Читаем без скачивания Одержимый - Владимир Санин

Чернышев повернулся к Лыкову.

– Антоныч, пора.

– Я тоже пойду! – неожиданно выпалил Перышкин. – У Дуганова колено распухло.

Чернышев внимательно посмотрел на Перышкина и включил палубную трансляцию.

– Дуганову немедленно прибыть на мостик! Палубной команде приготовиться к швартовке!

К швартовке?! Как, куда ты думаешь швартоваться? Дверь тамбучины открылась, по палубе, волоча за собой страховочный конец, заскользил Дуганов. Поднявшись по трапу на крыло мостика, он распахнул дверь, и нас обдало сырым морозным воздухом, Перышкин передал Дуганову штурвал, криво усмехнулся, встретившись со мной глазами, и вслед за Лыковым выскочил из рубки.

Теперь, когда мы оказались совсем рядом с «Байкалом», я отчетливо видел темную, свободную ото льда подводную часть судна. В то мгновение мне почудилось, что «Байкал» до жути похож на мертвого кита; еще я подумал, что, если тысячетонная волна подхватит и бросит нас друг другу в объятия, «Дежнев» треснет и рассыплется, как гнилой орех.

– Приготовиться к прыжку! – возвестил по трансляции Чернышев.

Кажется, впервые в жизни я физически ощутил, что волосы мои встают дыбом: гигантская волна приподняла судно, на фальшборт, отчаянно балансируя, вскарабкались Воротилин и Перышкин – оба в оранжевых спасательных жилетах – и прыгнули вниз. Спустя секунду, когда «Дежнев» нырнул в волну, я на миг увидел две оранжевые фигурки, застывшие на глыбе льда.

Чернышев сбросил шапку, вытер рукавом струившийся по лицу пот.

Я вскрикнул, но голос мой сел, и изо рта вырвался какой-то хрип: одна из фигурок исчезла. Ремез бросился к двери правого крыла и настежь ее распахнул.

– Ползут, Архипыч! Филя уже на ботдеке!

– Воротилин, Перышкин, заводи концы! – выскочив на крыло, проревел в мегафон Чернышев. – Птаха, трави швартовые!

Наконец-то я понял смысл брошенных Чернышевым слов: «Другого выхода не вижу – катамаран!» Я продвинулся к открытой двери, я хотел видеть все.

Оранжевые фигурки ползли по льду.

Я снова вскрикнул: ревущая с пеной волна накрыла «Байкал».

– Назад! – Чернышев отбросил меня от двери. Не знаю, сколько это продолжалось, минуту или час. На кого-то орал Чернышев, где-то вроде бы заело лебедку, никак не удавалось завести за мачту «Байкала» швартовый конец.

– Лыков, Птаха – вира!

Одним прыжком Чернышев оказался у распахнутой двери, ухватился за притолоку и застыл как изваяние. Ремез ударил меня кулаком по плечу.

«Байкал» медленно выпрямлялся – призрак оживал!

Чернышев подскочил к Дуганову, ухватился за шпаги штурвала.

– Руль прямо! – бешено заорал он.

Треск, грохот – и, сбитый с ног неведомой силой, я пребольно ударился о штурвал. В соленом рту появилось что-то постороннее, прокушенным языком я нащупал дыру в верхней челюсти и с кашлем выплюнул два зуба.

– До свадьбы заживет! – Чернышев помог мне подняться, на его глазах были слезы. – А ты говоришь – оверкиль!

Не чувствуя боли, я бросился к двери.

Прижавшись друг к другу, будто обнявшись, покачивались на волне ПРС «Байкал» и СРТ «Семен Дежнев».

Сгоряча я многого не заметил и не понял. Я не видел, например, что Воротилин с Перышкиным подтягивали и заводили швартовые концы не в одиночку (да и вряд ли они справилась бы своими силами), а с помощью капитана, боцмана и двух матросов «Байкала». Не знал я и того, что та самая волна, накрывшая «Байкал», очень ему помогла: смыла часть льда с верхних конструкций. Это и многое другое стало известно потом, на разборе.

Шторм поутих, и оба экипажа всю ночь приводили спасенное судно в порядок: ремонтировали вышедший из строя главный двигатель, восстанавливали антенны, окалывали лед. А под утро, когда взяли курс на Вознесенскую, я поплелся в каюту.

Плохо помню, что говорил мне Баландин: кажется, что они мне завидовали, потому что были в неведении и ужасно волновались. Опустошенный, я прополоскал разбитый рот, с отвращением взглянул в зеркало на свое распухшее лицо и с трудом забрался на койку. Свирепо ныла челюсть, царапали язык осколки выбитых зубов, отсутствие которых, безусловно, очень украсит мою улыбку.

Разгоряченные, пришли Ерофеев и Кудрейко. Они всю ночь работали на «Байкале», и теперь их распирало от впечатлений.

Засыпал я тревожно. Мне мерещились Воротилин и Перышкин, прыгающие в темную пропасть, неестественный, похожий на мертвого кита корабль и слезы на глазах Чернышева.

– А я ему ответил, – громко сказал Баландин, – что бывают такие ситуации, когда спасти может не здравый смысл, а безрассудство! Только и исключительно безрассудство!

Больше я ничего не слышал. Помню только: последнее, о чем я подумал, было то, что остойчивость и жизнь «Байкалу» вернул именно безумный маневр Чернышева.

Чернышев в своем репертуаре

Сначала мне померещился тихий женский смех, а потом я услышал настойчивый призыв: «Всех посторонних прошу покинуть борт! Всех посторонних прошу…» Спросонья мелькнула мысль, что я и есть посторонний и что меня черт знает куда сейчас повезут. Не продрав как следуем глаза, я привычно сбросил ноги, соскочил вниз – и ошалело уставился на двух хохочущих женщин. Наверное, я был хорош – в майке далеко не первой свежести, мятых трусах и с заспанной, битой физиономией.

– Нашли место и время, – незнакомым голосом прошепелявил я, сдирая с койки Баландина одеяло и укутываясь, что вызвало новый приступ веселья. – Расселись тут, людей пугают… бесовки.

– Совсем как мой Алексей, – защебетала Маша, – с кем поведешься, от того и наберешься. А ведь какой культурный Павел Георгич были, какие слова красивые говорили, ножкой шаркали!

– Ну, просто бич из портовой забегаловки, – улыбнулась Инна.

«Всех провожающих прошу покинуть борт», – уныло вещал по трансляции Лыков.

– Слышали? – В каюту вошел Чернышев, в новой с иголочки форме, в белой рубашке, при галстуке. – Откуда здесь это пугало? – удивился он. – Боцман, убрать!

– Пошли вы все к черту, – пряча голые ноги, возмутился я. – Дали бы человеку одеться.

Дверь скрипнула, и Зина, просунув голову, жадно уставилась на Инну.

– Брысь! – рыкнул Чернышев, и дверь захлопнулась. – Мария, ты мне нужна.

– Спохватился, милый муженек, пропела Маша, – а я-то думала, что необнятая уйду!

Мы остались одни.

– Выступать приехала? – глупо спросил я, прикрывая рот рукой.

– Сыро здесь, – поддернув плечами, сказал Инна. – Ну и дикция у тебя, Паша. С Розой Семеновной поговорю, вернешься, новые вставит.

– Поговори. Как ты?

– Было не очень, теперь спокойнее. Я ведь от Юрия Петровича ушла.

– Слышал.

– Паша, ты ужасно смешной! – Инна засмеялась. – Родной Монах не узнает.