Читаем без скачивания Богдан Хмельницкий. Искушение - Сергей Богачев

Как всегда невозмутимый, комиссар Шемберг придирчиво наблюдал за тем, как польское войско заканчивало построение в походно-боевой порядок. Стефан расположил кавалерию в виде большого четырехугольника, заполнив внутреннее пространство пехотой и обозами. Медленно, но уверенно этот живой квадрат из людей, лошадей и подвод двигался в нужном направлении. Такой маневр, описанный в польских учебниках по военному делу, молодой Потоцкий выполнял много раз. И всегда успешно.

Татарская конница налетела внезапно. Тысячи всадников, взяв войско поляков в кольцо, устроили головокружительную гонку по кругу. Такого в учебниках по тактике ведения боя не было. Поднявшееся облако пыли закрыло солнце, стало трудно дышать. Испуганные лошади польских гусар шарахались в сторону, нарушая походный порядок. Словно в тире, татары на полном скаку обстреливали противника градом стрел. Наиболее отчаянные из них, как степные черти, выскакивали из облака пыли в нескольких метрах от гусар и арканами выхватывали поляков из их рядов. Выдернув шляхтича из седла, татарин еще долго тянул его за собой по земле. Во все стороны летели окровавленные перья, куски бархата и нежнейшего шелка. Слов молитвы или криков несчастных слышно не было. На уши давил боевой клич татарской конницы, который переходил в вой «Алла-а-а!».

Походно-боевой порядок польского войска был нарушен. Стефан и его командиры метались вдоль строя гусар, пытаясь выправить их ряды и дать хоть какой-то отпор татарской коннице. Главным врагом поляков стала паника. Ничего не видящие и не понимающие пехотинцы и обозники всей своей массой напирали на кавалеристов, выталкивая их из строя, после чего те становились мишенью для крымчаков. Кое-где гусары сами покинули ряды, рассчитывая прорваться сквозь кольцо татарской конницы. Их судьба была предрешена. Визг сабли – это последнее, что позволил им услышать Господь в шуме боевой схватки.

В одном месте, как по команде, кольцо степняков распалось, и в эту прореху ринулась конница Хмельницкого. Стефан думал, что он попал в ад, когда его войско окружили татары, но он глубоко ошибался – ад для поляков наступил сейчас.

Казаки не щадили никого. Их окровавленные клинки, словно ненасытные волки, кромсали тела шляхтичей. Закованные в латы и лишенные своего главного преимущества – движения в конном строю, польские гусары становились легкой добычей казацкой пехоты. Объединившись, два-три пеших казака легко поднимали на пики очередную жертву и сбрасывали ее под ноги своим побратимам, которые, ловко орудуя небольшими чеканами – боевыми молотками, – добивали врага.

В первых рядах казацкой пехоты шел Василь Люлька. Свои саблю и пистоль он, по-видимому, так и не выкупил. Все в тех же шароварах, с медным крестом на шее, он держал в руках обычную косу, которой в мирное время, наверное, убирал урожай. Только вместо колосьев ржи перед ним теперь стелились копыта лошадей, головы, руки и ноги польской шляхты. Все тело казака было залито кровью, которая уже начала прихватываться темно-коричневой коркой. Не поднимая головы и не глядя по сторонам, Василь сосредоточенно, с безразличием уставшего человека размахивал своим орудием убийства. Справа налево… Справа налево…

Стефан Потоцкий, оставив надежду сплотить в этой мясорубке свое войско, мужественно отбивался от наседавших на него казаков. Рядом сражался его боевой товарищ Сапега. Откуда-то из дальних рядов нападающих прозвучал выстрел мушкета. Дикая боль пронзила руку и весь левый бок Стефана. Что-то теплое и липкое стало растекаться по его телу. Сапега успел подхватить смертельно раненного друга и, перекинув Потоцкого через круп коня, стал уходить от места схватки.

Недалеко от поля сражения темнела полоска Черного леса. Без чьей-либо команды, с одним только желанием спастись польское войско стало отходить в его сторону.

Что произошло дальше, многие польские солдаты так и не поняли. Кавалеристы, которые первыми достигли опушки леса, просто исчезли. Исчезли и всадники, следовавшие за ними, – один ряд, другой, третий… Создавалось впечатление, что они исчезают за мелким кустарником и деревьями. И только когда отступавшие вслед за кавалерией пехотинцы подошли к опушке леса, они увидели, куда подевались их товарищи. Все они провалились в глубокие ямы, выкопанные казаками несколько дней назад. На дне ям были установлены остро заточенные колья, прикрытые ветками и сухим хворостом. Теперь эти ямы постепенно наполнялись телами солдат и лошадей. Увидев перед собой ужасающую картину, пехотинцы ничего не успели сделать. Они были сметены туда же потоком отступающих товарищей.

