Читаем без скачивания Иван Кондарев - Эмилиян Станев

— Говорят, эти Стоенчевы выкрали все драгоценности у старухи Хаджидрагановой. Поэтому невестка и собралась уходить, а Христакиев успокаивал ее. Он, как видно, влюблен во внучку. Она очень мила, не правда ли? — сказала Христина, вальсируя легко и непринужденно.

— Мне она не нравится. Этой девушке чего-то не хватает, — проговорил Костадин, внимание которого было сосредоточено на том, как бы не сбиться с такта.

Вдруг он заметил в толпе сестру. Показавшись в группе учительниц, она весело кивнула им, но, когда вальс окончился и Костадин повел Христину к буфету, почему — то не подошла к ним. Выпив сиропа с холодной водой, они вернулись в зал. Под лестницей аптекарь с двумя барышнями подбирали букетики — намечался бал цветов с благотворительной целью. К компании Христакиева присоединились дядя Антоанеты, коренастый смуглый господин с миндалевидными глазами, и доктор Янакиев.

За вальсом последовал бой конфетти и очередной номер программы. На этот раз Николай Одинецкий спел «Солнце всходит и заходит» и, сопровождаемый бурными аплодисментами, сошел со сцены. Снова заиграли вальс. Аптекарь объявил, что дамы приглашают кавалеров и что после танца будет веселая почта. Раскрасневшиеся женщины стали наперебой приглашать кавалеров. Из казино выходили все новые и новые пары. В душном воздухе плыл тяжелый, приторный, возбуждающий аромат. Те, кто не танцевал, швыряли серпантин или же покупали карточки и розовые конвертики у юноши, который стоял у стены с большой кожаной сумкой, взятой на почте.

Бал был в разгаре, и Костадин почувствовал, что от танцев и духоты у него начинает кружиться голова.

Христина, возбужденная, счастливая, кружилась в танце цветов, как его назвал Штилянов. Дамы и кавалеры танцевали, украсив себя розами. Вся эта суматоха была не по душе К оста дину. Компания отняла большую часть времени, которое он надеялся провести наедине с Христиной.

— Не могу понять, чего надо было от меня этому следователю, — сказал он, пожимая гибкие пальцы Христины, сплетенные с его пальцами. — Мне он неприятен. Не знаю почему, он мне кажется каким-то лакированным.

— Он сказал, что ты для него самый интересный человек.

— Я не понимаю, о чем они толкуют, и потому места себе не нахожу. Хорошо, когда мы с тобой вдвоем, нам столько нужно сказать друг другу… Я подошел к ним только, чтобы сделать тебе приятное.

— Ведь это цвет нашего общества, — не без гордости ответила она, польщенная в своем женском тщеславии. Сняв руку с его плеча, чтобы поправить розу в волосах, она, прижавшись к Костадину, смело и свободно закружилась с ним в вальсе.

Пораженный ее решительностью, Костадин почувствовал легкое головокружение. Радость любви захлестнула и преисполнила его блаженством. Чувствуя прикосновение ее груди, он покраснел и сжал ей пальцы. Застенчивость не позволила ему разжать губы, но Христина, поняв, что творится в его душе, ласково улыбнулась.

— О Коста, как не похож ты на других мужчин, ни на кого из них! — прошептала она.

— А разве ты знала и других мужчин? — спросил он, готовый нахмуриться.

— Каждая женщина наделена каким-то чутьем — она догадывается, каков мужчина, даже не зная его близко. С тобой я чувствую себя спокойно и уверенно: я знаю, что тебе нравится все во мне, а мне — все в тебе.

Вальс следовал за вальсом, усталые музыканты играли плохо, но никто их не винил. Давно уже миновала полночь, и сквозь распахнутые окна виднелись мерцающие звезды. Опутанные серпантином танцующие пары растирали ногами конфетти. Керосин в фонарях иссякал, и половина зала была уже едва освещена. Многие разошлись по домам, оставались только молодежь и подвыпившие ремесленники, которые ожидали заключительного хоро. Светловолосая подружка Христины куда-то запропала, и Костадин, весьма довольный этим обстоятельством, пошел в гардероб взять пальто и шляпку Христины.

Голубоватый свет нового дня озарял стекла окон. Посветлевшее небо, казалось, было припорошено серебристой пылью. Ярко сиял серп луны, повисший над городом.

— Райна уже легла, — сказала Христина, когда они проходили мимо дома Костадина.

— Она осталась без компании, потому и ушла, — ответил он.

В памяти его вдруг снова возникло то утро, когда он, верхом на коне, остановился под окном Христины. Воспоминание, смешавшись со свежими впечатлениями, превратилось в счастливое, восторженное чувство. Он взглянул на Христину, и лицо его словно осветилось.

