Читаем без скачивания До чего ж оно все запоздало - Келман Джеймс

Откуда-то издалека доносится голос. Сэмми прислушивается, но разобрать ничего не может. Голос вроде как ходит по кругу – вверх, потом вниз. Вот занятно, у каждого человека свой голос, у каждого на свете, у всех, кто когда-либо жил. Если бог существовал, он был мужчиной. Ну, на худой конец, женщиной. Сэмми смеется, недолго. Ты здесь? спрашивает – не у бога, просто на случай, если какой-нибудь вертухай услышал смех и решил, что он, может, свихнулся или еще чего; эти ублюдки шастают вдоль камер и на ходу донесения посылают. Господи, когда-то, прямо перед тем как заснуть, у него возникало жуткое чувство, что проснется он сумасшедшим. Это когда он первый срок мотал. Двадцатилетний сопляк, господи-боже, больше ни черта он собой и не представлял. Ты же не знаешь, с какой стороны тебя долбанет. Хлебаный ад, друг, это был полный кошмар. Ты об этом думать не любишь. А надо. Об этом рассказывать надо. Сэмми давно уже так решил, насчет своего мальчишки, надо будет ему рассказать; пусть только подрастет; пока-то рано, слишком молод еще. Ничего от него не утаивать. Все как есть разъяснить. Потому как сумасшедших ты повидал – будь здоровчик. Разговариваешь с ними, все вроде нормально, а потом понимаешь – ни фига. Впрочем, это надо самому испытать, тут тебе никакой мудак ничего объяснить не сможет. Хоть глаза их взять, видел, какие у них глаза, так и бегают туда-сюда, так и шныряют; а бывает, они на тебя и вовсе не смотрят или вдруг им скучно становится, скучно, на хер, и все тут, понимаешь, о чем я, они ни слова твоего не слышат, они, на хер, смотрят прямо тебе в мозги, чтобы понять, что ты на самом-то деле говоришь, как будто слова, которые ты произносишь, это так, прикрытие для чего-то другого. Как будто ты переодетый злой дух или еще кто, а твое тело это только внешняя оболочка. Ситуация – зашибись, точно тебе говорю, каждый второй дрочила, какого ты знаешь, хоть немного, на хер, а рехнутый; с ними и разговаривать-то невозможно, сразу начинают орать на тебя, горло драть, и смотрят на тебя, прямо глазами едят, так, будто отхарить хотят. Это, друг, похуже любого ночного кошмара, потому как это ж все наяву, и куда ни глянь, ничего другого ни хера и не видишь. Куда ни глянь. Исусе-христе, потому тебе и нужны планы выживания. Ты просто обязан их иметь.

Плюс ты же не можешь точно сказать, на что они нацелились, фараоны то есть. Значит, надо быть осмотрительным. Так что ну ее на хер, выпивку, времени на нее нет, нет времени, ему необходимо пребывать в здравом уме и твердой памяти. Какие бы там мозги ему ни достались, друг, придется ими пользоваться. И никакого раздолбайства. Есть вещи, над которыми ты властен, а есть, над которыми нет. Ты, главное, за деталями следи. Чтобы никакого больше грома-с-ясного-неба. Никаких этих случайных неудач, о которых ты вечно не успеваешь подумать. Полная концентрация. И даже не пытайся свидеться с Чарли. Он подумывал встретиться с ним, да только это бессмысленно. Чарли ему помочь не может: и он не может помочь Чарли. Сообщение-то свое сержант Сэмми просил передать. Так оно для Сэмми и предназначалось. Дело ясное. Это хорошо – знать, как себя вести. Если фараоны настолько добры, чтобы дать тебе совет, друг, ты понял?

Плюс ему вовсе не хочется, чтобы Чарли прознал обо всем. Чарли это не касается. Не его долбаное дело. Ну его на хрен. Ну их всех на хрен. И Элен тоже, на хрен и ее, если ей так хочется. Всех скопом, на хрен, идите в жопу.

