Читаем без скачивания Жозеф Бальзамо. Том 2 - Александр Дюма

Николь не заставила его повторять. Даже не спрашивая позволения барона, она в пять минут собрала пожитки в узелок и легкой поступью, словно не идя, а летя по воздуху, бросилась к карете вельможи.

Тут и Ришелье простился с другом, вновь рассыпавшимся перед ним в благодарностях за услугу, которую тот оказал Филиппу де Таверне.

Об Андреа не было сказано ни слова, но это умолчание было многозначительнее любых слов.

94. МЕТАМОРФОЗЫ

Николь чувствовала себя несколько смущенной: перебраться из Парижа в Трианон было для нее как-никак еще большей победой, чем из Таверне приехать в Париж.

Она так любезничала с кучером г-на де Ришелье, что на другой же день во всех мало-мальски аристократичных каретных сараях и передних Версаля и Парижа только и разговору было, что о новой горничной.

Когда приехали в Ганноверский павильон, г-н де Ришелье взял красотку за руку и сам отвел ее на второй этаж, где г-н Рафте, поджидая их, сочинял от имени монсеньора письмо за письмом.

Поскольку из многих дел, коими занимался г-н маршал, самую важную роль играло военное дело, то и Рафте сделался, по крайней мере в теории, таким искушенным воителем, что и Полибий[36], и шевалье де Фолар[37], будь они живы, были бы рады получить одну из тех памятных записок по фортификации и тактике, какие каждую неделю писал Рафте.

Итак, г-н Рафте корпел над проектом военных действий против англичан в Средиземном море; маршал, войдя, обратился к нему:

— А ну, Рафте, погляди-ка на это создание!

Рафте поглядел.

— Очень мила, монсеньор, — сказал он, весьма выразительно скривив губы.

— Да, но какое сходство! Я говорю о сходстве, Рафте.

— А верно, черт побери!

— Не правда ли, ты тоже замечаешь?

— Сходство необыкновенное: оно или погубит ее, или принесет ей большую удачу.

— Поначалу чуть не погубило, но мы сейчас наведем порядок; как видите, Рафте, у нее белокурые волосы, но с этим не так уж трудно справиться, правда?

— Нужно просто-напросто превратить их в черные, — отвечал Рафте, которому не привыкать было подхватывать на лету мысли своего хозяина, а порой даже думать за него.

— Подойди к моему туалету, малютка, — сказал маршал. — Этот господин, большой искусник, превратит тебя в самую хорошенькую и самую неузнаваемую субретку в целой Франции.

И впрямь, через десять минут Рафте с помощью состава, коим маршал пользовался каждую неделю для окраски своих седых волос, прятавшихся под париком, — если верить г-ну Ришелье, это кокетство до сих пор нередко пригождалось ему в кое-каких знакомых домах, — перекрасил прекрасные белокурые с пепельным оттенком волосы Николь в черные как смоль; затем он провел по ее густым золотистым бровям булавкой, которую закоптил на свечке; этим он придал ее жизнерадостной физиономии такую причудливость, ее бойким и ясным глазам такой яркий, а подчас и зловещий блеск, что она стала похожа на фею, которая, повинуясь заклинаниям волшебника, вышла из волшебной шкатулки, где тот содержал ее.

— Теперь, моя красавица, — сказал Ришелье, протянув остолбеневшей Николь зеркальце, — поглядите, как вы очаровательны, а главное, как мало напоминаете прежнюю Николь; теперь никакая королева вам не страшна и перед вами открывается путь к успеху.

— Ах, монсеньор! — воскликнула девушка.

— Да, и для этого нужно лишь, чтобы между нами царило согласие.

Николь зарделась и потупила глазки; плутовка, несомненно, ожидала, что сейчас начнутся красивые слова, на которые г-н де Ришелье был большой мастер.

Герцог это понял и, чтобы одним махом покончить со всякими недоразумениями, предложил:

— Присядьте вот в это кресло, дитя мое, рядом с господином Рафте; навострите ушки и послушайте меня. Не будем стесняться господина Рафте, право, не опасайтесь его; напротив, он может дать нам полезный совет. Итак, вы слушаете?

— Да, монсеньор, — пролепетала Николь, стыдясь заблуждения, продиктованного ей тщеславием.

Беседа г-на де Ришелье с Рафте и Николь длилась не меньше часа, а затем герцог отправил юное создание спать вместе с горничными, служившими в особняке.

Рафте вернулся к своей военной записке, а г-н де Ришелье перелистал письма, в коих сообщалось обо всех происках провинциальных парламентов против г-на д'Эгийона и всей партии Дюбарри, и затем удалился на покой.

На следующее утро одна из его карет без гербов отвезла Николь в Трианон, высадила девушку с узелком возле решетки и умчалась.

С гордо поднятой головой, беззаботным сердцем и надеждой во взоре Николь расспросила, куда ей идти, и вскоре стучалась у дверей служб.

Было десять часов утра. Андреа уже встала, оделась и теперь писала отцу, сообщая ему о счастливом событии, свершившемся накануне, о котором, как мы знаем, уже поспешил известить его г-н де Ришелье.

Читатель не забыл, что из сада в часовню Малого Трианона вели каменные ступени; перед входом в часовню, справа, была лестница, по которой можно было подняться во второй этаж, где располагались комнаты дам, состоявших при дофине; вдоль всех комнат тянулся длинный, как аллея, коридор, выходивший окнами в сад.

Первая дверь налево в этом коридоре вела в комнату Андреа. Комната была довольно просторная; через окно, выходившее на конюшенный двор, проникало много света; от коридора ее отделяла маленькая передняя, направо и налево от которой имелись еще две каморки.

Комната Андреа, более чем скромная, принимая во внимание образ жизни домочадцев блестящего двора, была в сущности очаровательной кельей, очень уютной, приветливой — прекрасное убежище от суеты, царившей во дворце. Здесь могла укрыться душа, снедаемая честолюбием, чтобы пережить обиды и разочарования минувшего дня, а душа смиренная и склонная к меланхолии могла отдохнуть здесь, в тишине и уединении, вдали от великих мира сего.

В самом деле, стоило только подняться на крыльцо и взойти по ступеням часовни — и все важные особы, все тяготы службы, все строгие замечания оставались далеко. Здесь было покойно, как в монастыре, и не больше ограничений и запретов, чем у узника в тюремной камере. Та, что была во дворце рабыней, возвращалась в эту комнатку госпожой.

Нежной и гордой натуре Андреа были приятны все эти скромные преимущества, но не потому, что здесь она оправлялась от обид неутоленного честолюбия или разочарований ненасытной фантазии; просто девушке лучше думалось в четырех стенах ее комнатки, чем в богатых гостиных Трианона, по плитам которого ее ножка ступала с такой робостью, чтобы не сказать с таким ужасом.