Читаем без скачивания Виннету - Карл Май

Тут следует объяснить, что слово «лекарство» для индейца означает понятие, глубоко отличное от нашего. Оно появилось в лексиконе индейцев вместе с белыми людьми, вторгшимися в их жизнь. Индейцы не знали лекарств, которыми пользовались белые, и действие препаратов воспринимали как результат колдовства, проявление непонятной, таинственной силы. Поэтому индейцы стали называть «лекарствами» все то, что странным, чудесным образом способно оградить человека от болезней, несчастий, принести удачу в бою.

Каждый взрослый воин, каждый вождь носит на шее мешочек со своими собственными «лекарствами». Юноша, которому предстоит пройти обряд посвящения в воины, уходит из деревни в поисках «лекарств», своего рода талисмана. В уединении он проходит испытания на физическую выносливость, без пищи и воды проводя время в сосредоточенных размышлениях о своих планах, надеждах, желаниях. Доведя себя постом и непрерывными раздумьями до состояния транса, он теряет ощущение действительности, впадает в полусонное забытье и ждет, когда Маниту даст ему знак — укажет во сне на какой-нибудь предмет, который на всю жизнь станет его талисманом — «лекарством». И даже если это будет летучая мышь, он не остановится, пока ее не поймает. Только тогда индеец возвращается в родную деревню, отдает талисман шаману, тот особым образом обрабатывает его и торжественно вручает юноше. Молодой воин прячет «лекарство» в мешочек, который с тех пор становится его бесценным сокровищем. Лишаясь мешочка с «лекарствами», индеец лишается чести. Несчастный может вернуть себе честь, только убив врага и добыв его «лекарства», которые становятся собственностью победителя…

Отсюда ясно, как жестоко наказал Тангуа своего воина, уничтожив его мешочек с «лекарствами». Не говоря ни слова в свою защиту, воин взял ружье и исчез между деревьями. С этого дня он считался умершим. Племя примет его лишь тогда, когда он раздобудет новые «лекарства».

Тангуа с яростью набросился на меня:

— Ты считал этих собак своей собственностью! Беги, лови их!

Я хотел промолчать, но Тангуа схватил меня за плечо и крикнул:

— Ты слышишь? Я приказываю!

Я оттолкнул его:

— Приказываешь? Кто дал тебе право приказывать мне?

— Я вождь этого лагеря, и все здесь должны подчиняться мне!

Достав из кармана банку из-под сардин, я поднял ее вверх и крикнул:

— Мне не нравятся твои слова! Хочешь взлететь на воздух вместе со всеми воинами? Еще слово, и я уничтожу всех вас при помощи моих «лекарств»!

Тангуа шарахнулся в сторону и уже с безопасного расстояния крикнул:

— Уфф, Уфф! Оставь свои «лекарства» для себя! Ты такая же собака, как все апачи!

Это было оскорбление, но в данной ситуации я оставил его без внимания.

Все белые вернулись в лагерь, где долго и безрезультатно пытались выяснить, что же произошло. Я сохранял полное молчание. Признаюсь, сознание того, что я один знал тайну побега апачей, которую никто не мог разгадать, доставляло мне глубокое удовлетворение. Прядь волос Виннету я отныне носил с собой во всех моих путешествиях по Западу и сохранил ее до сегодняшнего дня.

Глава IV

В БОРЬБЕ ЗА ЖИЗНЬ

Хотя кайова и считались нашими союзниками, однако их поведение вызывало тревогу, и мы решили ночью по очереди стоять на часах. Это не укрылось от индейцев, они бросали на нас косые взгляды. Их дружеские чувства явно шли на убыль.

Рано утром часовой разбудил нас. Ночью кайова не удалось найти следы сбежавших вождей, а с рассветом они, продолжив поиски, обнаружили след, который довел их до места, где апачи спрятали своих лошадей. Инчу-Чуна и Виннету уехали вместе с воинами, охранявшими коней, но самих коней оставили. Узнав об этом, Сэм Хокенс спросил меня с хитрой улыбкой:

— Вы догадываетесь, сэр, почему вожди поступили именно так?

— Нетрудно догадаться.

— Ого! Гринхорну не мешает быть поскромней. Одной интуиции недостаточно, на мой вопрос ответит тот, кто обладает опытом.

— Я им и обладаю.

— Вы? Опытом? Интересно, откуда он у вас?

— Мой опыт берется из книг.

— Опять эти книги! Если вы и вычитали в них что-то полезное, не думайте, что стали умнее всех. Я сейчас докажу, что вы в этом ничего не смыслите. Итак, почему вожди оставили лошадей своих пленных воинов?

— Именно потому, что пленные остались здесь.

— Ну и что?

— Им понадобятся лошади.

— Зачем пленным лошади?

Слова Сэма не задевали моего самолюбия, я уже знал, что ехидство было у него в крови, и поэтому спокойно объяснил:

— Может случиться вот что: либо вожди вернутся с большой группой воинов, чтобы освободить пленных, — в таком случае незачем гонять лошадей туда и обратно, либо кайова, не дожидаясь апачей, покинут эти места и уведут с собой пленных. Тогда все смогут ехать верхом, так будет удобней и пленным, и самим кайова. Значит, можно надеяться, что кайова пленных не убьют, а доставят в свое стойбище.

— Недурно придумано! Но что мы будем делать, если они все-таки решат убить апачей?

— Они этого не сделают!

— Нет? Вы осмеливаетесь спорить со мной?

— Осмеливаюсь, потому что Сэм Хокенс забывает о моем присутствии здесь.

— Ах, вот оно что! Забываю о вашем присутствии! Неужели вы серьезно думаете, что ваше присутствие что-либо значит?

— Пока я здесь, пленные будут жить.

— Неужели? Вот это великий герой, хи-хи-хи! У кайова две сотни людей, а вы, гринхорн, в одиночку хотите помешать им осуществить задуманное!

— Надеюсь, что все-таки не в одиночку.

— Нет? И кого же вы имеете в виду?

— Конечно, вас, а также Дика Стоуна и Билла Паркера! Я убежден, что вы тоже выступите против бойни.

— Глубоко признателен вам за доверие! Снискать уважение гринхорна вроде вас — это не шутка, чтоб мне лопнуть, хи-хи-хи!

— Я говорю серьезно, Сэм. Нельзя шутить, когда человеческая жизнь в опасности.

В маленьких глазках вестмена угадывалась насмешка.

— Черт побери! Вы действительно не шутите? В таком случае давайте поговорим серьезно. Как вы это себе представляете, сэр? Ни на кого больше рассчитывать мы не можем, нас будет четверо против двухсот кайова. Вы подумали, чем для нас это кончится?

— Чем бы ни кончилось, убийства я не допущу.

— Однако оно свершится, и, вполне возможно, вы тоже будете в числе жертв. А может, вы рассчитываете на силу своего кулака?

— Чепуха! Не я дал себе прозвище Шеттерхэнд и прекрасно понимаю, что мы сами не справимся с двумя сотнями индейцев. Надо действовать хитростью, а не силой.

— И каким же образом? Опять где-то вычитали?