Читаем без скачивания Солнце сияло - Анатолий Курчаткин

- Да, это правда, - произнесла Лариса с таким видом, словно развернула над головой некое невидимое знамя. - Это твоя песня.

Арнольд сверкнул на нее быстрым взглядом и тотчас погасил его.

- Раз моя, - сказал я, - то и мое имя должно быть.

Теперь Лариса не ответила. И теперь позволил себе подать голос Арнольд:

- Так бывает! Мелодия - одного, аранжировка - другого, и ставят имя только кого-нибудь из двоих.

- Аранжировщика, конечно, да?

- И аранжировщика, - не моргнув, ответствовал мне Арнольд.

Лариса все продолжала молчать. Лиса Патрикеевна решила, что, если волчий хвост немного прихватит к проруби, это пойдет серому охотнику за рыбкой на пользу.

- Не заправляй мне, падло, арапа! - Я, в свою очередь, решил, что нечего мне церемониться, время назвать Арнольда так, как он того заслуживает. - Одно из двух: или мое имя, или никакого клипа в эфире. И вообще из репертуара вон.

Лиса Патрикеевна почувствовала, что настала пора ей снова мести хвостом.

- Мальчики, кофе готов! Готов-готов-готов, - застрекотала она от плюющейся кофейной пеной хромированной зверюги. - Саня, ты помнишь мой кофе?

Она снова напоминала мне о нашей тайне, она говорила мне так, что я и Арнольд - это одно, а мы с ней - это другое, и уж мы-то с ней должны поладить.

- Давай твой кофе, - сказал я.

Чашки на столе уже стояли, держа наизготовку в блюдцах под собой холодное оружие ложечек, раскрытая сахарница сияла горкой рафинированного белого пороха, - полутора минут хватило, чтобы рассесться, получить в чашки по боевому заряду и, обжегшись, снять пробу. Кофе хромированная зверюга варила отменный.

- Саня, то, о чем ты говоришь, невозможно, - проникновенно произнесла Лариса по прошествии этих полутора минут. - В клип вбуханы такие деньги!

- И что?

- Его невозможно снять с эфира. Вложенные деньги должны окупаться.

- Хорошо. Мое имя. Плюс гонорар, - добавилось у меня - о чем до этого мгновения я и не думал.

- Уже везде и всюду - Арнольд Везунов, и вдруг на: перемена декораций. Это невозможно. - У Лисы Патрикеевны были нежные вразумляющие интонации. Вот насчет гонорара, - поспешила она опередить мой ответ, - это ты абсолютно прав. Гонорар должен быть заплачен.

- Да? Интересно! И сколько же? - вскинулся я.

Наевшись пойманной рыбки до отвала, Лиса Патрикеевна готова была заплатить за оторванный волчий хвост: вот тебе рыбка, серый, вот тебе на, утешься.

- Пятьсот, - быстро проговорил Арнольд.

Позднее мне станет казаться, что у них был сговор. Что они заранее распределили роли, и если случалась импровизация, то в пределах утвержденного текста.

- Скинь до сотни, будет вернее, - сказал я Арнольду.

- Нет, пятьсот - это, конечно, несерьезно. - Лариса как отпарировала слова Арнольда. - Тысяча долларов, я думаю, так.

- Десять тысяч, - ответствовал ей бесхвостый.

Я не торговался. Я куражился. Вы предлагаете за отмороженный хвост тысчонку? Прибавьте ноль! Хвост, пока он был на своем месте, не стоил, может быть, ничего, но хвост отмороженный - это совсем иная ценность.

- Нет, десять тысяч - это тоже несерьезно. - Лиса Патрикеевна со всей твердостью показала голосом, что хотя и готова к компенсации за волчий хвост, такое количество рыбы она отвалить не может.

- Ну, нет так нет. - Волк будто бы был согласен или на гору рыбы, или ничего ему не было нужно. - Тогда, значит, снимаем с эфира клип. Раз не хотите указывать мое имя. Не делаете этого - отношу заявление в суд. Как я эту песню играл и пел, только с другими словами, - столько людей подтвердит!

- Да? Подтвердят? - снова высунулся Арнольд. - А у меня тоже подтвердят! И кому больше поверят? Я профессионал, а вы кто?

- Две тысячи, - предложила Лиса Патрикеевна. - Очень нормальная цена. Считай, мы у тебя покупаем песню. Ты написал - мы купили. Так и делается.

- Все равно как художник картину, - снова вмешался Арнольд. - Продал и до свидания, прости-прощай.

Я молчал. До меня вдруг дошло, что я, по сути, бессилен. Бешенство, владевшее мной, застилало мне глаза, я все видел через его кровавую пелену, и, чтобы она разошлась, понадобился тот убойный удар, который - сам не подозревая о том - нанес мне Арнольд своим заявлением, что у него тоже будет кому подтвердить его приоритет. Будет, конечно, будет! Все, что я был в состоянии реально сделать - это дать в морду или... Или наказать их возможно большей суммой отступного. Они со всей очевидностью не хотели скандала, и вопрос состоял лишь в том, в какую сумму они готовы оценить свое спокойствие.

