Читаем без скачивания Повседневная жизнь русского путешественника в эпоху бездорожья - Николай Борисов

Привет тебе, железный человек, осколок другого мира! Как бы ни были смешны твой наряд и твоя поза, но ты, во всяком случае, — человек чести. Ты не продал свой спутник на металлолом и не открыл ларек с гнилыми бананами. Забытый всеми, как пионер на часах, ты всё так же тянешь к небесам свой сомнительный подарок. Ты бережешь то, что всеми уже давно предано и продано. Но я верю, что твоя верность не пропадет даром…

Что еще узрим мы на этой старинной площади?

В сущности, смотреть тут больше не на что. Да и нам давно пора в дорогу.

Путь и проводы

Вот и недавно перестроенный Крестовский путепровод (на современных картах Москвы — Крестовская эстакада) — мост через Николаевскую (в советское время — Октябрьскую) железную дорогу. Первую в России, открытую в далеком 1851 году. Ту самую, трассу которой, как говорят, царь Николай прочертил при помощи линейки и карандаша, ненароком обведя при этом и выступавший за край линейки кончик своего державного перста. Инженеры побоялись уточнить у грозного императора происхождение изгиба на прямой линии. Так и построили дорогу с выступом где-то в районе Валдая…

Старая и сомнительная, но вечно живая байка. Как и сама российская монархия. Много монархии — плохо. Мало монархии — тоже плохо. «Царский путь» — золотая середина. Вот только найти эту середину дано не каждому монарху…

Но мы уже вливаемся в поток, стремящийся на мост.

Мост как мост. Знаменитый разве что своим бесконечным ремонтом и автомобильными пробками. В хорошее время его и не заметишь в изгибе улицы. Но давайте немного задержимся и пройдем по узкой пешеходной дорожке по краю моста.

Внизу — известная, но всегда бередящая русскую душу картина: уходящие вдаль серебряные рельсы, пустые вагоны в «отстойнике», горьковатый угольный дымок и какая-то давняя, щемящая тоска железной дороги.

На гранитной тумбе с чугунной вазой, отмечающей въезд на мост, укреплена памятная доска. «Крестовский путепровод. Построен в 1936—1937 годах по проекту инженера Г. Ф. Вернера и архитекторов К. Н. Яковлева и Ю. Н. Яковлева».

Итак, 1936—1937 годы. Крестовский путепровод. Путь, проводы, кресты… Очень русское название, а в сочетании с датами — целый мемориал. Ведь дорога-то эта ведет, между прочим, не только на родину Ломоносова. Но также на вологодский и архангельский лесоповалы, в бездонные шахты Инты и Воркуты… Такой вот путь и проводы получаются…

Но полно. «Всюду жизнь», как справедливо отметил художник Н. А. Ярошенко. Вот взять хотя бы чугунную ограду путепровода. Какой красивый рисунок: бесконечно вьющийся стебель с молодыми листьями. Где-то я уже видел этот мотив. Нуда, конечно, это же из старопечатных орнаментов или из росписей церкви Ильи Пророка в Ярославле. В оригинале, конечно, лучше. Но и на том спасибо. Эти изогнутые в порыве жизни пышные стебли — самое художественное из всего, чем может оправдаться Крестовская застава. С ними и перспектива путепровода уже не кажется такой угрюмой, а чугунные вазы на гранитных тумбах — такими безысходными.

Глава двадцать седьмая.

Пятницкое кладбище

Справа за Крестовским путепроводом белеет в зелени Троицкая церковь на Пятницком кладбище. Ее стройные ампирные формы создают настроение возвышенной отрешенности, вполне соответствующее характеру места. Венчающая колокольню хрупкая ротонда кажется явлением из другого мира среди угрюмых каменных громад проспекта Мира.

Но нет в России такой красоты, посреди которой какой-нибудь самодовольный обыватель не повесил бы свой гамак.

Вид на эту архитектурную драгоценность почти закрыт поставленным прямо перед церковью кирпичным офисным зданием с характерной для нынешней московской застройки нелепой стеклянной пирамидкой на крыше. Нет нужды говорить о вкусах нуворишей. Но о чем думали чиновники архитектурного надзора, когда разрешали строить здесь это здание? Вопрос, конечно, риторический…

Пятницкое кладбище относится к числу старых, но отнюдь не аристократических. Первые захоронения здесь, за городской чертой, связаны были с эпидемией чумы, посетившей столицу в 1771 году. С тех пор кладбище (которое нередко называли Крестовским) разрослось, обзавелось собственным храмом. Сначала была поставлена деревянная церковь во имя святой Параскевы Сербской. Параскева по-гречески означает «пятница», день недели. Отсюда возникло народное имя этой святой — Параскева Пятница. Так кладбище у церкви стало называться Пятницким.

