Читаем без скачивания Половинный код. Тот, кто умрет - Салли Грин

Я выхожу и пробую соседнюю с музыкальной комнатой дверь. За ней оказывается кабинетик с одним столом, стулом, книжными полками, небольшим диваном и какими-то личными вещами: бумагами, лэптопом и сумкой. В кабинетике тоже есть вторая дверь, она ведет в другое помещение, откуда опять слышна классическая музыка. Значит, эта дверь ведет туда же, куда и дверь из комнаты Уолленда.

Я продолжаю проверку коридора, но теперь быстрее. Следующая дверь оказывается заперта, но булавка Меркури легко справляется с замком, и я снова попадаю в ничейный кабинет. Осталась всего одна дверь. Из-за нее не доносится ни звука. Я опять вставляю в замок булавку Меркури и вхожу.

В этом помещении кое-кто есть.

В комнате стоят металлические каталки, их три, каждая покрыта простыней серого цвета, и под каждой простыней угадываются очертания человеческого тела.

Я подхожу к крайней, приподнимаю простыню. Под ней женщина. Темно-русые волосы, глаза широко открыты, в них ни искорки. Кожа бледная. На шее татуировка: Б и.о. Я откидываю простыню еще дальше и обнаруживаю, что у женщины вскрыта грудная клетка. Она суха – всю кровь из нее выкачали, а вместе с кровью, как я вижу, забрали и сердце. Я осматриваю ее руки, ищу, есть ли на них татуировка вроде моей. И нахожу ее на мизинце, то же: Б и.о.

Я подхожу к следующему телу. Это тоже женщина, чернокожая, изуродованная так же, как и первая.

Последнее тело другое. Это девочка. Ей лет одиннадцать-двенадцать, не больше. На шее и на мизинце у нее те же татуировки, грудная клетка вскрыта.

В комнате холодно. Очень холодно. Вдоль стен полки, на них бутылки с частями тела, взятыми, вероятно, у этих несчастных. Ящики с хирургическими инструментами.

А еще в комнате есть вторая дверь. Я подхожу к ней и прислушиваюсь. Тишина. Никакой музыки.

Я берусь за ручку, поворачиваю и, к моему удивлению, дверь оказывается не заперта. Я вхожу.

И попадаю в громадное помещение, заставленное рядами металлических шкафов со стеклянными дверцами. На каждой полке каждого шкафа бутылки. А в каждой бутылке… фрагменты человеческих тел. Я тихонько открываю одну дверцу и беру в руки бутылку, чтобы поближе рассмотреть ее содержимое. В ней лежит что-то темное, мясистое. Печень, наверное. На этикетке надпись: Б и.о.

Я прохожу зал насквозь, у дальней двери останавливаюсь, прислушиваюсь и снова слышу классическую музыку. Я уверен, что за этой дверью Уолленд и его ассистент, но с ними может быть и охрана. А еще я знаю, что шансов проникнуть в эту комнату так, чтобы Уолленд ничего не заметил, у меня почти нет, а значит, и выбирать не из чего. Но поднимать шум все равно незачем, особенно если этого можно избежать.

Я поворачиваюсь и возвращаюсь в кабинет Уолленда так же, как пришел, старательно запирая за собой каждую дверь. Нельзя дать кому-то уйти этим путем. В кабинете Уолленда я подхожу ко второй двери и прислушиваюсь к музыке, но слышу человеческий голос, правда, человек не в комнате, это диктор по радио представляет следующую пьесу Бетховена.

Я берусь за ручку, сосредоточиваюсь на том, чтобы остаться невидимым, медленно и плавно приоткрываю дверь и проскальзываю внутрь.

Бетховен начинает медленно и неторопливо, как я. Без единого шороха я закрываю дверь.

Комната залита светом. Потолок весь изрезан световыми люками. В дальнем конце за лабораторным столом сидят двое. Они низко склонились над поверхностью стола, работают. Это мужчина и молодая женщина. Мужчина сидит ко мне спиной. Он узкий, худой, на нем белый лабораторный халат, и я, еще не видя его головы, сразу понимаю: Уолленд.

Женщина поднимает голову и смотрит на меня и на дверь. Должно быть, заметила движение. Она что-то говорит Уолленду, он оборачивается, когда я уже приближаюсь к нему, и смотрит прямо сквозь меня.

Мы в лаборатории, здесь полно оборудования, всяких колбочек, трубочек и уж не знаю, чего еще. Так что пользоваться здесь электричеством я не решаюсь. Я вынимаю из ножен Фэйрборн и вижу, что Уолленд и девушка склонились вовсе не над столом, а над трупом, лежащим на нем. Труп принадлежит мужчине, на его шее крупная татуировка: Ч и.о. Его грудная клетка вскрыта, сердце обнажено.

Я делаю шаг к ассистентке Уолленда, и мы с Фэйрборном не медлим ни секунды. Ее кровь заливает мне руки, тело беззвучно соскальзывает на пол. Я возвращаю себе видимость.

