Читаем без скачивания Всем сестрам по серьгам - Инна Туголукова

Любимая Ольгина тема. Мама называла это «крысиные мысли», улыбнулась Алена. У нее-то, конечно, совсем другой случай, не такой крайний. И дети, слава Богу, сыты-одеты. Не ее, правда, в этом заслуга. Но она даже в мыслях не посягает на их деньги. Ну в смысле на деньги, которые Шестаков дает детям. Не ей же. Она и так не пропадет. Руки на месте — и шьет, и вяжет, только что сапоги не тачает. Но на сапоги уж как-нибудь заработает.

Главное, правильно организовать пространство и время. Потому что в быту человека, дополняя незабвенного Антона Павловича, все должно быть столь же прекрасно, как и в нем самом. А иначе какой же смысл переполняться высокими мыслями? Нельзя гармонично существовать в захламленной среде — это было ее твердым убеждением.

— Порядок! — сердилась Ольга. — Ordnung! Ordnung! Лучше бы морду красила, чем стулья!

А Алена покрасила стулья веселой желтой краской и сшила на них сиденья, тоже веселые, с меленькими желтыми ромашками, и такие же занавески на кухню под названием «Кошкин дом». И изумительной красоты лоскутное покрывало на старенький диванчик. Благо чего-чего, а лоскутков в доме было более чем достаточно. И выкинула все ненужное, отжившее свое, годами копившееся по шкафам и антресолям, а старую одежду отнесла в церковь. И все отчистила, отдраила до блеска и даже потолки вымыла и стены, как в операционной. А при маме никогда этого не делала, даже в голову не приходило. Жила себе и жила.

— Это был ее мир, — объяснила Фаина. — Ее жизненное пространство. А теперь это твой дом, и ты устраиваешь его под себя. Все правильно. Не переживай.

И все она успевает, и совсем не чувствует себя нечастной, ненужной, отвергнутой и забытой. И дети у нее замечательные. Просто прелесть что такое, а не дети! Вот полюбуйтесь, пожалуйста, на эту идиллическую картинку — каждый занят своим делом! Мими учит уроки, Сашенька рисует, склонив головку и высунув от усердия кончик языка, а Анька восседает на горшке с книжкой-раскладушкой. Есть у нее такая счастливая особенность, у Аньки — если посадить ее на горшок и дать в руки книжку, может часами рассматривать яркие картинки и тихонько скрипеть себе под нос толстым голосом. Интересно, в кого это она такая усидчивая? В папашу, наверное…

— Хочешь, я тебе загадку загадаю? — вывел ее из задумчивости Сашенька.

— Конечно, хочу! Загадывай.

— Что такое: морда собачья, а хвост, как у петуха?

— Не знаю, — растерялась Алена.

— Волк!

— А почему же хвост, как у петуха?

— Так он его пришил! А что такое: дом стоит, а в нем помидор лежит?

— Овощехранилище?

— Собачка!

— Ты же сказал, помидор!

— Так собачку так зовут, — пояснил Сашенька и энергично покрутил пальцем у виска. — Ты шевели мозгами-то! Мозги-то тебе для чего даны? Вот и шевели ими…

27

Мобильный зазвонил, как всегда, не вовремя, и Андрей, не отрывая глаз от дороги, нашарил его на сиденье свободной рукой и раздраженно бросил:

— Я слушаю!

— Пап, тебя в школу вызывают, — раздался в трубке тоненький девичий голосок.

— Кто это?! — изумился Шестаков, резко перестраиваясь в правый ряд.

— Это Людмила.

— Какая Людмила? Ты, наверное, девочка, номером ошиблась.

— Ну Мими это, Господи! Ты что, меня не узнаешь?

— Мими, это ты?

— Ну я, я! А кто же еще?

— Что случилось?

— В школу, говорю, тебя вызывают!

— А почему меня?

