Читаем без скачивания Держава (том третий) - Валерий Кормилицын

— А гончаки какие-е?! И-их! Тридцать смычков одних гончих, бывало, выжлятники выводили. А на смычке — по две собаки. Как пойдут варом варить… Ну, гнать стаей, значит… Да дружно и ретиво голосить при этом… Как там у Некрасова:

Варом варит закипевшая стая,Внемлет помещик, восторженно тая.В мощной груди занимается дух,Дивной гармонией нежится слух…

— Молодец! — захлопали усачи, а за ними и все остальные.

— А какой у папеньки выжлец был, — расчувствовался предводитель. — Зайца матерущего — в секунд брал…

Глеб неожиданно вспомнил из «Войны и мира»: «Николенька, какая прелестная собака Трунила! Он узнал меня, — сказала Наташа про свою любимую гончую собаку. — «Трунила, во–первых, не собака, а выжлец», — подумал Николай».

— …Выжлятник — это тяжкий труд, — перешёл на человеческие личности Зосима Миронович. — Это помощник доезжачего, который отвечает за стаю. Доля его незавидна — целый день мыкаться на лошади во время охоты… А кроме охоты обязан смотреть за собаками. Особенно за любимыми помещичьими — старыми, много «осеней» прожившими. Осень — год жизни борзой или гончей. Ведь возраст их определяется числом охотничьих сезонов — «осеней».

«Лирично! — выпил рюмку водки младший Рубанов. — И поучительно. Много неизвестного для себя узнал».

Затем спор перенёсся в тонкости конституции собаки, а именно, что у неё находится вместо хвоста — правило, по версии предводителя, или — прут. За что стоял усатый охотник.

Ничего не доказав друг другу, помирились на том, что у волка — полено, а у лисы приделана к туловищу — труба.

— Помните у Тургенева, — наморщил лоб предводитель и через секунду выдал:

Он за трубу держал лису,Показывал соседу…Вчера, перед зарёй, в лесуЯ подивился деду.

Вечерело…

Распрощавшись, охоту перенесли на завтра.

«Вот что значит нетрезвого дьякона встретить, — подъезжая к дому, вздохнул Максим Акимович. — Лучше бы заяц дорогу перебежал…»

— Тятька, — шмыгнул носом Глеб, — кажись, конногвардеец с нас оборжалси…

— Сынок! Ты уже изучил деревенский говор?! — восхитился Максим Акимович. — В высшем свете очень пригодится…

На следующее утро, в расширенном составе — навязался Трезор, по–партизански — Рубанов–старший даже не га–га–кал на мосту, миновали хлебосольную Чернавку.

— Барин, табачок закурить разрешается? — повернулся к господам Ефим.

Глеб на этот раз ехал с отцом в коляске, рассудив, что выезжать верхом — плохая примета. Подсёдланный конь его шёл за коляской на привязи.

— Сделай милость, дыми, — тоже достал сигару Максим Акимович.

Солнце только–только всходило.

«Хорошо! — порадовался Глеб. — Словно и не было войны».

Ему не хотелось вспоминать войну… Не хотелось вспоминать женщину, что собиралась убить его… И не хотелось больше стрелять по людям.

«Вот для того Бог и придумал охоту, чтоб человек сбросил с себя груз накопившихся проблем, стреляя в кого угодно, кроме людей. Выходит, что желание убивать — в самой сути человека? — поразился он. — Неужели, надев фрак и белые перчатки — мы по–прежнему звери?..»

— Ты чего задумался, сынок, — ласково толкнул его плечом отец. — Стопарик коньячку не желаешь? — выудил из–за пазухи фляжку.

— Меткость нарушится, — отказался Глеб.

— Ошибаешься! Выдержку характеру придаёт, крепость рукам и зоркость глазам, — налил в отвинчивающуюся пробку и одним глотком укрепил руку и зоркость…

Кавалькада въехала на заросший невысокими ивовыми деревцами пригорок и остановилась.

Господа вышли размять ноги и сделали ещё одну попытку прогнать собаку.

— Трезор, домой! — приказал Рубанов–старший.

— А то на губу отправлю! — дополнил младший.

Укоризненно поглядев на них, пёс отбежал и внимательно, видно взывая к совести, стал наблюдать за своими гонителями.

«Гонители» так же внимательно глядели с пригорка вниз, куда уткой ныряла дорога.

— Речушка какая–то. Чего–то я её и не помню, — оглянулся на приближающегося Трезора Глеб.

— И мосток такой же как в Рубановке — хилый и раскуроченный… Брысь! — тоже оглянулся генерал.

Трезор, пустив волну негодования от башки до хвоста, и почесав потом за ухом, отошёл от греха на старое место лёжки.

— Таперя по ухабам и колдоёбинам прыгать придётся, — уже без разрешения задымил самокруткой Ефим.

