Читаем без скачивания Наше море - Владимир Дубровский

«Вот так так! — подумал Флейшер. — Немцы снова хотят зажать нас!»

Теперь положение сторожевого катера было еще сложнее, чем в начале боя. Он мог оказаться сразу под огнем двух групп свободно маневрирующих кораблей противника.

«Но левая группа ближе, а справа силуэты еле видны; может быть, они не заметят меня и уйдут, — подумал Флейшер, — тогда буду вести бой только с тремя катерами».

Большая потеря крови давала о себе знать. У Флейшера кружилась голова, но он, стиснув зубы, говорил себе: «Надо выстоять во что бы то ни стало. Ведь я командир, и к тому же единственный из офицеров, оставшийся в живых. На меня обращены все взоры экипажа».

И вдруг с головного корабля левой группы немецких катеров замигал огонек. Сигнальным фонарем передавали: тире–точка–тире.

Флейшер решил применить военную хитрость.

— Это они запрашивают нас, — сказал он сигнальщику. — Передайте этот запрос правой группе! Быстро!

Сигнальщик включил фонарь и застучал: тире–точка–тире.

Фонарь погас, наступила томительная тишина. Секунды иногда длятся очень долго. Левая группа катеров ожидала ответа. Справа катера молчали.

«Выйдет ли?» — напряженно ожидал Флейшер, не разрешая комендорам открывать огонь. И тут от правой группы [187] торпедных катеров противника пришел ответ. «Точка–два тире, точка–два тире», — мигал огонек. «Свои», — отвечали они на запрос.

— Быстро! — воодушевляясь, скомандовал Флейшер. — «Точка–два тире» на левую. Давай!

Сигнальщик отстучал фонарем. Огоньки погасли. Над морем висела полночная тишина, лишь волны шипели и ластились у борта катера. Белые буруны обеих групп торпедных катеров, не приближаясь к катеру Флейшера, повернули и ушли на юг.

Пронесло! Но надолго ли? Не опомнится ли противник, не усомнится ли в чем?

— Ну–ка побыстрее вводите в строй второй мотор, — скомандовал Флейшер механику. А рулевому приказал сделать резкий поворот, чтобы быстрее привести вражеские катера за корму.

Катер все ближе подходил к своим берегам. На востоке стало еле заметно сереть, подул холодный ветер — приближался рассвет.

И снова (в какой уже раз!), теперь по корме, появились белые буруны кораблей. Немцы, наверное, догадались, что их обманули, но было уже поздно. Показались серые в предрассветной мгле берега Тамани. Катер Флейшера шел под защитой своих береговых батарей. Немецкие катера, так и не открывая огня, потерялись за кормой.

Над Таманью поднимался алый рассвет, когда катер Флейшера вошел на рейд с приспущенным кормовым флагом и пришвартовался к пирсу в порту Кротково.

Флейшер смотрел на оживающие с рассветом берега Тамани, на едва освещенные солнцем мачты кораблей и думал о том, как любил Чеслер эти корабли и людей, вместе с которыми прошел свой боевой путь. Флейшер сейчас прощался с теми, кто неподвижно лежал на корме под белым брезентом. Через некоторое время Флейшера и раненых матросов увезли в госпиталь…

А бои на крымской земле продолжались. Основные силы десанта — 56‑я армия, высаженная еще 3 ноября кораблями Азовской флотилии, — не только удерживали плацдарм северо–восточнее Керчи, но и пытались его расширить, чтобы помочь Эльтигену… [188]

Глава тринадцатая

Последняя ночь

Вечерело. У причалов, где стояли сторожевые катера, ветер и волна ломали ледяную корку и выбрасывали зеленые льдинки на грязно–серый песчаный берег.

Чернела скованная морозом земля. Серыми казались и море и небо, ветер постепенно утихал. Так часто бывает глубокой осенью, перед тем как упадет снег. С берега тянуло горьким, но удивительно приятным, знакомым с детства дымом костра. Иногда над костром вдруг поднимались клубы черного, жирного дыма и доносился острый запах гари. Это матросы сжигали промасленную паклю и ветошь, принесенную со сторожевых катеров.

Глухов почти не сходил на берег и все время находился на катерах. Он уже давно привык к однообразной упругой качке на волне, когда то погружаешься вместе с катером в зеленоватое тяжелое море, то снова поднимаешься вверх к такому же зеленому холодному небу.