— Ну я подумала, Алена такая молодая, несолидная. А ты крутой, красивый. Она тебя только увидит, сразу забудет, зачем вызывала.

— Ничего не понимаю! Кто «она», и что наконец случилось?

— Да Господи! Ну училка у нас по истории така-ая ду-ура! Бешеная! Ее весной собака укусила, ей сорок уколов в живот делали. Ей, может, вообще нельзя в школе работать, пока она всех детей не перекусала.

— Ну и что? Кто кого укусил — ты ее или она тебя?

— Скажешь тоже! — засмеялась Мими. — Больно мне надо ее кусать! Мы с девчонками в коридоре сидели на подоконнике и придуривались, будто курим. Знаешь, есть такая жвачка, как сигареты? А она мимо шла и решила, что правда курим. Как заорет: «Какой класс?!» А я ей отвечаю: «Буржуазия!» Ну пошутила, что ж тут непонятного? А эта дура пятнами пошла, за шкирку меня и к директору.

— Ясно, — усмехнулся Шестаков, притормаживая у обочины.

— «Она, — кричит, — курила на подоконнике». Я говорю: «Врет она все, не курила!» Но кому первому поверят — мне или историчке? Директриса вся аж затряслась. «Я, — орет, — сорок лет в школе проработала, такого не видела, чтобы на подоконнике курили!» Классную вызвала. «Завтра, — говорит, — без родителей в школу не пущу». А классная вылезла: это, мол, у нас девочка из неблагополучной семьи. Я ее мать отродясь не видала. Их с братом тетка воспитывает. А директриса: «Значит, пусть тетка приходит. Мы еще посмотрим, можно ли этой тетке вообще детей доверять». Представляешь? Ну тут уж я не выдержала и говорю: «Тогда завтра придет мой папа». А классная: «Нет, — говорит, — у тебя никакого папы!» А я ей: «Что ж, меня, по-вашему, в капусте нашли или аист прикатил?» Что тут началось! Ты не представляешь!

— Ну отчего же? Очень даже хорошо себе представляю.

— И ты… пойдешь со мной в школу?

— Конечно, пойду. Знаешь поговорку: «Сам пропадай, а товарища выручай»? Кто это сказал, помнишь?

— Робин Гуд?

— Александр Васильевич Суворов это сказал, великий полководец.

— А ты скажешь, что ты мой папа?

— Естественно! Какие вопросы?

— Только Алене ничего не говори, ладно? — повеселела Мими. — Она и так ходит как в воду опущенная. Почему ты к нам больше не приезжаешь?

— Я? — смешался Андрей. — Работаю много, устаю…

— Ты приезжай. А то Алена плакала ночью, я слышала. Прибежала к ней, а она говорит: «Мне страшный сон приснился». Врет, конечно. Это она по тебе скучает. И Сашенька, и Анька тоже…

Что же, черт возьми, с ним происходит? На кого он обиделся, взрослый, адекватный вроде мужик? На одинокую молодую женщину, мать своего единственного ребенка, которую жизнь с завидным упорством пробует на излом да все никак не сломает? Что и кому он собирается доказать? Ей? Себе? Мол, я тертый калач и голыми руками меня не возьмешь? Да ведь никто и не пытается, не посягает на его драгоценную свободу ни словом, ни взглядом. Или он боится наступить на старые грабли и еще раз получить от жизни по лбу? Прежний горький опыт удерживает от новых ошибок?

А в чем же он может ошибиться? В том, что возьмет на себя ответственность за трех отверженных детей? Но это давно уже его дети. Он успел приручить их и не собирается потерять, вот ведь в чем парадокс! Стало быть, все дело в Алене? То бишь именно ее не хочет он ни видеть, ни слышать, ни есть из ее рук, ни спать в ее постели, ни жить с ней под одной крышей? Не нужна она ему ни в каком качестве — ни в горе, ни в радости, ни в здравии, ни в болезни?