Читаем без скачивания Американский детектив - 4 - Джон Гоуди

— Машинист, у нас есть для тебя кое-какое дело.

Рот и горло Денни наполнились слюной, и ему пришлось дважды сглотнуть, прежде чем он смог заговорить.

— Пожалуйста, не убивайте меня.

— Пошли со мной, — велел вожак.

Денни вцепился в стойку.

— Только не меня. У меня жена и пятеро детей. Моя жена больна, она не выходит из больницы...

— Не волнуйся. — Главарь оттащил Денни от стойки. — Нужно, чтобы ты вернул обратно те девять вагонов, когда восстановят питание.

Он взял Денни за руку и отвел к задней двери. Коренастый бандит встал им навстречу. Денни отвел глаза от окровавленного рукава.

— Возвращайся в кабину первого вагона, — приказал главарь, — и жди распоряжений центра управления. Я помогу тебе спуститься на пути.

Денни заглянул ему в глаза. Они были совершенно лишены какого-либо выражения; он был уверен, что таким же было бы и лицо главаря, не скрывай его маска.

Главарь распахнул аварийную дверь с разбитым окном. Денни отпрянул назад.

— Ручка управления, — сказал он, — Как я смогу управлять поездом без ручки управления и рукоятки тормоза?

— Тебе пришлют полный набор инструментов.

— Я терпеть не могу пользоваться чужим инструментом. Вы же понимаете, у каждого машиниста своя собственная рукоятка тормоза...

— Т ебе придется это сделать. — Впервые в голосе главаря прозвучало нетерпения. — Пошевеливайся.

Денни шагнул было к двери, но остановился.

— Я не смогу. Там придется пройти мимо трупа. Я не смогу на него смотреть...

— Просто закрой глаза, и все, — хмыкнул вожак и подтолкнул Денни к порогу.

Растерявшийся Денни неожиданно вспомнил шутку, которую слышал, когда впервые присутствовал на обедне.

— Если дело только в этом, то я никогда не начинал первым. — Не накажут ли его за безобидную шутку? Господи, великий Боже, я не хотел сказать ничего плохого. Помоги мне выбраться отсюда, и я стану твоим самым преданным и старательным слугой. Я никогда больше не позволю себе ни единой шутки, хотя и в этой я не имел в виду ничего непочтительного. Я никогда не буду грешить, никогда не буду лгать, у меня никогда не будет нечестивых мыслей. О, Господи, ничего кроме доброты, веры и преданности...

— Спускайся, — приказал вожак.

За мгновение до того, как вожак поднял палец, чтобы на кого-то указать, Анита Лемойн испытала предчувствие собственной смертности. Фразу эту она позаимствовала из какого-то телевизионного сериала, где герой не раз повторял её, оказывавшись в трудных обстоятельствах. Она перестала обращать внимание на итальянца, с которым заигрывала, взгляд её стал нервно перебегать от толстухи прижимавшей к себе своих мальчиков, к грязной старухе с мутными глазами, дряблыми губами и распухшим носом. О, Господи!

Предчувствие смертности...Это не означало смерть в буквальном смысле слова, но понимание того, что наступит момент, когда её тело растолстеет, груди обвиснут, кожа станет дряблой, и это положит конец её шалостям, которые так высоко оплачиваются. Она вспомнила пору, когда ей было четырнадцать... А сейчас дело шло к тридцати, и наступало время подумать о будущем.

Мамаша-наседка и старуха-нищенка — это были два плеча развилки на той дороге, по которой она шла. Старуха была сама смерть, это видно сразу. Но что сказать о толстухе-мамаше, которая жужжит как пчелка в тесной безупречно вылизанной квартирке, покупает наряды на распродажах, изредка лежит колодой под одним и тем же мужиком, а все остальное время чистит, готовит да утирает сопли своим сорванцам? Обе эти варианта хуже смерти. Может, уже пришло время начинать экономить, чтобы открыть небольшую лавочку для девушек, вступающих в жизнь? Это было бы совсем неплохо, потому что тратить деньги, как она... Как она их тратила... Как тратила! На квартиру и наряды, счета в барах и всякие мелочи...

Наконец глаза главаря остановились на бедняге-машинисте, и палец ткнул в него.

Предчувствие смертности!

Ее испуганный взгляд отыскал латинского любовника. Тот смеялся, глядя, как переступает машинист, держась за поручни.

Не обращай на него внимания, подумала она, посмотри на меня, посмотри на меня. Словно услышав, он повернулся. Она выдержала его взгляд и широко улыбнулась в ответ, а потом опустила глаза и уставилась на его пах. Почти тотчас его плащ оттопырился палаткой.