Ты просто старайся сохранять голову ясной. Если тебе позволят. Этот дурацкий голос понемногу стихает, монотонный, как у комментатора на бегах, искаженный, постепенно замедляющийся, он почему-то заставляет Сэмми вспомнить о его старике; о странностях, которые проступили в том незадолго до смерти. Старик отправлялся по каким-нибудь делам и вдруг ни с того ни с сего возвращался домой. Входил и начинал разговаривать так, словно он снова молод, интересовался, куда подевалась одна из его сестер. А она была в Штатах, друг, вот где, уже тридцать долбаных лет. Бедный старый ублюдок, тебе хотелось быть рядом, чтобы помочь ему, но в то же самое время ты рад был, что тебя там нет. Мама со всем этим толком справиться не могла, так что младшему брату с сестрой пришлось здорово повертеться. А когда Сэмми приехал домой, на похороны, там все уже устаканилось. Это просто бросалось в глаза. И у него не было ни единой причины чувствовать себя лишним. Кроме той, что он таким себя и чувствовал. Там присутствовали и родители Чарли; старик Сэмми дружил с его отцом. Отпевания устраивать не стали, но похороны все равно получились хорошие. Приятно было послушать, как все говорили о нем, вспоминали, каким он был вне дома – среди людей, обычных людей, его друзей и так далее, товарищей. Хотя как-то странно ты себя чувствовал, сознавая, что люди, которые сидят сзади тебя, тоже слушают эти рассказы, почти интимные. Христос всемогущий, все-таки здорово было убраться оттуда. Помнишь, как тот автобус уезжал со станции на Бьюканан-стрит. Такое облегчение! Нехорошо, конечно, так говорить, но, господи ты боже мой. Плюс он еще и разозлился. Уже дома, на поминках. Пришлось кой-кому рот заткнуть. Одному козлу, тот решил, будто разбирается в вещах, в которых ни черта не смыслил. Из тех, у кого в одно ухо влетает, из другого вываливается. Как оно и положено. А ты иногда чересчур заводишься, слишком, на хер… ну и влезаешь в разговор. Вот и тогда – разозлился ни с того ни с сего, сердце заколотилось, захотелось врезать этому ублюдку, долбаному идиоту, разорявшемуся хрен знает о чем, навалившему целую гору долбаного дерьма – о политике так называемой, о чем же еще. Как такое случается? Даже в крытке, лежишь себе, никого не трогаешь; ни с каким мудаком не разговариваешь, да и нет рядом никаких мудаков, ты просто охеренно

и вдруг такая ярость! В твоей долбаной башке! Ты просто чувствуешь, как в ней что-то бухает. Потому они тебе и нужны, друг, эти твои скромные планы выживания, позарез, на хер, нужны; как дышать, как еще чего-нибудь, так что давай, успокойся. Ты должен быть неприметным, тупым, – в одно ухо влетело, из другого вывалилось. И голову держи в порядке, иначе они тебя поимеют. Это уж можешь не сомневаться.

Надо заснуть. Прямо сейчас. Хватит ходить кругами. Он постарался запомнить их, круги-то, чтобы, проснувшись, получить какое ни на есть представление о том, сколько прошло времени, пока он с них не соскочил. Ты эти фокусы уже пытался проделывать, и эти, и другие, всякие. Не работают они. Да ты и узнать-то не можешь, работают или нет, потому как, проснувшись поутру, неизменно о них забываешь. И опять начинаешь думать о всякой ерунде; о бывшей жене, о брате с сестрой, о том, где и когда работал, о ребятах, которых знал. Когда за ним пришли фараоны, ему показалось, что он вообще глаз не сомкнул, хоть и проспал на деле всю ночь напропалую. Они не дали ему времени приготовиться, хотели вытащить его из долбаной постели, голышом, на хер, давай-давай, мы тебя сами, на хер, оденем. Да ладно, приятель, справлюсь, уж как-нибудь, сам. Очень они спешили: пошел ты в жопу с твоим завтраком, нас машина ждет. Ты парень тертый, пробурчал один, так нам, во всяком случае, сказали. А потом говорит: Давай сюда руки.

Иди ты в жопу, отвечает Сэмми, опять эти сучьи браслеты: Что за херовые шутки, приятель.

Заткнись.

Я думал, меня выпускают.

Заткнись. Тебя уже выпускали, так ты опять вернулся.

Исусе-христе.

Да, дружок, ты тут разоспался, а у тебя встреча назначена, мы ж не хотим, чтобы ты ее пропустил.

Разоспался?

Что, не знаешь который час?

К этому времени он уже вышел из камеры и топал по коридору туда, куда они его вели; разговоры прекратились, фараоны, по одному с каждого бока, держали его за плечи и за руки; он спотыкался, старался замедлить шаг; но вот свернули за угол, прошли две двери, начали подниматься по ступенькам, ну, как он и думал, куда-то повезут. По одной за раз, сказал он, господи, помедленнее. Так, поднялись, пошли дальше. Охеренно смешно. Наконец, посадили в воронок. Фараон пихнул его на сиденье, садись. Как только влезли все остальные, мотор заработал, захлопнулась дверь. Все молчали. Он поднял перед собой руки, ткнул при этом локтем одного из них, и все равно ни слова, фараон даже не пикнул. Сэмми извернулся почесать горло, покопаться в щетине. Хотелось ему сказать кой-чего, но воздержался.