— Колдобинам, — поправил его генерал.

— Сейчас сами убедитесь — по чём, — не сдавался конюх.

— Навоз что ли куришь?

— Никак нет. Махру, — поплевал и загасил пальцами окурок. — Но недолго, версты три, — ввёл в задумчивость господ. — А там вновь просёлочная дорога пойдёт до Полстяновки, — раскрыл он тему.

Спустившись под гору, вброд пересекли узкую речушку — по мосту не решились, и медленно потарахтели по колдобинам, вернее, по тем выступам, кои назвал Ефим, добравшись, наконец, до наезженного тракта.

Проехав большую деревню, где местные собаки всё же сумели отогнать чужака за выселки, остановились у барского дома.

Возле обширной, красного кирпича конюшни, на коновязи стояли три подсёдланных лошади и коляска с парой впряжённых гнедых.

У крыльца дома какая–то бабка укладывала на телегу узелки и корзины.

Тут же крутились четыре охотничьих собаки и столько же сидели на привязи у крыльца.

На приезжих они совершенно не обращали внимания, интересуясь лишь друг дружкой.

— Господа–а! — зевая, выбрался на крыльцо предводитель. — Не желаете ли закусить.

— Нет–нет–нет, — активно стали отнекиваться Рубановы. — Охота прежде всего.

— Доброе утро, — отжимая с крыльца хозяина, вышли из дома Севастьян Тарасович и два близнеца Ивановича.

— Здравия желаю! — Если «чай» пить не сядем, оно перейдёт в добрый и удачный день, — поздоровался с охотниками Максим Акимович.

Глеб лишь коротко поклонился.

Обсудив четырёх привязанных пойнтеров, которые принадлежали усатым близнецам и ильинскому помещику, Зосима Миронович представил гостям своих сеттеров. Но они тут же перемешались и Рубановы не разобрались, кто Фагот, а кто — Будилка.

На этот раз Глеб тоже решил ехать верхом: «Пусть в колясках толстые и пожилые разъезжают», — ловко взлетел на жеребца. Тот, от плохого настроения, что ли, взлягнул задом и, заржав, поднялся на дыбы.

Усидев, Глеб, под одобрительные взгляды охотников, мигом укротил рысака.

— Буен орловец! Ох, буен! — похлопал коня по шее старший Рубанов, с гордостью поглядев на сына.

Наконец длинный транспорт тронулся со двора.

Пелагея Харитоновна, стоя на крыльце, махала отъезжающим белым платочком.

«То ли язвит по привычке, то ли так у них заведено», — призадумался Максим Акимович, впрочем, тут же забыв худую даму.

Обоз проехал перелесок, в котором к нему присоединился вездесущий Трезор, и двинулся дальше, съехав с просёлочной дороги на колдобины и ухабы.

Через час добрались до заросшего камышом и осокой озера, куда впадала извилистая речушка с пологими, топкими берегами и чахлым мостиком, терпеливо поджидающим ротозеев.

В камышах беспрестанно бухали выстрелы, а по берегу стояли телеги и коляски.

— Всё по Чехову, — в сердцах плюнул Полстяной: «Каждое болото было буквально запружено тарантасами», — процитировал он.

— Антон Павлович тоже в этих местах охотился? — прикинулся тупицей Глеб, — вновь усаживаясь на коня и задумчиво разглядывая Трезора, увлечённо обнюхивающего собак. — Угощения не получилось, — вспомнил об обещании предводителя угостить охотой.

Но того основательно, словно дамасский клинок, закалила супруга, и было трудно пронять язвительными замечаниями.

— Пустяки! — кряхтя, забрался в коляску, попутно уцепив узелок с продуктами из подъехавшей телеги. — Едем дальше… Куда Чехов телят не гонял… Тьфу, то есть — Макар, — с наслаждением откусил от вынутого из узелка пирога.

Поехали по берегу реки, которая, извиваясь девичьей косой, терялась где–то вдали, к удивлению Рубановых, постепенно становясь всё шире и шире.

Удаляясь от неё в сторону, миновали луг со скошенной травой и стогами сена, провалившись в неглубокую котловину с двумя крутыми возвышенностями по краям. Одна зеленела озимыми, другая желтела скошенной пшеницей. По склонам котловины рос ивняк с редкими невысокими дубками и кустами малины и смородины.

Полстяной, бросив под ноги тряпку, что совсем недавно выполняла значимую роль узла с провизией, предложил перекусить под чахлой сенью дубков и малины со смородиной.

Но над головами заколебавшихся охотников пролетел солидный бекасиный выводок, враз настроив их на нужную волну.

— После, после пообедаем, господа, — почувствовал охотничий азарт Максим Акимович.

Севастьян Тарасович слез с лошади и, подтянув подпругу, выразил общее мнение:

— А то под этой хлипкой сенью и закончится охота…