Читаем без скачивания Жозеф Бальзамо. Том 2 - Александр Дюма

Наконец ему удалось расцепить прекрасные руки, обвившиеся округ его шеи.

— Любимая моя Лоренца, — сказал он, вкладывая ей в руку бумажку, — ты можешь мне сказать, чьи это волосы?

Лоренца взяла локон и прижала к груди, потом ко лбу; хотя оба ее глаза были открыты, во сне она все видела умом и сердцем.

— О! Их похитили со славной головы, — сказала она.

— Вот как? Счастлива ли та, которой они принадлежат?

— Может быть…

— Подумай хорошенько, Лоренца.

— Она может быть счастлива: жизнь ее еще ничем не омрачена.

— Однако она замужем?

— О! — с нежным вздохом воскликнула Лоренца.

— Ну же, что такое? Что ты хочешь сказать, моя Лоренца?

— Она замужем, дорогой Бальзамо, — добавила молодая женщина, — однако…

— Однако?

— Однако…

Лоренца снова улыбнулась.

— Я ведь тоже замужем, — сказала она.

— Разумеется.

— Однако…

Бальзамо изумленно смотрел на Лоренцу; несмотря на то, что молодая женщина была погружена в сон, лицо ее залилось целомудренным румянцем.

— Однако? — повторил Бальзамо. — Говори же.

Она снова обвила руками шею возлюбленного и, спрятав лицо у него на груди, сказала:

— Однако я девственница.

— Значит, эта женщина, принцесса, королева, — вскричал Бальзамо, — притом что она замужем…

— Эта женщина, принцесса, королева, — повторила Лоренца, — такая же невинная девственница, как я; она даже еще чище, еще невинней, потому что не любит никого так, как люблю я.

— Это судьба! — прошептал Бальзамо. — Благодарю тебя, Лоренца, я узнал все, что хотел.

Он поцеловал ее и бережно сунул в карман локон; срезав у Лоренцы прядку ее черных волос, он сжег их на свечке и собрал пепел в ту бумажку, в которую был завернут локон дофины.

Затем он спустился; идя по лестнице, он разбудил молодую женщину.

Прелат нетерпеливо ждал, снедаемый сомнениями.

— Ну что, господин граф? — спросил он.

— Прекрасно, монсеньор!

— Что сказал оракул?

— Что вы можете надеяться.

— Он так сказал? — вне себя от волнения воскликнул кардинал.

— Судите сами, монсеньор, как сочтете нужным: оракул утверждает, что эта женщина не любит своего мужа.

— О! — вырвалось у Рогана в порыве радости.

— А волосы пришлось сжечь, — сказал Бальзамо, — чтобы по дыму определить истину; вот пепел, я весь его собрал с огромным тщанием, словно каждая крупинка стоит миллион.

— Благодарю вас, сударь, благодарю, я ваш вечный должник.

— Не стоит об этом говорить, сударь; позвольте дать вам только один совет: не глотайте этот пепел вместе с вином, как подчас делают влюбленные, это влечет за собой столь опасную тягу к предмету вашей любви, что страсть ваша станет неизлечима, между тем как сердце возлюбленной, напротив, охладеет.

— Вот как! Хорошо, я остерегусь, — отвечал потрясенный прелат. — Прощайте, граф, прощайте.

Спустя двадцать минут карета его высокопреосвященства встретилась на углу улицы Пти-Шан с экипажем герцога де Ришелье и едва не опрокинула его в одну из огромных ям, вырытых на месте, где строился какой-то дом.

Двое вельмож узнали друг друга.

— Это вы, принц! — с улыбкой сказал Ришелье.

— Это вы, герцог! — отозвался г-н Луи де Роган и приложил палец к губам.

И оба разъехались в разные стороны.

93. ГОСПОДИН ДЕ РИШЕЛЬЕ ОЦЕНИВАЕТ НИКОЛЬ ПО ДОСТОИНСТВУ

Г-н де Ришелье направлялся прямо в особнячок, занимаемый г-ном де Таверне на улице Цапли.

Поскольку наравне с хромым бесом[35] мы обладаем привилегией, дающей нам возможность легко проникать в каждый закрытый дом, мы еще прежде Ришелье увидим, как барон, сидя перед камином и положив ноги на огромную подставку для дров, под которой догорает тлеющая головешка, ворчит на Николь, время от времени беря ее за подбородок, несмотря на возмущенные и презрительные гримаски девушки.

Не возьмем на себя смелость утверждать, приятнее была бы ей ласка без воркотни или она предпочла бы воркотню без ласки.

Разговор у господина и служанки велся важный: почему в вечерние часы Николь никогда не прибегает вовремя на зов колокольчика, почему всякий раз у нее находятся дела то в саду, то в оранжерее, а прочие свои обязанности, кроме этих двух, она исправляет нерадиво.

На это соблазнительная Николь, грациозно вертясь то так, то этак, отвечала:

— Тем хуже! По мне, тут тоска смертная, а ведь мне обещали, что я поеду с барышней в Трианон!..

Тут г-н де Таверне, надо думать из сострадания, счел своим долгом потрепать девушку по щекам и по подбородку, несомненно надеясь ее этим развлечь.

Николь продолжала сетовать на свою злосчастную судьбу, отвергая утешение.

— В самом деле, — стенала она, — я заперта здесь в гадких четырех стенах, мне почти нечем дышать, а ведь и у меня была надежда на увлекательную жизнь, на будущее.

— Какая это надежда? — осведомился барон.

— Разумеется, Трианон! — объявила Николь. — В Трианоне я бы видела людей, роскошь, на других посмотрела и себя показала.

— Вот как, малютка Николь? — изумился барон.

— А вы как думали, сударь? Ведь я женщина и ничем не хуже других.

— Как она заговорила, паршивка! — глухо пробормотал барон. — Пожить ей хочется! Эх, был бы я молод, был бы я богат!

И, не удержавшись, бросил восхищенный, полный вожделения взгляд на эту юность, пышущую силой и красотой.

Николь между тем стала задумчива и раздражительна.

— Ну же, идите спать, сударь, — сказала она. — Тогда и я смогу лечь в постель.

— Погоди, Николь.

И тут зазвонил колокольчик у входа; Таверне вздрогнул, Николь так и подскочила на месте.

— Кто бы это в половине двенадцатого ночи? — спросил барон. — Иди взгляни, детка.

Николь пошла отворять; она спросила у посетителя имя и приоткрыла дверь на улицу.

Воспользовавшись этим, на улицу со двора бесшумно проскользнула какая-то тень; тем не менее маршал — потому что это был именно он — успел обернуться и заметить удаляющуюся фигуру.

Николь, сияя, пошла вперед со свечой.

— Ну и ну! — улыбаясь, проговорил маршал, следуя за нею в гостиную. — А ведь этот старый проказник Таверне упоминал мне только о своей дочке!

Герцог был из тех людей, которые все подмечают с первого взгляда.

Ускользнувшая тень навела его на мысли о Николь, а Николь — на мысли об этой тени. По смазливому личику девушки он догадался, зачем пожаловала эта тень, а едва он разглядел хитрый взгляд, белоснежные зубы и тонкий стан субретки, как ее характер и склонности стали ему совершенно ясны.