В 1827 году начался сбор пожертвований на строительство каменной церкви. С этой целью возле Троицкой дороги поставили часовню, где все желающие могли жертвовать на храм. Однако народных медяков как всегда оказалось недостаточно. Благодаря пожертвованиям состоятельных москвичей (среди которых был и владелец соседнего Останкина граф Д. Н. Шереметев), а также поддержке московского митрополита Филарета (Дроздова), мать которого была похоронена на этом кладбище, необходимая сумма была собрана. В 1830 году мастера приступили к строительству существующего ныне каменного храма.

Согласно памятной доске, установленной на стене храма, автором проекта был выдающийся московский архитектор А. Г. Григорьев. Однако в современных описаниях храма сообщается, что его строили не менее известные московские архитекторы В. А. Балашов и Ф. М. Шестаков (204, 8). Последнее подтверждается изысканиями в архивах. В апреле 1829 года Шестаков вместе со своим учителем В. А. Балашовым «составил проект (плана и фасада) церкви Параскевы с колокольней и четырьмя приделами на Пятницком кладбище за Крестом» (57, 212).

Со временем Пятницкую церковь по одному из ее приделов стали называть Троицкой. Это название привлекало многочисленных паломников, проходивших мимо храма в Свято-Троицкую Сергиеву лавру. Помимо престола во имя Живоначальной Троицы в трапезной были устроены приделы Сергия Радонежского (северный) и Параскевы Сербской (южный).

Пятницкое кладбище поражает своими размерами и запутанностью тропинок. Высоко над головой, словно готические своды, смыкаются кроны огромных деревьев. Под их зеленым шатром жарким летом царят сумрак и прохлада. Но город мертвых расположен посреди города живых. Через глухие заборы равнодушно глядят серые стекла каких-то институтов и цехов. Рядом — школа из красного кирпича. Окна классов выходят прямо на кладбище…

Не будучи аристократическим, здешний некрополь имеет всё же своих знаменитостей. На главной аллее кладбища находится небольшая, сложенная из красного кирпича церковь во имя святого Симеона Персидского (1916). У алтаря этого храма — семейное захоронение Ростопчиных. Самый известный среди них — любимец Павла I граф Федор Васильевич Ростопчин (1763— 1826). Он был московским губернатором в 1812 году. Ходили упорные слухи, что именно Ростопчин устроил пожар Москвы после вступления в город войск Наполеона. Помимо «пожарной» легенды, он прославился своими «афишами» — написанными простонародным языком листовками, призывавшими с борьбе с французами. После отставки в 1814 году Ростопчин жил за границей и писал воспоминания.

Рядом со знаменитым поджигателем — его дети и сноха, известная поэтесса Е. П. Ростопчина (1811 — 1858). Возле южной стены Троицкой церкви — герой другого рода: производитель знаменитой водки предприимчивый ярославский крестьянин Петр Арсеньевич Смирнов (18 31 — 1898).

Не пожалейте времени, чтобы навестить расположенную в дальнем углу кладбища «университетскую слободку» (участок № 22). Здесь, на небольшой поляне, собрались для последней беседы представители той ученой, философствующей и вольнодумствующей Москвы, которую Герцен воспел в «Былом и думах». В центре — обелиск над могилой историка Тимофея Николаевича Грановского. На его лекции по истории европейского Средневековья собиралась вся просвещенная Москва. Университетские власти не любили либерального профессора и всячески притесняли его. Похороны Грановского в октябре 1855 года всколыхнули московское студенчество и стали «первой ласточкой» александровской «оттепели». Вот что рассказывает об этом в своих воспоминаниях профессор О. М. Бодянский.

«Ничья смерть так сильно не поражала университета с незапамятного времени, как смерть его: все без исключения были под гнетом ее; с утра до поздней ночи двери жилища его не затворялись, как от университетских, так и вообще московского общества. Только на 3-й день вынесли его в университетскую церковь: торжественность была полная; но и того полнее была она на следующий день, когда хоронили его. После обедни, совершенной ректором семинарии Леонидом, и панихиды профессора Историко-филологического факультета при помощи некоторых из других, а также и самого попечителя вынесли гроб его из церкви до сенных дверей и сдали студентам, которые и понесли гроб его на своих руках через весь город на Пятницкое кладбище за Крестовской заставой, расстоянием верст 6. Путь был усыпан цветами и лавровыми листьями. С 10-ти утра до 3-х пополудни продолжалась вся эта торжественность. Профессора были в мундирах, равно как и студенты; провожающих видимо-невидимо, и большей частью все почти шли пешком от самой церкви до могилы, в том числе множество дам; поезд же тянулся больше чем на версту. Давно уже столица наша не видела подобных похорон, давно никого она так славно, так единодушно не чтила» (14, 183).