Читаем без скачивания История Израиля. От истоков сионистского движения до интифады начала XXI века - Анита Шапира
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
О, мама, знай, что, если ты увидишь меня,
Ты больше не узнаешь меня.
Я с теми, кто идет босиком по пустыне.
Бедность здесь ходит в короне из чертополоха и в мантии
И несет большой золотой скипетр
На берегу Средиземного моря!
Новая идентичность брала на вооружение старые еврейские образцы, изменяя их значение. Так, поэт Авраам Шлёнский благословляет дорожные работы:
Одень меня, добрая мать, в великолепную разноцветную одежду
и на рассвете приведи меня к [моему] труду.
Моя земля окутана светом, как молитвенной шалью.
Дома выступают, как фасады,
и дороги, вымощенные вручную, текут вниз,
как ремни филактерий[105].
А Ури Цви Гринберг провозглашает: «Иерусалим – налобные филактерии[106] и Эмек – наручные!»[107] Новая идентичность создала свои собственные разнообразные тексты и символы: стихи, песни, лозунги, образ жизни. Новое общество было основано на искренности человеческих отношений: люди говорили то, что они имели в виду, и имели в виду то, что они говорили. При том аскетическом образе жизни бедность и лишения наделяли людей особой ценностью. Это было общество, жившее в крайнем напряжении: день за днем его члены проверяли свою верность на прочность как в собственных глазах, так и в глазах своих сверстников. Только молодые люди, энтузиазм которых позволил им сменить одну культуру на другую, одно общество на другое, могли жить в таких условиях.
Преобразование старых евреев в новых было основано на идее «отрицания диаспоры». Эта идея возникла у отцов сионизма – Пинскера и Герцля – и их веры в то, что евреи в диаспоре были в меньшинстве, в экзистенциальной опасности, поэтому им нужна была родина. Авраам Мапу, И. Л. Гордон, Давид Фришман и Менделе Мойхер-Сфорим (Шолем Абрамович) – все несионистские писатели и поэты – также опирались на эти основополагающие идеи. Они отвергли еврейский образ жизни в диаспоре, продолжая линию критики, направленную против него всеми движениями, стремившимися модернизировать еврейскую улицу со времен Хаскалы. Они изображали вырождавшееся еврейское общество и призывали к продуктивизации, секуляризации и образованию. Бердичевский и Бреннер, помимо этого, призывали к ментальной и психологической трансформации, «изменению ценностей» в духе виталистической философии, превознося приземленность над духовностью, возделывание почвы в противоположность жизни вдали от природы, мужественность в противоположность трусости.
Чем больше первопроходцы были очарованы утопическим видением другого, более справедливого общества, тем яростней была их критика общества, из которого они вышли. Чем суровее была действительность Палестины и чем больше жертв она требовала от них, тем важнее для них было преодолеть желание вернуться домой. «Дом» все еще существовал в Восточной Европе, и семьи часто убеждали сыновей или дочерей вернуться в родное гнездо. В популярном стихотворении Авигдора Хамейри Two Letters («Два письма») сердечная разлука получила свое лирическое выражение. Мать пишет:
Моему доброму сыну в Иерусалиме,
Твой отец умер,
Мать больна.
Возвращайся домой, в диаспору.
И сын отвечает:
Прости меня, моя больная мать,
Я никогда не вернусь в диаспору.
…Если ты действительно любишь меня,
приди сюда и обними меня.
Далее следует символ веры сионизма:
Я больше не буду скитальцем!
Я никогда не сдвинусь с места!
Я не сдвинусь с места,
Я не сдвинусь с места,
Нет![108]
Необходимость повторять клятву верности снова и снова на самом деле указывает на слабость.
Чтобы поддержать энтузиазм молодежи и ее преданность делу, писатели и поэты описывали европейские «местечки» как человеческое, национальное и культурное дно, источник слабостей, не позволяющий евреям достичь Утопии. Вероятно, самыми резкими критиками диаспоры были Менделе и Бреннер, с горьким сарказмом описавшие все беды еврейской общины, ее зависимость от неевреев, слабость и убожество. Поселенцы, вышедшие из диаспоры, знали ее реалии, поэтому их собственный опыт смягчал литературное влияние. Иначе обстояло дело с теми, кто родился и получил образование в Палестине; для них литературная карикатура отражала реальность, разительно отличавшуюся от свободной жизни в Палестине в худшую сторону. На самом деле Менделе и Бреннер неоднозначно относились к диаспоре, поскольку она отражала их собственный жизненный опыт и их народ. Несмотря на резкую критику евреев диаспоры, в конце концов они отождествили себя с ними и любили их. Однако рожденные в Палестине восприняли критику без той любви, которая смягчила ее.
Первопроходец был моделью, используемой для идеологической обработки молодежных движений, возникших в Восточной Европе в период между двумя мировыми войнами. Эта идеальная фигура служила символом, привлекавшим идеалистически настроенных молодых людей для сионистского движения. Источников у образа первопроходца было два. Русский народник, революционер, который оставил дом и семью и вел жизнь, полную самоотдачи и самопожертвования ради революции, вдохновлял на новаторство как образ жизни – не смелым разовым поступком, а пожизненным обязательством. Вторым источником, по всей видимости, был хасидизм, также ценивший энтузиазм, готовность отказаться от материального мира и преданность общине верующих. Другие источники вдохновения включали польское национальное движение, которое повлияло на формирование Betar. Разница между пионером Betar и пионером левых движений заключалась в конечной цели их идеологической обработки. В то время как член Betar был призван выполнять любую миссию, необходимую для реализации сионизма, особенно военную, левые молодежные движения направляли своих членов в сельскохозяйственные поселения, предпочтительно на границе, для жизни в кибуцах. Дух поселенца был мощным, он ставил перед молодым человеком конкретную миссию, важность которой никогда не вызывала сомнений и не ослабевала со временем. Сила этого духа очевидна; даже несоциалистические движения, такие как Hapoʻel Hamizrachi, также ратовали за то, чтобы их члены селились в кибуцах.
