Читаем без скачивания Кентавр - Элджернон Генри Блэквуд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вместе с тем преградой для воссоединения с миром служило его собственное тело. Лишь высвободив перволичность от сковывающих современных условий, мог он вновь обрести утраченный Эдем и вкусить в полной мере материнскую жизнь призвавшего к себе планетарного сознания. Такое рассоединение достигалось на время при подсознательном путешествии или же безвозвратно – в смерти.
Поистине он столкнулся с вариацией глубокой мистической мысли о необходимости потерять жизнь, чтобы обрести ее, и о том, что личности для умиротворения требуется слияние с превосходящим сознанием. Источник непреходящей ностальгии в основе всех религий, известных людям: поиск избавления от нескончаемых страданий и неугасимое человеческое стремление вырваться вовне, которому не суждено осуществиться. Никогда прежде подобная мысль не представала ему в столь явственной и простой форме. Но теперь его ощущение родства с землей и природой в большей мере, чем с людьми, нашло объяснение…
Любопытство доктора, однако, не сильно докучало ирландцу, хотя он не проявлял ни малейшего желания таковое удовлетворить. Вместо этого он дозволил Шталю наблюдать себя и обращаться с собой как с пациентом. О’Мэлли было всё равно, ведь через несколько часов предстояло высадиться в Батуме и отправиться с новым товарищем и поводырем… куда? Завершение фразы ускользало, но что с того, если он точно знал – впереди ждет завершение приключения. Где же, когда и каким образом – неважно, ясно только, что это произойдет в душе, для которой внешнее пространство всего лишь образ. Только происходящее в сознании и сердце истинно, внешнее же выражение в переменчивых и подвижных материальных формах – наименее реальная вещь в мире. Для него переживание будет вполне истинным и достоверным, то есть станет фактом в глубинном смысле слова. Он уже видел его «целостным».
Вера не задает путникам вопросов, ее не интересует высота горных пиков, точная длина рек, расстояние до моря, безошибочность написания названий и тому подобное. О’Мэлли чувствовал себя человеком, который ищет почтовый ящик в незнакомом городе (тут в записях заметна усмешка): до абсурда трудно отыскать, словно городские власти специально спрятали его среди закоулков и непривычных глазу строений, хотя он постоянно был на виду…
Но в Трапезунде, за несколько часов до Батума, доктор Шталь зашел в своем рвении слишком далеко: в тот вечер он добавил своему «пациенту» снотворного в кофе, отчего О’Мэлли уснул на диване и не просыпался двенадцать часов. Пробудившись же, он обнаружил, что таможенные представители на борту уже с девяти утра, а большинство пассажиров сошли на берег.
Среди них и русский великан, не оставивший даже записки. И какими бы мудрыми и добрыми мотивами ни был движим Шталь, он, вне всякого сомнения, не был готов к новому для себя опыту, воспоследовавшему из его действий, ибо разъяренный ирландец четверть часа без передышки с большим красноречием высказывал ему всё, что думал о самоуверенности доктора!
XXV
Хотя Батум был небольшим городом, откуда отходит не так уж много поездов, О’Мэлли понимал, что применять обычные методы сыска в поисках друга бесполезно. Да и неправильно. Ведь тот намеренно сошел на берег, не простившись, поскольку для них, соединившихся внутренне, разлуки теперь не существовало. Их жизненно важная суть мыслей, чувств и желаний слилась навсегда. Поэтому, где бы на карте мира ни находились их физические тела и чем бы они ни занимались, никакой разницы не делало. Когда время настанет, они должны были встретиться и продолжить обещанное путешествие.
По крайней мере, так чувствовал ирландец, вот почему, когда первое возмущение действиями приятеля-немца улеглось, О’Мэлли занялся делами практического свойства.
Это небольшое происшествие весьма показательно и выявляет, сколь глубоко коренилась в его впечатлительной натуре вера, даже неколебимое убеждение, что жизнь развивается в двух планах – внешнем и внутреннем одновременно, каждый из которых влияет на другой. Словно он различал два взаимонастроенных набора способностей, причем один справлялся с делами в «практическом» плане, а другой наводил порядок в духовном мире подсознания. Отдавать предпочтение второму означало слыть среди людей бесплодным мечтателем, непрактичным и неуравновешенным: игнорировать же его в угоду первому значило грубо себя ограничивать, жить только наполовину. Только при соединении обеих половин в продуктивном взаимодействии и достигается тот тип личности, который называют гениями, пророками, святыми. Но в любом случае необходимым условием было обрести источник вдохновения в душе.
Тот день О’Мэлли потратил на обзаведение простейшим снаряжением и устроился на ночь в одной из крошечных гостиниц, где приветливо накрывали столы прямо на тротуаре, что давало гостям возможность наслаждаться обедом, наблюдая исключительно живописный поток пешеходов.
Дневная жара и духота к вечеру прошли, сменившись прохладным ветерком с Черного моря. С пачкой тонких русских сигарет Теренс сидел за бокалом золотистого кахетинского вина и глядел на людную улицу. Хотя он мог поторговаться за приемлемую цену номера, а также попросить подушки, простыни и самовар на русском языке, с прохожими наладить разговор он был не в состоянии. К тому же по-русски тут мало кто говорил, кругом царило сущее вавилонское смешение языков: армянский, турецкий, грузинский, взрывные фразы сванов, текучие персидские и резкие гортанные восклицания громогласных, плечистых, увешанных оружием местных жителей, которые принадлежали к неведомым племенам с гор, возвышавшихся в отдалении. Временами слышались французские и немецкие слова, но они здесь воспринимались неуместно, словно напоминания о далеком и почти позабытом мире.
А по тротуару, едва не задевая сидящих, текла нескончаемая, великолепная процессия любопытных, диких, бородатых варварских лиц, с крючковатыми носами и сверкающими глазами, людей в развевающихся бурках, с газырями на груди, сияющими серебром и слоновой костью в свете электрических фонарей; на головах – белые, черные и желтые башлыки, придававшие обладателям величавый вид, за поясом у большинства торчали зловещего вида кинжалы, за гибкие плечи закинуты длинные ружья, у пояса – сабли; меж них сновали смуглые турецкие цыгане с вороватыми глазами, бесшумно ступая в кожаных туфлях. Одним словом, пестрая толпа бесконечно разнообразного люда. Время от времени проезжали дрожки, запряженные парой лошадей, или проносилась, грохоча по булыжникам мостовой, тройка, в умелых руках возницы застывавшая перед нужным домом с грацией конькобежца. Оттуда соскакивали и усаживались за соседний столик офицеры с осиной талией, в развевавшихся плащах почти до пят сапог, начищенных до ослепительного блеска. А пару раз мимо прошли колонны солдат, не меньше нескольких сот штыков, во всю мощь охрипших голосов горланя русские песни, так что было даже страшновато их слушать. Они прошагали в темноту, сгущавшуюся в
