенистого и шипучего вина, опорожнил без обычной радости в утробе. Посидел, задумчиво уставясь на коричневое пятнышко в стакане. Затем выудил из комода скалку, аккуратно завернул в половинку газеты и крадуче сунул, чтобы дочь не заметила, в мусорное ведро.

Беспокойная жизнь

Сижу в холодке под грушей, переполнен счастьем, как бочонок водой. Порхаю глазами с ветки на ветку, прислушиваюсь к движку неуемной пчелы. Конопля, разомлев, приснула у забора. Пугало бдит на своем посту. Соловею от умиротворения, проваливаюсь сквозь явь. И, кажется, вместо деревьев вопросы расставлены по земле. А я размахиваю топором, нажимаю на лопату. Но чем больше пластаюсь, изводя старые, заметно покосившиеся, тем больше вырастает новых — молодых и напористых…

К чему это я? А к тому, что нам, как плохому танцору, всегда что-нибудь мешает. То денег нет, маемся, где бы достать, раздобыть. То деньги есть, опять беспокойство. Хочется шикануть хорошенько, да жалко потратиться. То в правом боку покалывает, то в левом. То влюбимся, то разлюбим. Никакой передышки, без праздников и выходных изнашиваемся.

Заграничные умники говорят, что дьявол живет в человеке. Это его баловство. Выгнать, мол, его — и дело с концом. И выгоняют. Накурятся всякой гадости, напьются, порвут на себе рубахи, изувечат души, проклянут отца с матерью…

Нет, такая потеха не про нас. Пусть уж будет все по-прежнему: и денег иногда не хватает, и лишнее звякает по карманам, и тут поболит немного, и там перестанет…

А что касается беспокойства разного — на то она и жизнь. Отдохнем, еще належимся.

Как пройти на Рю Сен-Дени?

Хожу кругами. Ищу парижскую Сен-Дени. Знаю, где-то рядом. Спрашиваю — не понимают. Ругаю себя и учителей. Семь лет зубрил попеременно инглиш и дойч. А толку? Про франсе и говорить нечего. Резервуар! — вот все мое достояние.

— Как пройти на Рю Сен-Дени? — в который раз вымучиваю чудовищную фразу на помеси английского с кундравинским.

Картавит, но по-своему.

— Э-э, не добьешься, видно, — с досадой поворачиваю направо.

— Так бы и сказал, — слышу за спиной.

Удивляюсь. Женщина в коротком плюшевом пальтишке, как у моей мамы. Платок по-бабьи повязан. Мог бы сразу узнать в ней нашенскую, русскую.

— Откуда?

— Из Челябинска.

— А я из Кисловодска, — начинает размазывать слезы. — Умереть бы…

Ах, это: «Умереть бы на родной земле!» Сколько раз я слышал подобное, как молитву.

— Ну, спасибо.

— Минуточку! — догоняет. — Скажите, а нарзан еще не кончился? Бежит?

— Бежит, бежит…

Покупка

Жена дала полсотни, чтобы подыскал себе туфли. Было это накануне 8 марта. Холодно, слякотно. Около универмага топтался нетрезвый человек с крохотной собачкой за пазухой.

— Купи, мужик, а! — жалобно остановил он меня и полураспахнул телогрейку. Черный ушастый зверек затравленно смотрел круглыми, навыкат, глазами.

— Сколько?

— Семьдесят пять.

— Ск-о-о-лько?

— Японская порода, той-терьер! — заволновался человек, но великая жажда опохмелиться тут же укротила его, и он с надеждой спросил:

— А сколько дашь?

— Вот, только полста.

— Ладно, давай, — торопился он и почти вырвал деньги из рук.

Дома — взрыв эмоций. Восторг, крик, лай, слезы. Старшая прыгала до потолка, младшая пряталась в шифоньере, собачка лаяла, а жена указывала на дверь.

Наутро повалили знакомые. Жена играла роль великомученицы, а меня… Впрочем, номер этот ей не удался. Знакомые умильно разглядывали покупку, пытаясь потрогать руками, но собачка яростно рычала и упрямо лезла под диван.

Интересно, когда это было? Лет семь, наверно, назад. Мы с Кнопой топчемся у подъезда, ждем хозяйку. На скамейке покуривают пенсионеры, весело переговариваются.

— Смотри, смотри, как трясется!

— Если бы она не тряслась — давно бы замерзла.

А вот и хозяйка. Кнопа стремглав бежит навстречу, подпрыгивает, как мячик, ходит на задних лапах, исполняет акробатические номера, даже выкрикивает что-то по-своему. Их взаимоотношениям можно только позавидовать.

Мотоцикл

Горный мастер Березовского карьера Андрей Кабаков около полуночи возвращался из сыростанских гостей в Миасс. Укрываясь плащом, сквозь дождь и дрему пришпоривал железного иноходца. На повороте мотоцикл забуксовал, зауросил, и лихой наездник не совсем уверенно сошел на грешную землю, добавил газу и стал подталкивать плечом коляску. Мотоцикл поупирался немного, а потом рванул. Кабаков упал, долго боролся с длинным плащом и скользкой дорогой, а когда поднялся — удивился: ни мотоцикла, ни признаков даже…

Покружил с полчаса во тьме, помесил грязь — с тем и пошел восвояси.

Только на второй день беглец был обнаружен в километре от злополучного места. Мотоцикл налетел на пень и довольно удачно перевернулся.

Несчастный случай