- Три тысячи, - сказал бедный волчара с отмороженным хвостом. Художник продает картину, но его имя на ней остается. Вы у меня покупаете отказ и от имени.

Лариса с Арнольдом переглянулись. Три тысячи - такая сумма, похоже, была изрядна и для сознания хитроумной Лисы Патрикеевны. А может быть, это только так мне показалось. Может быть, они были готовы и куда к более значительной сумме.

Как бы то ни было, десять минут спустя нежданно-негаданно мой карман отягчился тридцатью хрусткими купюрами с изображением Франклина. В обмен Лариса с Арнольдом, кроме расписки в получении мной денег, обрели бумагу, где я сообщал миру, что авторство песни "Телефонная ностальгия" принадлежит А. Везунову и я не имею к нему по этому поводу никаких претензий. "Телефонная ностальгия" - так в версии Арнольда называлось то мое сочинение, что он у меня позаимствовал.

Провожать меня к входной двери пошла одна Лариса.

- Удивительно он у тебя бездарен, - не смог я отказать себе в удовольствии сказать ей об Арнольде то, что думал. - Ты с ним не выбьешься. Не он тебе для карьеры нужен.

Лариса повела бровями и усмехнулась.

- Откуда ты знаешь, кто мне нужен. Не волнуйся. Не он же моим промоушеном занимается. У него своя задача.

Это снова был голос Лисы Патрикеевны. Мерзни-мерзни, волчий хвост, явственно прозвучало в нем. Только роль несчастного волка была на самом деле уготована совсем не мне.

Выйдя из дома Ларисы и Арнольда, я пошел не в сторону метро, а в глубь паутины арбатских улиц и переулков - куда повели ноги. К метро - это значило включить себя в жизнь, подсоединиться к ней, а мне нужно было выпасть из жизни, сойти с ее рельсов. Мне нужно было послушать себя, вернее прослушать, как прослушивают фонендоскопом легкие на предмет всяких чужеродных шумов и хрипов. День был все тот же: солнечный, теплый, умиротворенно прозрачный - как и тогда, когда я стоял на балконе и расслабленно впитывал в себя слабый запах прелого листа, которым был пронизан звенящий от собственной чистоты воздух, - но что-то изменилось во мне. Что-то во мне было не то. Не так, не по-обычному, не как всегда.

Я был преисполнен странного ликования. Но причиной ему была вовсе не эта вырванная в обмен на отмороженный хвост рыба в виде американской зелени. Если бы до того я был совершенно пуст - и вот полный карман, тогда бы да, тогда можно думать, что причина всему деньги, но я только что получил расчет за клип, и тремя тысячами больше, тремя меньше - это судьбоносного значения для меня не имело.

По Пречистенке, отражая тихое осеннее солнце наблищенным лаком корпусов, катились лавины машин. Я поторопился пересечь ее, вышел на Остоженку (недавнюю Метростроевскую), поднялся по ней до Зачатьевских переулков и вышел Первым к набережной Москвы-реки. Фантастического столпа Петра Великого посередине ее фарватера еще не было, я оперся о гранитный парапет, глядя на строения противоположного берега, похожие на пакгаузы, от воды снизу веяло прохладой, тянуло волглым ароматом тины, и тут, когда я стоял так, я услышал в себе музыку. Чего не случалось со мной с предармейской поры.

Это была не чья-то, это была моя музыка. Она возникала где-то внутри и рвалась наружу, толкалась во мне, ворочалась - наверное, так ребенок толкается и ворочается в чреве матери. Украв у меня мелодию и запустив ее с телевизионных экранов в мир, Лариса с Арнольдом распечатали во мне некий молчавший ключ, - и оттуда ударило.

Но музыка могла и исчезнуть. Так уже случалось. Пока она была ясна и отчетлива, ее следовало записать.

Тут же, на набережной, я схватил машину - и спустя несколько минут уже выбирался из нее на задах "Праги", во дворе дома Ульяна и Нины. Рояль был занят Лекой, - я услышал его звуки, еще стоя перед дверью квартиры. Надо сказать, Нине совсем не хотелось ломать спланированный для дочери распорядок дня, но Лека, выскочив в коридор на мой голос и узнав, о чем речь, тотчас выступила защитницей моих интересов.

- Мам, мне еще столько всяких других уроков делать! А у дядь Сани творческий экстаз пропадет, - категорично сказала она, заставив нас с Ниной давиться со смеху.

Вытащить тему из наплывающих друг на друга звуковых облаков, записать ее, очистив от шелухи, наметить ее развитие - мне хватило на это часа. Нина оставляла меня обедать, Лека тоже просила побыть еще, но я попрощался.

Следующей моей целью был магазин музыкальной техники "Испа". Не могу припомнить, откуда я знал о нем. Я даже не имел понятия, где он точно находится. Знал лишь, что где-то в районе Пресни, около метро "1905 года". Но он был мне нужен, и я не мог не найти его.