Читаем без скачивания Кентавр - Элджернон Генри Блэквуд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
От неожиданности О’Мэлли снова пришел в себя. И наполовину покинувшая его часть вернулась, войдя обратно, как в ножны. Внутренняя катастрофа, которой он одновременно желал и страшился, не дошла до конца.
Всплеска он не услышал из-за высокой осадки корабля и оттого, что место падения уже было далеко за кормой. Когда мимолетный ступор миновал и голос вернулся, ирландец хотел было позвать на помощь, но отец кинулся к нему, как лев, и закрыл ему рот широкой ладонью.
– Спокойно! – громыхнул его голос. – Всё хорошо, и он – в безопасности!
Бесхитростное широкое лицо его осветилось столь чистой радостью, а в жесте заключалась такая сила убеждения, что ирландец без дальнейших сомнений принял его заверения, что всё в порядке. Кричать «Человек за бортом!», останавливать пароход, бросать спасательные круги было не только излишне, а просто глупо. Мальчик был в безопасности, с ним всё было хорошо, он не «потерян»…
– Видишь, – раздался вновь гулкий голос отца, ворвавшись в его мысли, и великан настойчиво потянул его в сторону. – Видишь?
Он указал вниз. Там, наполовину в желобе шпигата, прямо у их ног лежала на палубе фигурка мальчика с раскинутыми руками и лицом, повернутым к звездам…
Поглотившее О’Мэлли замешательство было похоже на то, какое возникает, когда сознание переходит от бодрствования ко сну или наоборот. Цепкости внимания, позволяющей в достаточной мере концентрироваться на деталях, чтобы впоследствии вспоминать их точную последовательность, он явно лишился.
Однако две вещи помнились несомненно, о чем он вкратце и пишет: во-первых, радость на лице отца, отчего любые соболезнования были бы неуместны, и, во-вторых, появление доктора Шталя, который подоспел так быстро, что, видимо, постоянно находился поблизости.
Всё случилось между двумя и тремя часами ночи, пассажиры спали, но капитан Бургенфельдер с первым помощником появились довольно скоро, официально зафиксировав происшествие. Показания отца и О’Мэлли были должным образом занесены на бумагу и засвидетельствованы.
Сцена в каюте доктора впечаталась ему в память: русский великан стоял у двери – он отказался садиться – и улыбался несообразно серьезности происходящего, с видимым усилием отвечая на поставленные вопросы; остальные сидели вокруг стола, поодаль; скрипело перо в руках доктора; а на протяжении всей долгой пантомимы неподвижное юное тело, накрытое брезентом, лежало на кушетке в углу комнаты, где сгущались тени. Затем, когда открыли дверь, ворвался с легким свистом свежий ветерок, а на блестящих от росы досках палубы заалел отсвет занимающегося утра. Бросив на ирландца многозначительный взгляд, отец тут же вышел наружу.
Медицинским диагнозом был объявлен обморок с остановкой сердца, вызванной перевозбуждением, и тело по решению отца должно было быть предано морю без промедления. Что и исполнили, когда солнце поднялось над высоким берегом Малой Азии.
Но глаза отца не провожали тело до воды. Они безотрывно глядели в другом направлении, туда, где лучи солнца касались за морскими волнами гор и дол Пелиона. Даже на всплеск он не повернул головы. Широким жестом, каким-то образом включившим и О’Мэлли, он указал через Эгейское море туда, где за горизонтом лежали берега Северо-Западной Аркадии, затем приветственно поднял обе руки к светлеющему небу, повернулся и спустился вниз, не сказав больше ни слова.
Еще несколько минут небольшая группа матросов и офицеров постояла с непокрытыми головами в некотором благоговейном недоумении, а затем и они молча покинули палубу, оставив ее ветру и восходящему солнцу.
XXIII
О’Мэлли не сразу вернулся к себе в каюту, он уступил уговорам доктора Шталя и опустился в знакомое кресло, наблюдая, как его приятель прикручивает лампу и ставит кофейник.
Но лишь глазами – внимание же его было совершенно рассеянно – малая толика его сознания цеплялась за усталую физическую оболочку. Остальное витало далеко за сублиминальным порогом – внизу, с русским соседом, далеко за горизонтом, вместе со странствующим духом мальчика, но наибольшая часть – глубоко в космическом пространстве, востребованная Землей.
По крайней мере, так он чувствовал; кровь в его мозге почти не циркулировала, физические ощущения притупились. Напряжение во внешних путях сознания, обычно сокрытых, превышало всё воображаемое.
– На этот раз, – слышал он голос Шталя будто издалека, – вы почти совершенно… вышли наружу…
– Вы слышали? Вы наблюдали всё это? – пробормотал он, словно в полусне. Сосредоточиться даже на самых простых словах удавалось с огромным трудом.
Ответа он не уловил, но почувствовал многозначительный взгляд и угадал, что доктор покачал головой. Жизнь его всё еще пульсировала где-то вдалеке. Вернуться полностью оказалось нелегко. Он продолжал ощущать всем своим существом вместе с ветром, холмами и миром: мелкие привычные ощущения впитала Природа. Он лежал на живой планете, продолжая делить с ней жизнь куда более значительную. И двигался вместе с Землей, подстраиваясь под высшую гармонию. Чувствительная бахрома его подсознания в значительной мере еще повиновалась инстинктам космического порядка.
– Теперь вы знаете, кто они такие, – завершил доктор свою речь, большую часть которой О’Мэлли пропустил. – Следующим уйдет отец, а потом – вы. Прислушайтесь к моим словам. Будьте осторожны! И сопротивляйтесь!
Мысли О’Мэлли, а вместе с ними тонкие энергии, переносящие эти мысли, устремились вслед за мальчиком. Ирландца обуревало желание последовать за ним. Столь чудесное высвобождение духа у него на глазах унесло с собой половину и его сил. Туда вскоре уйдут и они с осиротевшим отцом, а безысходное одиночество Теренса теперь получило исчерпывающее объяснение. Всегда звучавший призыв в тот предрассветный час наконец достиг его ушей, прежде удавалось уловить лишь искаженные отзвуки. Прочь из стесняющих пределов тела! Еще чуть-чуть – и наступило бы полное высвобождение, а теперь осталось незабываемое воспоминание. В следующий раз процесс завершится, и он уйдет.
– Выпейте это, – вдруг услышал он скрипучий голос Шталя, который приближался с чашкой дымящегося кофе. – Сосредоточьте внимание на том, что окружает вас сейчас. Вернитесь в настоящее. И расскажите мне, если, конечно, способны, – добавил доктор, наклонившись над ним с чашкой, – немного о том, что вы испытали. Понимаю, возвращение принесло вам боль. Но всё же попытайтесь…
– Вы были правы, отчасти это походило на умирание, – пробормотал ирландец. – А теперь я пойман и посажен в клетку, маленький и незначительный.
Он едва не плакал. Что
