Читаем без скачивания Принц с простудой в сердце - Михаил Март

В поселке Красное он бывал часто. Поначалу здесь жили зажиточные ленинградцы. Огромные лесные участки и двухэтажные деревянные дачи. Потом многие стали продавать свои участки, а на месте старых дач вырастали четырехэтажные кирпичные виллы. И если раньше обитатели дач считались буржуями, то теперь их хоромы выглядели жалкими сараями по сравнению с новыми застройками.

Возле одного из домов, представлявшего собой что-то среднее между лачугой и дворцом, сидел на бревнышке парень и играл с овчаркой — крупной псиной с ошейником, увешанным медалями.

— Привет, Бориска,— остановился возле парня участковый.— Ты все еще не съехал с дачи?

— Привет, дядя Гриша. Заказ заканчиваю. Недельки через две съеду.

— Слыхал, что твои картины на выставке были?

— Четыре вещи только отобрали. Правда, их продали, в отличие от некоторых.

— Не густо. На строительство нового дома не хватит. Ишь, какие дворцы вокруг понастроили. А ты талантливый парень и в халупе живешь.

— Мне и двух этажей хватает. Я за роскошью не гонюсь. Меня творчество интересует. За границей жить надо, там меня оценят. А здесь только жуликов уважают. На зарплату таких дворцов не построишь.

— А что за границей, лучше?

— Мои картины только иностранцы и покупают. А наши только критикуют. Так что, дядя Гриш, строить дом я буду где-нибудь в Швейцарии.

— Мечтать невредно… Тебе ведь только двадцать?

— Угу. Двадцать два.

— Быстро время бежит. Помню, как твоя покойная мать тебя в коляске возила. А теперь уже художник, в газетах про тебя пишут. Ну ты не торопись уезжать-то в Швейцарию. Отца дождись. Сколько ему осталось?

— Пол срока еще. Целых четыре года.

— Тоже ведь талантливый мужик был. Черт его попутал…

— Почему был? И есть. Он там из колонии музей сделал. В большом почете ходит. А то что сел по глупости, так то из-за обиды. Тоже ведь не признавали. Завидовали сволочи. В критики идут одни неудачники. Вот они и изливают желчь на всех, кто выделяется талантом. Уж больно отец переживал эти нападки, а мне плевать. Я знаю, чего стою. Ты еще, дядя Гриш, услышишь о Борисе Медведеве!

— Не сомневаюсь. Ты парень целеустремленный, трудолюбивый, с водкой не дружишь, а значит, своего добьешься.

— На водку времени не хватает. Она, собака, очень большого внимания к себе требует. Сядешь за бутылку, и она тебя не отпустит дня три-четыре, пока кишки наизнанку не вывернет. А знаешь, сколько можно дел сделать за эти дни!…

— Все правильно, Бориска. Чтобы водку пить, сильный характер нужен. Воля. И голова с мозгами. Я вот что спросить тебя хотел. Ты ведь в начале поселка живешь, мимо тебя дорога от шоссе к другим домам ведет.

— И что?

— Чужих машин этим летом не видел?

— Сколько угодно.

— К таким ребятам, что живут во дворцах, гости на иномарках приезжают. Я говорю об обычной белой «волге» или «ниве», тоже белой. Вот, глянь на фотки, может, видел этих мужиков? — Майор достал из кармана кителя две карточки и показал парню.

Тот очень внимательно их рассмотрел и спросил:

— А кто это?

— Бандюки. По рожам не видишь?

— Вижу. У меня, дядя Гриша, память хорошая. Точно, запомнил бы. Слишком агрессивные. Нет, не видел.

— Я тоже думаю, что в Красное они не заезжали. Здесь все художники да поэты живут, а эти толстосумы из особняков таких шакалов на порог не пустят. Смотри, какие заборы понастроили. Домов не видно.

— У нас и нет таких дачников, чтобы с урками якшались. Вот отец из зоны вернется, первым будет. Так он не урка и никогда им не станет.

— Согласен. Отец твой нормальный мужик. Моча в голову ударила, накуролесил. Даже ваш адвокат не помог. Ну ладно, пойду в Федоровку схожу. Правда туда на «волге» не подъедешь, зато криминальный элемент присутствует.— Терехов побрел по дороге к лесу.

Борис проводил его взглядом, неторопливо встал и направился в дом. Пес, звеня медалями, побежал за ним следом.

Борис поднялся на второй этаж, зашел в большую комнату, где располагалась его мастерская, и начал снимать со стены картины Федотова в золоченых рамах. Ровно двенадцать штук. Затем он аккуратно, неторопливо перенес их на чердак, переложил бумагой и накрыл брезентом.

Так будет надежнее и спокойнее.

Майор Лыткарин имел дело не только со стукачами, но и авторитеты его принимали и разговаривали с ним. Его считали правильным ментом, он всегда играл по-честному, зазря ребят не хватал и показаний не выбивал. Деляга тоже принял майора, и они разговаривали больше часа, после чего Лыткарин вернулся в управление и доложил Трифонову обстановку.

