Читаем без скачивания Дядюшка Наполеон - Ирадж Пезешк-зод

— Как это не помните, ага?! Удивительно! Вы что, совсем уже запамятовали?… Вы мне и поручили.

— Да нет! Не говори глупости, Касем! По-моему, я…

— Зачем мне врать?! До могилы-то… Как сейчас помню… Вы расхаживали перед своей палаткой. На шее у вас еще бинокль висел. Вы мне сказали: «Касем, я не могу разговаривать с этим сержантом. Узнай, чего он хочет». Потом сержанта привели ко мне. Он как упал в ноги, как начал причитать и просить о пощаде!.. Я-то языка ихнего не понимал, но мальчонка-индиец, что при нем толмачом состоял, сказал мне: «Сержант говорит, чтобы вы сказали вашему аге, мол, армия наша разбита… Проявите великодушие и пощадите нас!» А я мальчонке говорю: «Спроси сержанта, почему его командир к нам не явился? Аге негоже разговаривать с младшим по званию». Сержант чего-то по-иностранному мальчонке ответил, а тот мне и говорит: «Передайте вашему аге, что командир ихний ранен и двигаться не может…»

Дядюшка перебил его:

— Я эти подробности уж и не помню… Разговор был долгий, а когда кончился, я их всех пощадил. Потом сам поехал к раненому английскому полковнику. Войдя в палатку к побежденному военачальнику вражеской армии, я встал по стойке «смирно» и отдал честь. Он, бедняга, еле жив был, ему пулями горло насквозь пробило, но он все равно не удержался и, хоть уже умирал, сказал: «Мусью… вы есть из благородный семья… вы есть знатный род… Вы — большой командир… Мы, англичане, таким вещам придавать большой значе…»

И как раз в этом месте дядюшку прервал Шамсали-мирза, вероятно, выпивший пару лишних стаканов вина:

— Ну у него и глотка, видно, была! Господи помилуй! Чтоб человек, которому горло насквозь пулями пробило, так много говорил?!

Дядюшка вдруг пришел в такое бешенство, что все замерли не дыша.

— В нашей семье стали забывать о воспитанности, приличиях и манерах! Вместо этого я вижу только наглость, бесстыдство и неуважение к старшим!

Сказав это, дядюшка встал, чтобы уйти, но все кинулись ему в ноги, а отец, пользуясь репутацией знатока фармакопеи, произнес яркую речь о том, что наука допускает, что человек с разодранным в клочья горлом может говорить, и этим сумел утихомирить дядюшку.

Отец без размышлений поддакивал дядюшке, что бы тот ни сочинял, и никогда не упускал случая после очередной дядюшкиной истории сказать: «Вряд ли англичане такое вам забудут!»

Постоянная отцовская лесть и его выдумки про страшную месть англичан, которые он внушал дядюшке, делали свое дело: дядюшка стал с большим подозрением относиться ко всем вокруг. На любом шагу ему теперь мерещились притаившиеся англичане. Более того, Маш-Касем рассказывал, что последние два-три месяца дядюшка, ложась спать, клал под подушку пистолет и часто с обреченным видом говорил: «Я знаю, в конце концов они это сделают. Своей смертью мне не умереть!»

С течением времени дядюшкина уверенность заразила и Маш-Касема, и я собственными ушами не раз слышал от него, что он тоже боится мести англичан. «Э-э, милок, зачем мне врать?! До могилы-то… Мне, конечно, далеко до нашего аги, но и я, как мог, англичанам насолил. Они мне этого еще сто лет не забудут!»

Единственное обстоятельство, омрачавшее такую на вид прочную и искреннюю дружбу дядюшки с отцом, было связано с личностью сардара Махарат-хана.

Я думаю, его настоящее имя было Бахарат или Бхарат, но в нашем квартале его величали сардар Махарат-хан. Этот индийский купец несколько месяцев назад снял принадлежавший моему отцу небольшой дом напротив нашего общего сада…

В тот день, когда дядюшке стало известно, что отец сдал дом индийцу, он пришел в великое волнение, но отец поклялся всеми святыми, что понятия не имел о том, что его новый арендатор родом из Индии. Я же, поскольку с самого начала присутствовал при всех переговорах отца с будущим съемщиком, прекрасно знал, что отец сдал дом лишь после того, как выяснил семейное и имущественное положение, а также национальную принадлежность арендатора.

В ответ на бурные протесты дядюшки отец, постоянно старавшийся внушить ему, что англичане следят за ним либо сами, либо с помощью своих индийских пособников, привел тысячу аргументов, доказывавших, что сардар Махарат-хан ни к чему не причастен и подозревать его не следует. Дядюшка внешне успокоился, но было ясно — он твердо убежден, что англичане специально подослали индийца и приказали ему снять дом поблизости, чтобы держать дядюшку под постоянным наблюдением.

