Читаем без скачивания Второй вариант - Юрий Теплов

— Что это? — спросил он у Генки.

— Лимонник.

И Савин сразу же вспомнил сухие ягоды, которыми угощала его Ольга, когда они шли на лыжах от Юмурчена на Эльгу. Он разжевал тогда их, почувствовав горечь, и через некоторое время ощутил, как из тела ушла усталость.

— Надерем по паре веников, — сказал Генка. — Полезная вещь.

Ужинали при свете костра, И уха — от аромата задохнуться можно, — и деревянная ложка-самоделка, и небо с неяркими звездами — все вобрало в себя ожидание завтрашнего дня, ожидание встречи. Генка говорил о том, что по утрянке они снимут налимов, а останнюю ночь он помышкует в Нимане, что мышей наделал из шкурки пищухи, и мимо такой приманки ни один таймень не пройдет, Завтра он высадит Савина у поселка, сам же уйдет недалеко вверх, к одной тайменьей яме. А. к вечеру спустится за ним, на всякий случай, потому что вряд ли Женька отыщет там свою девчонку. Чего там делать ей, в глухомани этакой? Девчонкам требуется мужское общество, иначе для них — не жизнь, а простокваша.

— А то плюнь на нее, да и погребем вместе, а? — предложил он.

— Не могу.

— Как знаешь. Квелый ты какой-то. Давай на боковую...

3

Деревня и впрямь была заброшенной. Некоторые избы стояли с заколоченными крест-накрест дверями и окнами. А в которых — и окна повыбиты, и двери распахнуты, заходи и селись, если есть желание. Однорядная улица тянулась по берегу. Отдельные строения осели, готовые кувырнуться вниз, скособочились, норовя рассыпаться. Но держались, видно, хозяева когда-то рубили их надолго и с любовью.

Ленивый дымок из трубы на том конце улицы Савин заметил не сразу. Голубоватый, он сливался с голубизной неба и почти не был виден. Савин заторопился, будто боясь, что дым истает, будто сию минуту отчалит лодка, и поселок покинут последние его обитатели. Поднялся на низенькое крыльцо-приступку. Постучал. Ответа не было. Толкнул дверь, она со скрипом впустила его. Но и в горенке было пусто. Он сел на лавку у печи. Не могут же хозяева не объявиться, раз топится печь. И точно — дверь скрипнула, и на пороге появилась неряшливо одетая старая черноволосая женщина. Савин поднялся, сказал: «Здравствуйте». Она остановилась от неожиданности, но без испуга и без удивления.

— Извините, — произнес он.

В сенях еще кто-то завозился. Дверь приоткрылась, и две лайки замерли, увидев Савина. Присели с двух сторон возле него, глядя выжидающе и с недоверием. Он шевельнулся, у обеих сразу приподнялись уши. Та, что была справа, удивительно напоминала Ольгиного Ольхона. И Савин не выдержал, позвал ее:

— Ольхон!

Женщина поглядела на Савина, но не сказала ни слова. В этот момент в горницу вошел маленький и сухонький старичок, скуластый, весь изрезанный морщинами, в телогрейке, в валенках и в шапке с ушами врастопырку. Увидев Савина, подошел к нему, протянул руку:

— Здравствуй, гость.

Так и Ольга когда-то их поприветствовала в зимовье, и Савин уверился, что перед ним — ее родной дядя Иннокентий, тот самый, у которого глухарь Кешка мог брать мороженую бруснику с ладони.

— Здравствуйте, дядя Кеша.

Старичок не удивился, воспринял как должное то, что Савин назвал его по имени. Спросил, с трудом подбирая русские слова:

— Куда ходил?

— К вам пришел. На моторке. Как здоровье ваше?

— Хорошо.

— Как здоровье вашей жены?

— Хорошо.

Савин задавал вопросы и сам удивлялся, откуда он набрался такой дипломатии. То ли вычитал про местные (а местные ли?) обычаи, то ли слыхал от кого.

— Как здоровье Ольги?

— Хорошо, — ответил хозяин и даже не поинтересовался, откуда гость знает его племянницу.

— А где она сейчас?

— Кто?

— Ольга.

— Кто знает.

— Как? Вы даже не знаете, где она?

— Кто?

Савин очумело глядел на старичка и ничего не мог уразуметь. Не насмехается же над ним дед с таким мудрым лицом.

— Имя «Ольга» вам о чем-нибудь говорит?

Хозяин не ответил, только неопределенно покивал головой. И все разом рухнуло. Просто старый не понимает того, о чем его спрашивают. И отвечает, лишь чтобы сделать приятное гостю. Значит, это не дядя Кеша, а другой местный житель.

— Скажите, а кто-нибудь еще, кроме вас, живет в поселке? — почти без всякой надежды спросил Савин.

— Нет, однако.

— Здесь раньше жил охотник Иннокентий с женой, знаете его?

— Я жил.

Савин растерянно обвел глазами комнату. Хозяйка неспешно таскала от печки к столу корчаги. Видно, собиралась угощать невесть откуда свалившегося в их дом гостя. Хозяин сел на лавку рядом с Савиным, достал прокуренную и обпаленную трубку, не спеша набил ее табаком из кисета, потом спросил:

— Как здоровье?