— Сейчас место Могилы занял Деляга. Его правая рука. В банде Могилы уверены, что никто из питерских авторитетов Могилу замочить не мог. У них сход на эту тему был. Завтра похороны. Пол России соберется на кладбище. Вот этот бы цветник взять и пустить на воздух, чтобы никто с кладбища не вышел…

— Давай по делу, Аристарх,— оборвал Трифонов.

— Обидно до соплей. Омон на кладбище пригласили, чтобы охранять порядок и сторожить тысячу «мерседесов»!… Ну да ладно. О последнем деле Могилы его ребята ничего не знают. Он не велел им соваться, сказал, что дело провальное и так специально задумано, а посему взял лохов со стороны. Все совпадает. О Козьей Ножке и его участии в деле они тоже не слышали, но ручаются, что если супер-медвежатник и принимал участие, то к гибели

Могилы не причастен. Они подозревают банкира Шестопала и, скорее всего, будут на него давить. Газеты свое дело сделали. Так что бандиты нам в этом деле не помощники.

— А я так думаю, что очень даже и помощники,— высказался Куприянов.— Тебе, Аристарх, и карты в руки.

— О чем это ты, Сема? — Майор глянул на Трифонова, но тот рисовал чертиков в блокноте.— Говори толком!

— Понимаешь, Аристарх, тут очень интересная картина получается. Есть такой художник — Леонид Ефимович Медведев. По утверждению очень авторитетного реставратора только он мог сделать копию картины Федотова на таком высоком уровне. Мы склонны верить специалисту, хотя и он может знать не всех умельцев-копиистов. Но проверить информацию нам необходимо. На то есть веская причина. Медведев сидит во Владимирской колонии строгого режима номер пятнадцать. Четыре года сидит, и столько же еще будет сидеть, если не попадет под амнистию. Но самое интересное заключается в другом: защитником на процессе Медведева был сам Добронравов! Не слишком ли много совпадений? Он и Могилу защищал, и Медведева… И оба они — фигуранты нашего дела. Медведев пока пролетает рикошетом. Но нам надо бы его прощупать. Возьмешь с собой картину и поедешь в колонию на консультацию. Министерство юстиции даст тебе полномочия генинспектора, чтобы местные начальнички тебе палки в колеса не ставили.

— Эта инспекция ничего не даст,— твердо заявил Лыткарин.— Если художника прикрывает кум или авторитеты, мы ничего не узнаем. А от картины он, естественно, отмахнется. Ведь она сделана в этом году.

— Вот для этого тебе и понадобятся твои добрые отношения с питерской братвой. Пусть дадут маляву в зону своему человечку, а тот за пару-тройку дней все вокруг обнюхает. Когда ты туда приедешь, то, всем ясно, что, кроме кукиша в нос, ты ничего не получишь. Но статус инспектора тебе позволит разговаривать в отдельной комнате с любым заключенным. Прослушка там, конечно, имеется. Но отчет агент составит тебе письменно и лишь передаст его. Убеди братву, что ты на благо работаешь, так как эта инспекция может нас на убийцу Могилы вывести. А у них в любой зоне своих людей хватает. Сход удовлетворит твою просьбу. И обрати внимание на реакцию Медведева, когда он увидит картину. Если в его глазах сверкнет злость или зависть, значит, работал конкурент.

— Задача мне понятна. Намудрили. Жаль столько времени кошке под хвост выкидывать.

— А ты не жалей, Аристарх,— проворчал Трифонов.— Нам каждая щепочка дорога, чтобы костер разжечь. Противник у нас сильный. К нему без фактов и доказательств не подберешься. Тут тяжелая артиллерия нужна. Артобстрел, а потом атака всеми силами. И тылы успеть прикрыть…

— Стратеги! — хмыкнул Лыткарин.

В кабинет вошла секретарша.

— Извините, Александр Иванович, из Канады пришла телефонограмма от военного атташе Константина Даниловича Володарского.

— Зачитайте.

— «Огорчен и сожалею о случившемся. Вылететь в Россию по долгу службы не имею возможности.

Прошу следственные органы срочно принять меры по поиску моей коллекции, состоящей из семи картин. Реестр имеется у адвоката Д.И. Добронравова, которому картины были оставлены на сохранение. Надеюсь на его содействие следствию. Заявление отправляю факсом». Дальше дата. Сегодняшнее утро.

— Спасибо. Вы свободны.

Секретарь вышла.

— У меня складывается впечатление, что атташе лукавит,— задумчиво протянул Трифонов.— Он подчеркивает, что у него было только семь картин. Реестр их мы уже видели. Среди них нет «Сватовства майора», с которым Добронравов собирался в Москву. Не означает ли это, что от других пяти картин Володарский хочет откреститься? Нам не ясно, какую ответственность несет Добронравов перед атташе. Если он дал ему расписку с денежной ответственностью на семь картин, а получил двенадцать подлинников, то мне его маневр понятен. Добронравов с чистой совестью может пять картин, добытых незаконным путем, просто-напросто присвоить. Сделать с них копии, разрешить свои так называемые сомнения, заручась подтверждением экспертов, и в итоге сказать Володарскому: «Извини, приятель, но пять штук из твоей коллекции — не что иное как липа. А за липу я ответственности не несу. Забирай свой хлам обратно».