Каждый день выходили теперь сторожевые катера к «огненной земле» у Эльтигена. Все тяжелее становились бои в проливе: многочисленные быстроходные баржи и большие торпедные катера противника поддерживали береговая артиллерия и авиация. Часто не возвращались из боевых походов один или два наших корабля, каждое утро на рейд приходили катера с приспущенными флагами. До сих пор свежи были в памяти Глухова и первая трудная ночь высадки штурмового десанта, когда так и не вернулся с моря его друг и помощник комиссар Косидлов, [189] и. утро 8 ноября, когда на опустевший рейд пришел с уже остывшим телом Петра Чеслера сторожевой катер 081. Глухов даже заплакал, узнав о гибели Чеслера.

10 ноября Глухов получил приказание из штаба высадки: ночью провести караван груженых судов к берегам крымской земли, туда, где ведет бой эльтигенский десант. Глухов понимал всю сложность этой задачи, знал, на что идет. Прошлой ночью сторожевые катера и шхуны, снявшись с этого же рейда у селения Кротково, дважды с боями пытались прорвать блокаду и высадить помощь десантникам, но не смогли этого сделать и вернулись обратно.

Целая флотилия десантных барж и торпедных катеров противника перекрыла подступы к эльтигенскому берегу. Это была серьезная сила. Сторожевым катерам и катерным тральщикам приходилось вступать с ней в единоборство, потому что большие корабли воевать в узком и мелководном Керченском проливе, засыпанном минами, не могли.

Вот и сегодня сторожевой катер 0102 и два бронекатера должны были охранять караван судов, состоящий из шести катеров–тральщиков, имеющих на буксире четыре спаренных понтона и два плота, нагруженных до отказа бойцами, пушками, ящиками с боезапасом, мешками с продовольствием и цистернами с пресной водой. В случае необходимости Глухов рассчитывал и на помощь дозорных кораблей, находившихся в море.

Сегодня надо было во что бы то ни стало прорвать завесу блокады и доставить десанту боезапас и пополнение. «Ты коммунист, и ты должен это сделать», — так, наверное, сказал бы комиссар Косидлов.

Глухов любил свою беспокойную и полную опасностей службу. Большая часть его сознательной жизни прошла на военной службе, в море, на кораблях, и, если бы пришлось начать сначала, он пошел бы этой, и только этой дорогой до конца.

Нелегко было и его семье. Вскоре после приезда жены Екатерины Ивановны и детишек в Батуми им пришлось расстаться. Они стояли тогда на набережной, и дети смотрели на бескрайнее море, куда надолго уходил их отец,

Глухов сошел с катера на обледеневший пирс и направился к берегу, где штабелями лежали ящики со снарядами. [190] Урча, подходили сюда автомашины, трактор тянул полевую пушку. С баржи, стоявшей у причала, бойцы, согнувшись, выносили тяжелые ящики, выкатывали бочки. Слышались соленые матросские словечки. Невдалеке чернела землянка с часовым у входа, и вид у часового был такой скучный, словно он хотел сказать: «Зачем поставили матроса с ружьем в этой безлюдной и чахлой степи?»

Рядом с причалом на берегу дымился костер, возле которого грелись матросы. Глухов знал, что матросы любят поговорить с офицером у обреза на палубе, там, где принято курить, или вот так, у костра, и направился к ним.

Глухов подошел к костру и поздоровался с матросами. Они весело ответили, заулыбались и раздвинулись, и он присел на корточки, грея руки. Подождал, пока умолкли голоса, и тихо сказал:

— Сегодня, хлопцы, снова придется идти к тому берегу.

Матросы слушали его спокойно. Так же спокойно и уверенно делали они свое трудное дело.

— Знаю, что нелегко вам, товарищи, — продолжал Глухов, глядя на их обветренные, почерневшие лица, на потрескавшиеся заскорузлые руки. Давно уже забыли матросы, что такое баня и каков вкус горячего борща, давно не спали на койках в теплых кубриках…

— Но осталось уже немного, — говорил Глухов. — Скоро освободим Крым, окончится война, и придем мы сюда когда–нибудь солнечным днем купаться и загорать. И будем вспоминать холод и ночные бои кораблей в проливе и эту беседу у костра. Зато на вопрос: «А что ты делал во время войны?» — мы с вами сможем ответить прямо и честно. Так–то, товарищи! — заключил Глухов. — Народ вы молодой, крепкий, и держаться вам надо веселей. Помните, что сказал один русский адмирал: «Унылые люди не годятся для такого бойкого дела, как морское, в особенности во время войны!»

Глухов, как и матросы, ценил короткие часы затишья перед наступлением темноты. Рейд у селения Кротково на таманском берегу, где теперь стояли катера его дивизиона, находился всего в нескольких милях от берегов Крыма. Встревоженные опасным соседством враги не оставляли катера в покое: «юнкерсы» сбрасывали бомбы, била по рейду и кораблям крупнокалиберная артиллерия. [191] Но зато и наши корабли в короткий срок достигали отсюда берегов Крыма, где дрался сейчас эльтигенский десант.