Много позже я узнал, что отец сделал все это намеренно и даже значительно понизил индийцу арендную плату. Дядюшка долго настаивал, чтобы отец под любым предлогом отказал индийцу, но на помощь отцу неожиданно пришел Асадолла-мирза, и сардар остался жить напротив нашего сада. Князь вступился за индийского арендатора потому, что сардар Махарат-хан был женат на хорошенькой англичанке, и Асадолла-мирза энергично атаковал ее своими красноречивыми взглядами.

Князь даже умудрился завязать дружбу с индийцем и несколько раз приглашал его с женой, которую именовал не иначе, как «леди Махарат-хан», к себе домой. Дядюшка был крайне этим недоволен и однажды на семейном сборище даже пригрозил Асадолла-мирзе, что, если тот не прекратит дружбу с индийцем, он перестанет пускать его на порог своего дома. Но Асадолла-мирза с невинным видом встал на защиту индийца:

— Моменто, моменто! Мы как-никак иранцы. А иранцы известны своим гостеприимством. Этот бедняга в нашей стране гость. Он одинок… всем чужой. Я как-то раз перевел ему строку из Хафиза: В стране чужой твоя молитва — стон, — так, поверите, у него слезы ручьем потекли! Хотите убейте меня, хотите — гоните из своего дома, но я не могу не пожалеть человека, оказавшегося на чужбине! Особенно сейчас, когда идет война. У несчастного давно уже нет вестей от семьи, от матери, от отца…

Несмотря на то, что, скрепив сердце, дядюшка примирился с соседством индийца, сомнения и подозрения не покидали его ни на секунду, и порой, когда разговор заходил о мстительности англичан, дядюшка показывал рукой на дом, где поселился сардар Махарат-хан.

В то утро, когда дядюшка и отец пошли совещаться в гостиную и закрыли за собой дверь, меня разобрало любопытство, но в то же время в моей душе зародилось предчувствие, что надвигается какое-то событие, последствия которого лягут на мои плечи тяжким грузом.

Разделавшись с завтраком, я прошел через сад к окну кладовки, примыкавшей к гостиной. Через узкое окошко я влез в кладовку и заглянул в щелку двери, ведущей в гостиную. Закутанный в абу, дядюшка стоял во весь свой немалый рост перед отцом. Под абой у него виднелся подвешенный к поясу пистолет с длинным дулом.

— Я не верю даже ближайшим родственникам. О своем решении я поставил в известность только вас и надеюсь, вы, памятуя о том, что я всегда относился к вам, как к брату, в эти тяжелые минуты не откажете мне в поддержке и помощи.

Отец задумчиво ответил:

— Что ни говори, с одной стороны, вы, конечно, правы… Но, с другой стороны, это дело нелегкое. А что вы решили насчет жены и детей?

— Я выезжаю сегодня вечером, а вы, не привлекая внимания, подготовьте все, чтобы они смогли выехать через несколько дней.

— Но вам надо подумать еще и вот о чем: шофер, который повезет вас, в конце концов вернется сюда. Где гарантия, что он не выдаст ваше местонахождение?

— Об этом не беспокойтесь. Я поеду на автомобиле бывшего начальника шахской канцелярии. Его шофер много лет сражался под моим началом. Жизнь готов за меня отдать. Относится ко мне почти как Маш-Касем.

— И тем не менее, я уверен, вам следует подождать день-два, чтобы вы могли как следует изучить все обстоятельства.

Дядюшка, стараясь не повышать голоса, воскликнул:

— Но они-то ждать не будут! Английская армия выступила в направлении Тегерана. Вполне возможно, что завтра или послезавтра войска уже войдут в город. Поверьте, я думаю сейчас не о себе. Я всю жизнь подвергался опасностям, и я к этому уже привык. Как говорил Наполеон: «Великие мужи рождены для опасностей». Я забочусь о своих малолетних детях. Будьте уверены, едва войдя в Тегеран, англичане первым делом пожелают свести со мной старые счеты.

Отец кивнул и сказал:

— Конечно, я знаю — англичане не забывают старых обид, но… Вы думаете, вам удастся их обмануть? Вы полагаете, что в Нишапуре будете в безопасности?

В эту минуту мне пришло в голову, что отец боится потерять партнера по нардам.

Дядюшка распахнул абу и положил руку на кобуру пистолета:

— Во-первых, шесть пуль из этого пистолета достанутся им, а седьмая — мне! Им вряд ли удастся взять меня живьем. Во-вторых, я сделаю вид, что еду в Кум. Никто — слышите, никто! — даже мой верный шофер, и тот не знает, куда я еду на самом деле. Даже ему я сказал, что мы отправляемся в Кум. Лишь выехав за городские ворота, я прикажу свернуть в Нишапур.