Крики умирающих затихли ближе к рассвету. Первые лучи солнца отразились в кровавых потоках, которые, пузырясь, вытекали через края ям. Из дупла дерева, стоящего на опушке леса, выглянула белка. Пробежав по стволу дуба, спрыгнула на землю. Замерев на несколько секунд, она поспешила вернуться назад и принялась чистить испачканные чем-то липким лапки.

Дорога домой

Было около восьми утра. По укладу, заведенному много лет назад, Сечь просыпалась рано. Не особо надеясь застать в это время Богдана на месте, Добродумов все же решил зайти к гетману. Пора было прощаться с Хмельницким, с казаками, с Сечью. Только сейчас Добродумов-Сергеев понял, как же он устал. Эти полтора года пролетели для него как один день. Но сколько событий произошло за это время! Владимир встряхнул головой – он не хотел возвращаться в прошлое…

Под окнами мазанки, где квартировал гетман Запорожской Сечи, небольшими группками расположились его побратимы. «Да когда же эти черти спят?» – без особой злости на полковников подумал Илларион. Олекса Сыч, закатав рукава сорочки и попыхивая люлькой, сосредоточенно брил голову Богуну. Проведя несколько раз лезвием огромного кинжала по затылку полковника, Сыч отступал на пару шагов назад и, словно живописец, разглядывал результаты своей работы. Со всех сторон в его адрес сыпались советы.

Усмехаясь в усы и продолжая выпускать клубы дыма из люльки, он соглашался с советчиками:

– Не боись, братцы, отрежем и здесь, отрежем и там… Было бы что резать. Ну как, Богунчик, еще есть что резать? Или все у шинкарки оставил?

Громкий хохот сопровождал слова «цирюльника». Заметив Добродумова, казаки приумолкли.

– Проходи, божий человек, садись с нами, отдохни, – обратился к нему Максим Кривонос. – Если ты к Богдану, так он занят важным делом. Мы все ждем, когда гетман освободится.

С мыслями о том, что будет ждать до последнего, Добродумов присел на деревянную скамью под открытыми окнами горницы. Особо не прислушиваясь к разговорам казаков, Илларион прислонился к стенке мазанки и закрыл глаза. Из окна послышался громкий храп. Добродумов недоуменно посмотрел на Кривоноса.

– Такое после большой работы бывает… Пусть поспит, – ответил полковник, уловив взгляд Иллариона. – Вот, помню, было дело, когда мы на турок ходили, кажись под Аккерманью. Сначала день супротив волны на веслах, потом ночь на саблях. Так, когда закончили, почти сутки спали. До сих пор гадаем: стены замка гарматы порушили или мы своим храпом?

Только через час с небольшим на крылечке босой и в одной сорочке появился Богдан. Молча глянув на своих побратимов, он прошел к колодцу и, взяв ведро, окатил себя с головы до ног холодной водой. Молчали и полковники, наблюдая за своим гетманом. Набрав воды, Хмельницкий снова вылил ее себе на голову.

– Ну что, полегчало? – со знанием дела спросил Сыч.

– Как на свет народился, – ответил Богдан, подставляя мокрое лицо ласковым лучам майского солнца. – Вы вот что, хлопцы, ступайте в канцелярию, а я скоро буду. Дело есть.

К удивлению Добродумова, Хмельницкий с полковниками справились с делами довольно быстро. Они определили размер ясыра своим крымским союзникам и, кроме денежного вознаграждения, передали им восемьсот захваченных в плен польских гусар. Однако перекопскому мурзе Тугай-бею этого показалось мало. Он потребовал отдать ему раненого Потоцкого и оставшихся в живых польских командиров – Шемберга, Чарнецкого и Сапегу.

– Мальчишку жалко, – тихо сказал Богун, и все поняли, кого он имел в виду, – бился он как настоящий казак. Да и не довезут они его до Крыма – рана у него паскудная, кровью истечет.

– Так-то оно так, – в задумчивости продолжил рассуждения полковника Хмельницкий, – только нам с этими нехристями крымскими дальше идти – они же союзники. Вчера было только начало. Негоже сейчас с ними ругаться. Пусть забирают.

Не забыли отцы-командиры и про свою мать-кормилицу Сечь, выделив одну тысячу талеров на войско и триста на церковь. Повспоминав некоторое время детали вчерашнего боя, полковники, дружно сославшись на неотложные дела, покинули канцелярию.

– Знаю я ваши дела, – добродушно проворчал им вдогонку Богдан, – сам такой. Смотрите мне спьяну Сечь не спалите!