Читаем без скачивания Жозеф Бальзамо. Том 2 - Александр Дюма

— Воистину, лучше не скажешь, — пробормотал Таверне, — бесспорно, все эти новшества привели двор в запустение.

— Не стало королевы — не стало и женщин; не стало женщин — не стало и придворных; король содержит гризетку; на троне восседает простонародье в облике девицы Жанны Дюбарри, парижской белошвейки.

— Ничего не поделаешь, так оно и есть, и…

— Послушай, барон, — перебил маршал, — сейчас самое время выйти на сцену умной женщине, которая захотела бы править Францией.

— Несомненно, — произнес Таверне, у которого при этих словах забилось сердце, — но, к прискорбию, место занято.

— Умной женщине, — продолжал маршал, — которая, не имея пороков, присущих всем этим девкам, обладала бы их отвагой, рассудительностью, расчетливостью; эта женщина вознеслась бы так высоко, что о ней говорили бы еще долго после того, как монархия прекратит свое существование. Скажи, барон, твоя дочь… она умна?

— Очень умна, а главное, наделена здравым смыслом.

— Она очень хороша собой!

— Не правда ли?

— Хороша той пленительной и сладострастной красотой, которая так нравится мужчинам, и при этом так очаровательно невинна и непорочна, что даже женщины проникаются к ней уважением. Об этом сокровище надо хорошенько заботиться, мой старый друг.

— Ты убеждаешь меня с таким пылом…

— Еще бы! Я от нее без ума, и, если бы не мои семьдесят четыре года, я хоть завтра на ней женился бы. Хорошо ли она там устроена? Окружает ее по крайней мере та роскошь, которой достоин столь прекрасный цветок? Подумай об этом, барон; нынче вечером она возвращалась к себе одна, без горничной, без сопровождающих, с нею был только лакей дофина, который нес впереди фонарь: такое подобает разве что прислуге.

— Чего ты хочешь, герцог? Я беден, тебе это известно.

— Беден ты или богат, но твоей дочери нужна хоть горничная.

Таверне вздохнул.

— Я и сам знаю, что ей нужна горничная, — сказал он, — без горничной, конечно, нехорошо.

— Так зачем же дело стало? Или у тебя нет служанки?

Барон не отвечал.

— А эта хорошенькая девушка, — продолжал Ришелье, — которая сейчас мне отворила? И мила, и смышлена, право слово!

— Да, но…

— Но что, барон?

— Я никак не могу отослать ее в Трианон.

— Но почему же? По-моему, напротив, она прекрасно подходит для этой роли: вылитая субретка.

— А ты, значит, не рассмотрел ее лица, герцог?

— Я-то? Да я глаз с нее не сводил.

— Не сводил с нее глаз и не заметил никакого странного сходства?

— С кем?

— С кем? Ну, подумай сам. Идите сюда, Николь!

Николь приблизилась: как и положено горничной, она подслушивала за дверью.

Герцог взял ее за обе руки, притянул к себе и принялся разглядывать, зажав ноги девушки между колен; этот бесцеремонный взгляд вельможи и распутника ничуть не смутил и не испугал служанку.

— Верно, — произнес он, — верно, очень похожа.

— Сам знаешь на кого, а потому согласись, что невозможно рисковать милостями, оказываемыми нашему дому, из-за столь странной прихоти судьбы. До чего, в самом деле, неприятно, что эта маленькая замарашка мадемуазель Николь похожа на самую блестящую даму Франции!

— Вот как! Вот как! — взвилась Николь, высвобождаясь, чтобы с большей силой возражать г-ну де Таверне. — Выходит, эта маленькая замарашка очень похожа на блестящую даму? Надо думать, у блестящей дамы такие же круглые плечи, такие же выразительные глаза, такая же стройная ножка, такая же пухлая ручка, как у маленькой замарашки? Коли так, господин барон, — в ярости заключила она, — значит, ваши оскорбления относятся не только ко мне, но и к ней!

Николь раскраснелась от гнева и еще больше похорошела.

Герцог снова заключил ее красивые ручки в свои, снова зажал ее ноги между колен и голосом, полным обещания и ласки, произнес:

— Барон, по-моему, никто при дворе не сравнится с вашей Николь. Что же касается той блестящей дамы, на которую она и впрямь немного смахивает, то здесь уж придется нам забыть о своем самолюбии. У вас, мадемуазель Николь, белокурые волосы изумительного оттенка; линия ваших бровей и носа — воистину царственная; стоит вам лишь четверть часа посидеть перед туалетом, и ваши недостатки, раз уж господин барон считает, что они у вас есть, исчезнут. Николь, дитя мое, вам хотелось бы жить в Трианоне?

— О! — воскликнула Николь, вкладывая в этот крик всю свою душу, полную вожделения.

— Что ж, вы поедете в Трианон, милочка, поедете и сделаете там карьеру, ничуть не вредя при этом карьере других людей. Барон, мне нужно сказать вам еще два слова.

— Говорите, дорогой герцог.

— Поди, дитя мое, — сказал Ришелье, — дай нам побеседовать еще минутку.

Николь вышла, и герцог приблизился к барону.

— Я столь настойчиво советую вам послать горничную вашей дочери потому, что этим вы порадуете короля, — сказал он. — Его величество не любит нищеты, а хорошенькие мордашки ему по душе. В конце концов, я в этом толк знаю.

— Что ж, если ты думаешь, что это порадует короля, пускай Николь едет в Трианон, — с улыбкой фавна ответствовал де Таверне.

— В таком случае, если ты не возражаешь, я увезу ее с собой, благо в карете есть место.

— Но ведь она так похожа на дофину! Об этом нужно подумать, герцог.

— Я об этом подумал. Под руками Рафте всякое сходство исчезнет за полчаса. В этом я тебе ручаюсь… Итак, напиши дочери записку, объясни, какое значение ты придаешь тому, чтобы у нее была своя горничная и чтобы эта горничная звалась Николь.

— Ты полагаешь, что она непременно должна зваться Николь?

— Да, таково мое мнение.

— А если ее будут звать как-нибудь иначе?..

— Это будет куда как хуже; клянусь тебе, что я в этом убежден.

— Тогда напишу немедля.

Барон тут же написал письмо и вручил его Ришелье.

— Но ведь надо дать Николь наставления, герцог?

— Я все объясню ей сам. Она девушка понятливая?

Барон улыбнулся.

— Итак, ты ее мне доверяешь, не правда ли? — спросил Ришелье.

— Ей-богу, это уж твое дело, герцог; ты у меня ее попросил — я тебе ее отдал, делай с ней, что сочтешь нужным.

— Мадемуазель, вы поедете со мной, — обратился к горничной герцог, — собирайтесь, да поживее.

Николь не заставила его повторять. Даже не спрашивая позволения барона, она в пять минут собрала пожитки в узелок и легкой поступью, словно не идя, а летя по воздуху, бросилась к карете вельможи.

Тут и Ришелье простился с другом, вновь рассыпавшимся перед ним в благодарностях за услугу, которую тот оказал Филиппу де Таверне.

Об Андреа не было сказано ни слова, но это умолчание было многозначительнее любых слов.