Читаем без скачивания Иду над океаном - Павел Халов

— Это моя младшая дочь. Ей семнадцать. А старшая ушла…

Курашева повернулась к Марии Сергеевне, внимательно посмотрела на нее, но ничего не сказала.

Мария Сергеевна имела много знакомых, товарищей. Со всеми у нее установились ровные, без особенных всплесков, но и без осложнений отношения. За воскресенье она успевала соскучиться по товарищам, по клинике. На работу шла с удовольствием и с таким чувством, которое невозможно было назвать — ей было легко и просто. Ни разу никогда за последние пятнадцать лет она не вспылила и не обиделась и не обидела никого — так, по крайней мере, она считала про себя. Даже младший медперсонал никогда не слышал от нее резкого слова. Одни, правда, ей нравились больше, другие меньше. Профессор Арефьев, например, не вызывал у нее суеверного поклонения, страха или чего-то особенного. Она, отдавая ему должное, видела и его чуть заметное тщеславие, и его зависимость от обстоятельств, совершенно не имеющих отношения к медицине. Понимала трудности, с которыми жил в медицине Минин, и понимала, что Арефьев придерживает его, не то чтобы не дает ему работать, а именно придерживает, потому что Минин абсолютно надежный врач и будет таким до конца своих дней, а большего он от него и не хотел. Арефьев мог считать себя спокойным, оставляя клинику, он был уверен, что замкнутый, словно застегнутый, Минин ничего не припрячет из того, что знает и что умеет. Но он и упасть ему не давал.

Сложность их взаимоотношений Мария Сергеевна понимала. Она больше симпатизировала Минину, чем Арефьеву, не доискиваясь до причин этого своего отношения. Но глубины ее души никто не задевал еще так, как задели Курашева и ее муж. Мария Сергеевна вдруг смертельно затосковала о подруге. О подруге, с которой можно всем и в любое время поделиться. А таких подруг у нее не было. И она сейчас позавидовала многим женам офицеров — тем, кого знала. У них был свой круг интересов, дружб. Они были вместе, а она оказалась одна. Они шли со своими мужьями от ступеньки к ступеньке — вместе. А она жила одна, не имея морального права на круг друзей своего мужа. Поэтому ей так тяжело было провожать сейчас Курашеву.

Когда Курашева нашли, он хотел только одного — спать. Ему что-то говорили, врач чем-то его поил. Спасатели помогли ему подняться в вертолет, и там желание уснуть не покидало его, но уснуть он почему-то не мог. Он сам сошел на бетон аэродрома и встретился с Поплавским и генералом Волковым. К машине он тоже шел сам, плохо слыша, что ему говорят. Он не ощущал своего тела, своих ног и рук, и даже когда дотрагивался до лица рукой, — едва-едва чувствовал свое лицо и свои пальцы. Но он знал, что это пройдет, и только смертельно хотел спать.

В машине он уснул. А когда проснулся, то подумал, что он все еще едет в машине в госпиталь, хотя прошло уже трое суток и он был в палате окружного госпиталя, за тысячу километров от дома. И не знал он, что жена прилетала сюда с ним и молча просидела перед его кроватью целую ночь.

Но вскоре он понял, где находится. Сел в кровати, не спуская ног. Посидел, глядя перед собой, потом лег снова, но не навзничь, а на бок, как привык спать дома, и уснул опять, уже нормальным сном.

Во сне он видел утро над океанским простором. Океан, выпуклый и погруженный в синеву сумерек, пульсировал медленно возникающими холмами волн оттого, что где-то позади Курашева всходило яркое, по негреющее солнце. Ему снилось, что он летит над океаном медленно и низко — так на самом деле не бывает — и ему в лицо — этого тоже не могло быть наяву — время от времени веяло упругой и мягкой прохладой, и только по этим приметам того, чего не бывает на самом деле, он догадывался, что спит, и в его сознании проносятся обрывочные мысли — он их видел как бы со стороны, как облака в полете. И одним из таких облаков была мысль, что теперь ему часто будет сниться полет над океаном. «А я не испугался океана и не боюсь его сейчас», — думал он во сне. Он действительно не боялся, хотя прежде, бывало, косился на него с опаской, а пришло время — он не испугался.

Потом он проснулся уже окончательно. Было раннее утро. Он встал, налил себе из графина воды в тонкий стакан и выпил ее холодную, отдающую глубинным льдом и чистотой. Он думал, как быть: не мог он более здесь находиться и не хотел ни с кем говорить о том, чтобы разрешили уйти. Потом он надел пижаму и тихо вышел в коридор. На диване в конце коридора спала нянечка. Его палата была угловой. Он, не спуская глаз с дивана, пошел вдоль стены. Сначала была дверь в лабораторию, еще какая-то застекленная дверь, а потом лестница.