Слава Богу, — подумала Анита. — Если я могу с одного взгляда вызвать у мужчины подобную реакцию, тогда мне ещё не о чем беспокоиться.

Предчувствие смертности, черт побери мою большую мраморную задницу!

— И что же нам делать? — спросил Мисковский. — Двигаться дальше, как будто ничего не случилось? — Укрытая мешком с деньгами, его щека была прижата к грязному полотну дороги.

— Черт бы меня побрал, если я знаю, — выругался постовой. — Кто бы не выстрелил первым, готов держать пари, он здорово подставил свою задницу.

— Так что нам делать? — повторил Мисковский.

— Я — простой полицейский, а ты — сержант. Вот и решай, что нам делать.

— Я не твой сержант. И что может решать сержант, когда вокруг столько больших начальников? Прежде чем что-то делать, нужно получить приказ.

Полицейский приподнялся на локте и взглянул поверх.

— Там в двери кто-то показался. Видишь? Двое парней. Нет, трое.

Сержант выглянул из-за мешка.

— Они только что открыли аварийную дверь и о чем-то разговаривают. Он замер. — Слушай, один только что спрыгнул на пути.

Мисковский наблюдал за выпрямившейся темной фигурой, человек оглянулся назад, потом снова повернулся к ним лицом, а потом медленно, нерешительно пошел вперед.

— Он идет в нашу сторону, — хрипло прошептал Мисковский. — На всякий случай приготовь оружие. Он идет прямо на нас.

Мисковский сосредоточил все внимание на движущейся фигуре и потому не увидел предмета, появившегося в проеме открытой двери. Потом полыхнула ослепительная вспышка, человек на путях шагнул вперед, споткнулся и упал. Туннель множил на выстрелы раскатами эха.

— Господи, — простонал Мисковский, — началось!

Когда машинист двинулся в конец вагона, Том Берри закрыл глаза, взмахом руки подозвал такси — что же ещё ему, черт побери, оставалось делать, сидя в поезде метро, — и поехал в центр, где жила Диди.

— Я ничего не мог поделать, абсолютно ничего, — сказал он, когда девушка открыла дверь.

Диди втянула его внутрь и обвила руками шею, дрожа от облегчения и страсти.

— Единственной моей мыслью была радость, что жертвой оказался машинист, не я.

Она страстно целовала его лицо, губы ласкали его глаза, щеки, нос, потом она потащила его в постель, срывая сначала его одежду, а потом и свою.

Потом, когда они устало раскинулись в постели, переплетя ноги в не поддающейся расшифровке монограмме, он снова попытался объяснить:

— Я сбросил оковы рабства ложным хозяевам и спас себя для дела революции.

Неожиданно он почувствовал, как Диди замерла.

— Ты сидел там с оружием и ничего не сделал? — Она высвободила свои руки и ноги, разрушив монограмму. — Предатель! Ты клялся защищать права людей и предал их.

— Но, послушай, Диди, их же было четверо против одного, да ещё с автоматами!

— Во время Большого похода восьмая армия (имеется в виду восьмая коммунистическая армия Китая — прим. пер.) опрокинула пулеметы гоминдановцев ножами, камнями и просто голыми руками.

— Но я же не восьмая армия, Диди. Я просто одинокий полицейский. Бандиты пристрелили бы меня, только шевельнись.

Он потянулся к ней, но Диди с отвращением увернулась и вскочила с постели. Тыча в него дрожащим пальцем, она заявила:

— Ты — трус.

— Нет, Диди. Рассуждая диалектически, я отказался отдать свою жизнь ради защиты денег и собственности правящего класса.

— Были попраны права человека. Ты нарушил свою присягу офицера полиции, — защищать эти права!

— Полиция — репрессивные щупальца капиталистического спрута, взорвался Том. — Они таскают каштаны для правящего класса из огня противоречий, горящего над распростертыми телами рабочих и крестьян. Долой полицейских свиней!

— Ты нарушил свой долг. Именно такие люди довели до того, что полицейских стали звать свиньями!

— Диди! Что произошло с твоим Weltanschauung?* (мировоззрение (нем.) прим. пер.). — Том умоляюще протянул к ней руки. Диди отодвинулась в дальний угол комнаты и замерла возле стойки с ластинками. — Диди! Товарищ! Брат!

— Временный народный суд взвесил твое преступление, штрейкбрехер. Она резко повернулась, схватила его револьвер и направила на него. Приговор — смерть!