Читаем без скачивания Волшебник - Колм Тойбин

– Ты любишь Бразилию?

– Когда-то любила.

Спустя неделю она все еще жила, только сильно исхудала. Иногда просила Томаса, чтобы ее посадили на кровати. Если Генрих или Виктор были внизу, Томас спрашивал, не позвать ли их, но она качала головой. Юлия всматривалась в Томаса, гадая, откуда он взялся. Томас говорил ей, что он ее сын.

– Я знаю, кто ты, – отвечала она шепотом.

Он взял ее руку, но она медленно ее отвела. Несколько раз Юлия пыталась заговорить, но тщетно. Потом зевнула, закрыла глаза. Зашла Катарина, похвалила Юлию за бодрый вид и сказала, что скоро она снова будет как прежняя и пойдет гулять по деревне. Юлия слабо улыбнулась.

За дверью Катарина сказала Томасу, что его мать не доживет до утра.

– Откуда вы знаете?

– Я ухаживала за матерью и бабушкой. Ночью она угаснет. Ее смерть будет очень тихой.

Томас, Генрих, Лула и Виктор сидели у постели Юлии, которая часто просила воды. Катарина и ее дочь приходили, чтобы поменять простыни и устроить ее поудобнее. После полуночи Юлия закрыла глаза. Ее дыхание стало глубоким и прерывистым, затем вновь спокойным и размеренным.

– Она слышит нас? – спросил Томас Катарину.

– Она будет слышать до самого конца. Кто может знать?

В свете свечей лицо Юлии казалось живым. Губы двигались, глаза открывались и закрывались. Когда кто-нибудь из них уставал держать ее за руку, она показывала, что этого не требуется. Прошел час, за ним другой.

– Порой это самое трудное, – сказала Катарина.

– Что?

– Умереть.

Томас сидел у ее кровати, когда пришла смерть. Он никогда не видел такого раньше. В один миг его мать была жива, в следующий – ее не стало. Невозможно было представить себе ничего более резкого и окончательного.

Вместе с остальными его детьми на похороны бабушки приехала Эрика.

– Я никогда не видела, чтобы ты плакал, – сказала она Томасу.

– Я скоро перестану, – ответил он.

Генрих тоже плакал, как и Виктор, однако Лула, бледнее, чем обычно, держалась невозмутимо. И только в церкви Томас заметил, как она слаба и истощена. Когда шли за гробом, дочерям Лулы пришлось ее поддерживать.

После смерти матери Томас с головой ушел в работу. Когда Катя предложила ему отдохнуть в Италии, он сказал, что после завершения «Волшебной горы» готов отправиться куда угодно.

В перерывах между работой Томас читал лекции в соседних городах. Публичные выступления придавали ему сил. Ему особенно хорошо писалось до и после чтений, в голове роились идеи и сцены.

Он рассказал о новом романе Эрике, но тщательно следил, чтобы не проговориться Кате. Она знала только, что действие происходит в давосском санатории. Некоторые эпизоды Томас писал, думая только о ней. Хорошо, если бы Катя осталась единственной читательницей романа, ибо некоторые вещи знали только они, а часть сцен и персонажей он заимствовал из ее писем. Иногда, перечитывая написанное, Томас беспокоился, что никто, кроме Кати, не сможет оценить в полной мере того, что он создал. Его тревожило также, придутся ли по вкусу читателям обилие подробностей, обширный круг персонажей и долгие споры о философии и будущем человечества.

Но больше Томаса волновало, поймут ли читатели его задумку показать ход времени – то, как оно замедляется, как само становится персонажем. Про себя он улыбался, размышляя, что этот роман возник из самых потаенных маний и его истинный смысл мог быть раскрыт в мире, куда чужим вход заказан.

Когда рукопись «Волшебной горы» была завершена, Томас сказал Кате, что ей пришла посылка. Она удивилась, когда он протянул ей коробку с печатными листами.

Томас изучающе смотрел на нее, когда Катя выходила к столу, но она лишь загадочно улыбалась. Вставая из-за стола, она снова улыбалась и говорила, что у нее много работы.

Голо с ненасытным любопытством наблюдал за родителями, а также старшими братом и сестрой. Если никто не знал, где Эрика с Клаусом, всегда можно было спросить Голо.

Томас часто заставал сына рядом со своим кабинетом. Однажды Голо подкараулил отца и спросил, знает ли он, что читает мама.

– Почему ты спрашиваешь?

– Она все время смеется. Я решил, что это твоя новая книга, но твои книги совсем не смешные.

– Некоторые, напротив, находят их забавными.

– Полагаю, на этот счет ты заблуждаешься, – сказал Голо, сдвинув брови, словно профессор.

На прогулке Томас ждал, что Катя выскажется о его новом романе, но она говорила о текущих делах вроде финансового положения Лулы и очередных выходках Эрики с Клаусом.

Когда однажды утром Катя возникла на пороге его кабинета с подносом, на котором стояла чашка кофе и лежало печенье, Томас понял, что она дочитала.

– Мне есть что сказать, – начала Катя. – Мне понравилось, что ты сделал из меня мужского персонажа, к тому же такого милого. Но это мелочь. Гораздо важнее, что отныне все для нас станет другим.

– Из-за книги?

– Наконец-то ты доказал свою значимость. Эта книга пронизана серьезностью. Ее прочтет каждый образованный немец, ее будут читать во всем мире.

– Разве это история не про нас?

– Про нас, но, кроме меня, никому на свете нет дела до нашей частной жизни. На эту книгу у тебя ушло два года. Пора ее всем прочесть. Эта книга дождалась своего часа.

В следующие недели они штудировали книгу вместе. Катя предлагала что-то изменить, что-то выбросить, но большую часть времени искала пассажи, которыми восхищалась, зачитывая их вслух и смакуя детали.

– Как там описано время, как медленно движется сюжет! А помнишь, когда они проигрывают на граммофоне молитву Валентина и в комнату, восстав из мертвых, возвращается мой персонаж? А «хороший» и «плохой» русские столы?

– Чем вы с мамой занимаетесь? – спросил Голо.

– Мы читаем мой роман.

– Тот, который смешной?

Поначалу издателей смутил объем книги, но впоследствии они решили выставить это как достоинство. Довольно скоро права на публикацию купили за границей. Спустя несколько месяцев после выхода романа люди подходили к Томасу с Катей в опере, чтобы поблагодарить его за книгу. Со всей Германии приходили приглашения выступить. Один из журналов предложил читателям поделиться любимыми местами из романа.

А вскоре из Швеции пришли вести, что книгой весьма впечатлился и Нобелевский комитет.

Когда Эрике исполнилось восемнадцать, а Клаусу – семнадцать, они уехали в Берлин, где Эрика начала выступать на сцене, а Клаус занялся написанием статей и рассказов. Вскоре их незаурядные таланты привлекли внимание прессы. О них говорили как о голосах нового поколения, не забывая упомянуть, что они – дети Томаса Манна. Эрика с Клаусом, не стесняясь,