Спустя несколько минут он шел по холодной траве госпитального сада к ограде.

Курашев уже бывал в этом госпитале на профилактике и на исследовании. И он, как только догадался, где находится, сразу вспомнил расположение, вспомнил, где можно перелезть через забор. Он перелез через него и пошел по тротуару. Еще только светало, и пешеходы почти не попадались ему навстречу. На перекрестке мигал желтым светофор, а в глубине двора дома, что стоял на перекрестке, шуршала метла. И почему-то именно в этот момент к нему пришло решение — разыскать того майора, с которым он «профилактировался» год назад. И он нашел его очень быстро. (Вместе бегали «в самоволку» из госпиталя к нему домой.) Он поднял майора, и тот, уже дав Курашеву свою старую тужурку без погон, брюки и ботинки и разыскав где-то в глубине шкафа восемьдесят пять рублей — столько нужно было на билет, так до конца и не мог понять, что здесь сейчас произошло.

— Ты позвони в госпиталь, что я улетел к себе, — сказал ему Курашев уже с лестницы.

Майор пообещал.

— Да, да, конечно…

А еще через четыре часа Курашев шел по своему аэродрому домой.

Потом он часто вспоминал, как он шел домой. Свободный от всяческих обязанностей и обязательств, словно он уже отслужил свое и у него сохранилось достаточно сил, чтобы чувствовать себя молодым. Он шел вдоль аэродрома, мимо спящих домиков техсостава, за огородами, потом мимо гостиницы, где жил сейчас генерал Волков. Он шел и представлял себе лицо жены и мальчишек и хотел прийти как можно скорее. И если он не бежал, то лишь оттого, что не догадался.

Он поднялся на свой этаж, и дверь открылась прежде, чем он коснулся ее. На пороге стояла жена. Почему-то он не смог глядеть на нее. Он шагнул в сумрак прихожей уже с закрытыми глазами и чувствовал, как родное милое тело прильнуло к нему.

Курашев опомнился только посередине комнаты. Жена была у него в объятиях, и он ласкал кончиками пальцев ее лицо. Она плакала, а он молчал…

Он чувствовал, что мог бы лететь. Но вряд ли его сейчас вызовут. И он сказал:

— Пока меня никто не тронет. Давай уедем сейчас.

Сначала она не поняла, как это — «уедем». Но потом догадалась:

— Но ведь дети на улице.

— Пойди к Жанне, скажи ей. А мы поедем. Я ведь давно обещал взять тебя на рыбалку. Теперь поедем…

Она не медлила, но и не торопилась. Она одевалась, приводила волосы в порядок, так же как всегда.

Через десять минут они выезжали со двора. Он сам вел мотоцикл, а она, в тужурке и в брюках, сидела в коляске, хотя ей больше хотелось сидеть на заднем сиденье, чтобы ощущать его руками и грудью, вдыхать его запах.

Он тихо вел машину по широкой щебенчатой дороге, и за ними клубилась невысокими клубами красноватая пыль.

Может быть, оттого, что по бокам дороги не было настоящего леса, а росли только жидкие северные березки и еще что-то с тяжелой темной зеленью, оттого, что впереди не высилось ни гор, ни больших строений, а над дорогой, над их головами полыхало бесконечное, без единого облачка небо, Стеше было как-то не по себе.

Потом Курашев свернул влево. Переваливаясь в ямах и объезжая кочки и корневища, мотоцикл ехал по узенькой, очевидно пробитой мотоциклами же, дорожке. Стеша оглянулась. Насыпь шоссе косо уходила вправо, и на шоссе, насколько успела увидеть она, никого не было.

Сначала они ехали через низину, потом начали подниматься, и теперь показались кусты. Они становились все гуще и гуще, и кое-где уже возвышались деревья, очень ветвистые, с темными стволами. Некоторое время они ехали вдоль склона горы, которой она не видела с шоссе. Пахло сырой хвоей и землей. Порхали какие-то птицы. Она не знала ни птиц, ни названий деревьев, хотя прожила здесь уже более шести лет. И запах леса был для нее незнакомым, чужим. Ей казалось, что пахнет талым снегом. Все это ничем не напоминало ей тот лес, те запахи, тех птиц, которые она знала в центре России.

Она впервые отъехала от поселка так далеко, хотя давно ей хотелось этого. Она не высказывала мужу этого своего желания, он сам несколько раз обещал ей. И она думала, что когда он ездит на рыбалку, то именно рыбалка — чисто мужское занятие — тянула его сюда. А теперь она поняла — не только рыбалка, а и этот лес.

Ей хотелось, чтобы дорога кончилась и она смогла бы увидеть Курашева.