Уолленд сидит вытаращив на меня глаза. В правой руке у него скальпель. Я поднимаю Фэйрборн и говорю:

– Хочешь попытать счастья?

Уолленд пятится, отступая между столами, потом поворачивается и бросается наутек, но я в три прыжка нагоняю его и сбиваю с ног. Хватаю за руку, тяну, но он забивается за стол. Моя рука соскальзывает к его запястью, я распластываю его ладонь по крышке стола и пригвождаю ее к деревянной поверхности лезвием Фэйрборна. Уолленд трясется, он и не думает сопротивляться, и тогда я пригвождаю его вторую руку скальпелем. Он по-прежнему молчит: не стонет от боли, не зовет на помощь.

Бетховен играет отлично – мелодия нежная, мягкая, утешительная, не какое-нибудь там похоронное занудство.

Я говорю Уолленду:

– Должен сказать сразу, что тебя я, скорее всего, убью, и не важно, поможешь ты мне или нет. Но чем дольше ты проживешь, тем больше у тебя шансов остаться в живых и дальше. Когда сюда войдут другие члены Альянса, они захотят заполучить тебя живьем. Им, видишь ли, подавай судебные процессы, правосудие и все такое.

Он ничего не говорит, только трясется.

– А вот мне на это плевать. В смысле, по-моему, с какой стороны ни глянь, ты виновен в убийстве. И не в одном.

Тут он открывает рот.

– А ты нет?

– Сегодня речь о тебе. Итак, ты виновен. И вот вопрос: что ты можешь сделать для того, чтобы я тебя не убил?

– Ч-что?

– Покажи, как Охотники становятся невидимыми. – Он мотает головой.

Я подхожу к столу, беру с него скальпель и возвращаюсь назад, к Уолленду. Отрезаю ему большой палец. Теперь он визжит.

– Больно, да? – говорю я. – А лечиться умеешь?

Его снова трясет, еще сильнее, чем раньше. Кровь заливает стол.

– Нет, лечиться ты не горазд. В чем же ты горазд, а, Уолленд? Людей на куски резать?

Полными ужаса глазами он смотрит на меня, потом отворачивается, и его рвет на пол.

– А когда ты трупы режешь, тебя не тошнит, а, Уолленд?

Он не отвечает, только трясется, что, по-видимому, означает «нет».

– Так где те колдовские бутылки, с помощью которых ты превращаешь Охотников в невидимок? Ведь ты так это делаешь? С помощью бутылок?

Кивок.

– Ну, и? – спрашиваю я. – Или отрезать тебе второй палец? – Я улыбаюсь.

Он смотрит на меня выпученными глазами.

– Тебя убьют. Медленно, если у меня есть…

Я отсекаю ему большой палец на второй руке, и он издает странный сдавленный вскрик.

– Ну, что у нас дальше, нос и уши? – спрашиваю я. – Или перейдем сразу к глазам?

– В той комнате! Там, рядом!

Я прослеживаю направление его взгляда и вижу между столами еще одну металлическую дверь, точнее, дверцу.

Я выдергиваю из одной руки Уолленда Фэйрборн, из другой – скальпель и подталкиваю его к двери. Он потерял много крови, шатается, но идти еще может.

– Открывай! – Конечно, у меня есть булавка Меркури, но я хочу посмотреть, как он будет выполнять мою команду.

– Не могу. Руки… – говорит он, протягивает вперед искалеченные ладони и смотрит на них так, словно все, что с ним произошло за последнее время, только сейчас начинает доходить до его сознания.

Я сам открываю дверь. Уолленд начинает заваливаться на бок – он явно понял, что никогда уже не сможет повернуть ручку двери без посторонней помощи. Я проталкиваю его в комнату за металлической дверью, где он тут же оседает на пол бесформенной кучей. А я замираю, раскрыв рот.

Купол

Пирамида из стекла внутри стеклянного купола.

Пирамида из бутылок аккуратно выстроена на голом полу. Бутылок в ней сотни. Я подхожу ближе и вижу, что в каждой лежит лоскуток кожи размером примерно пять на пять сантиметров, а на нем татуировка – круг вроде тех, которые я видел на груди у Охотников.

Я не могу подойти к пирамиде совсем близко, потому что она спрятана под куполом. В полу выдолблен круглый желобок, из него и поднимается купол.

Я тянусь к куполу рукой, но тут же отдергиваю ее и бросаю взгляд на Уолленда. Он смотрит на меня во все глаза, внимательно, напряженно, так что у меня сразу пропадает всякая охота трогать стекло. Вместо этого я обхожу купол по кругу. Он около трех метров в диаметре, у него совершенная форма и чистые, прозрачные стенки, так что он похож на перевернутую донышком вверх идеальную стеклянную чашу. Под ней балансируют друг на друге бутылки, составляя аккуратную пирамиду, которая была бы даже безукоризненной, если бы не несколько просветов на месте отсутствующих бутылок. Я продолжаю ходить кругом и замечаю еще пару зияний. Или я ошибаюсь? К тому же одна из бутылок, которой, как мне показалось сначала, не было, теперь появилась.