— О чем ты думаешь? — спросила она.

— О том, как я рано утром проезжал мимо вас. Кажется, очень давно это было, а ведь и трех недель не прошло.

— А я думаю, что это вовсе не прошло, а продолжается и будет продолжаться. И все же мне страшно, как бы чего не случилось.

— Ты боишься наших. Если они заупрямятся, приду жить к вам. Неужели твой отец меня прогонит?

Христина сжала ему руку и отшатнулась. Следом за ними шла компания, возвращавшаяся с вечера.

Вдруг со стороны верхней площади донеслось громыханье извозчичьей пролетки. Осипшие голоса нестройно затянули «Милая родина».[65] Костадин с Христиной свернули на тротуар. Пролетка была облеплена офицерами. Двое стояли на подножках и орали пьяными голосами, на заднем сиденье в заломленной набекрень фуражке, упираясь руками о саблю, сидел поручик Балчев.

— Давай споем «Убитых»![66] — Он переходит в другой полк… Балчев, в другой полк… вы перешли!.. — кричал один из офицеров, держась за поручень переднего сиденья, чтобы не вывалиться.

Лошади неслись во весь опор. Из-под копыт летели искры. Пролетка мчалась в направлении вокзала.

— Кого-то провожают, — сердито сказал Костадин, когда пролетка пронеслась мимо. — Давай пройдем по берегу, — робко предложил он.

Христина, догадавшись о его затаенных мыслях, усмехнулась.

— Пока доберемся до дома, совсем рассветет, Коста, — уклончиво ответила она.

Несколько минут они шли молча, прислушиваясь к беспорядочному топоту шагов за ними. В ушах звучали обрывки мелодии вальса.

Спящая неподметенная улица терялась в утреннем сумраке. За белыми занавесками окошек в домах таились тишина и покой, улица казалась заколдованной. Издалека слышался мерный, спокойный плеск реки. Воздух синел, ярче забелели стены, и небо прояснялось с каждой минутой.

— Мне кажется, что я не иду, а все еще танцую, — сказала Христина, вдыхая полной грудью прохладный. свежий воздух. В радостные мысли вдруг неприятно вклинилось воспоминание о встрече с Сийкой и на миг омрачило блаженное состояние. Чтобы развеять неприятное ощущение, она спросила:

— Что ты сегодня будешь делать?

— Думаю заняться молотьбой. Ячмень лежит на гумне. Но к вечеру загляну к тебе. Ты ничего не говори вашим.

Подойдя к дому Христины, они остановились под балкончиком. Взяв ее за руку, он тихо, но твердо сказал, глядя ей в глаза:

— Ничего не думай о наших. Как я сказал, так и будет. Спокойной ночи.

Рука его дрогнула, пожимая ее ладонь. Христина прочла в его взгляде тоску и нежность. Костадин виновато улыбнулся ей, как ребенок, который не решается взять предложенный ему подарок. Торопливо оглянувшись, она вырвала у него руку и в бурном порыве вдруг поцеловала его в губы. Не успел Костадин ответить на поцелуй, как она уже скрылась в доме.

Торопливым шагом она поднялась к себе в комнату. Мать не открывала окон, и в комнате застоялась дневная жара. Христина приподняла краешек кружевной занавески. Костадин стоял на другой стороне улицы и смотрел на окно. Она помахала ему рукой и не отошла от окна до тех пор, пока его шаги не замерли в глубине улочки. Сняв пальто и ощущая на губах его поцелуй, она подошла к мерцающему в сумраке зеркалу. Серебристое стекло отразило улыбающиеся губы и какие-то чужие, широко открытые, словно завороженные глаза.

«Теперь он уже не бросит меня, раз его домашние знают и весь город видел меня с ним на вечере», — сказала она вполголоса, не в силах оторваться от отражения своих глаз, смотрящих на нее из зеркала, и начала раздеваться. Ей казалось, что Костадин стоит совсем рядом и она слышит его голос: «Хоть мы с тобой и не обвенчаны, но ты уже моя жена… Никаких сомнений, никаких…» Христина с упоением повторяла его имя и вдруг заметила, что стоит перед зеркалом почти голая. Рассмеявшись, она нырнула в постель и притихла, замирая от блаженства…

Из-под стрехи дома напротив прощебетала ласточка, и ее переливчатые трели разнеслись по тихой, погруженной в сон улице.

Часть вторая

© Перевод Л. Лихачевой

После скандала в доме Костадин перестал садиться за один стол с Манолом. Манол хранил мрачное молчание, старая Джупунка без конца придиралась к прислуге, Райна, казалось, совсем отдалилась от семьи, а все понимавшие работник и служанка злорадно ожидали развязки.