— Плохо, дедушка.

— Зачем «плохо»?

— Сердцу тяжело.

— А-я-яй, молодой, однако.

— Сердце у меня здоровое. А болит, потому что не могу найти одного человека.

Хозяин вытянул из своих широченных штанов вполне современную газовую зажигалку, стал раскуривать трубку. Запястья рук заголились, выпроставшись из длинных рукавов. И Савин ахнул. Он увидел на руке часы. Те самые, что Дрыхлин отдал Ольге в обмен за шкурку соболя и которые она собиралась подарить дяде. Значит, это он, значит, прикидывается старый?

— Откуда у вас эти часы? — стараясь быть спокойным, спросил он.

— Хороший, да?

— Конечно, хорошие. Откуда они?

— Подарок, однако.

— Кто подарил?

— Дочка.

— Ваша родная дочка?

— Совсем родная. Сестра родная. Ее дочка.

— Как ее зовут?

— Мария, сестра Мария.

— А дочку как зовут?

— Эльга.

Все спуталось в голове у Савина. Почему Эльга? Ведь это река Эльга! А она — Ольга. Может быть, на русский лад — Ольга? А на самом деле имя такое же, как у реки?

— Я тебя знаю, — неожиданно произнес старый. — Ты ходил зимовье.

— Она рассказывала вам? — встрепенулся Савин.

— Да.

— Где она сейчас?

— Кушать, однако, будем. Садись, гость.

— Она уехала куда-нибудь?

— Да.

— Куда?

— Кушать давай.

Хозяйка тоже подсела к столу, и Савин обратился к ней:

— Скажите, пожалуйста, куда уехала... Эльга? — Он с трудом произнес новое для себя имя.

Та открыла было рот, чтобы ответить, но дед зыркнул на нее глазами, а она поджала толстые губы.

Они заговорили между собой по-своему, Савин лишь понял, что хозяйка в чем-то убеждала мужа, он возражал, и их спор явно имел отношение к нему.

— Ушла Эльга, — сказал наконец Иннокентий. — Ушла. За сыном ушла.

— Куда ушла?

— Далеко.

Он не выдержал больше, вскочил с места, закричал обиженно:

— Вы что, ненормальные, что ли? Я люблю вашу Эльгу! Я к ней приехал. Она жена мне, поймите. Вы что же, счастья своей племяннице не хотите? Неужели вы такие недобрые?

Иннокентий аж искривился весь, слушая его. Беспомощно поглядел на бабку. Та уткнулась в тарелку, словно, выговорившись, отрешилась от всего.

— Что же вы молчите? — продолжал Савин. — У нее что, сын родился?

Бабка подняла голову от тарелки. Произнесла:

— Хабаровск.

— Так она в Хабаровске?

Хозяйка закивала согласно:

— Сын рожает.

Савин выскочил из-за стола. Схватил портфель, крикнул «До свидания!» и очутился на улице. И встал как вкопанный. Тут же вернулся обратно. Остановился на пороге.

— Я же не знаю ее фамилии, скажите — как?

Бабка прошла за ситцевую занавеску. Иннокентий тоже вышел из-за стола, подшаркал к Савину, встал перед ним, маленький и виноватый.

— Ты пришел. Эльга знала. Говорила: не скажи, где я. Однако сказал, — заглядывал снизу Савину в глаза, словно пытался что-то прочитать в них. А у самого глаза были, как у молодого, словно по ошибке попали на его изборожденное морщинами лицо. И взгляд из узких прорезей требовал, пытал, умолял.

Савин понял и ответил:

— Я очень люблю Эльгу. Мы будем хорошо и дружно жить. И станем приезжать к вам в гости.

Иннокентий стушевался, закрутил головенкой на худой шее, сел на лавку, нашаривая рукой трубку. Бабка вышла с конвертом в руках, подала его Савину.

— Брат Коля, — ткнула корявым пальцем, в адрес.

Савин бережно взял конверт, щелкнул портфельными замками, увидел внутри белый квадратный сверток. Вытащил, развернул на глазах, отделил половину денежных знаков, протянул хозяйке:

— Возьмите, это — Эльгины.

Она выпрямилась, промелькнула вдруг в ней давняя гордая стать, поджала полные губы, отвернулась.

— Это же — Эльгины!

— Мои много деньги есть, — сказал Иннокентий. — Новый дом не хочу. Эльге дам. Хорошо.

— До свидания, — тихо произнес Савин.

— Ходи, бойе. Хороший тропа тебе...

Сутки тянулись для Савина медленно и вязко. Еще одну ночь провел он вместе с Генкой. С равнодушием глядел на трех огромных тайменей, попавшихся на искусственного мыша. Лежал на зеленой постели, всем телом чувствуя исходящее от прогретой земли тепло, слушал вдовье кукование кукушки и считал часы, оставшиеся до рассвета. Под утро, когда Генка, нарыбачившись, явился к костру и уселся на лапник, дожидаясь в чайнике бульканья, Савин рассказал ему про зимовье, про встречу с дядей Ольги (Эльги), про хабаровский адрес.