Читаем без скачивания Повседневная жизнь русского путешественника в эпоху бездорожья - Николай Борисов

Мечта о новой «земле обетованной» укрепляла мормонов в их скитаниях. Близкое по сути, но несравненно более крупное по размаху и значимое по последствиям движение всколыхнуло Россию в начале XX столетия.

В патриархальной России вера в обетованный коммунизм, своего рода «царство Божье на земле», приняла характер новой религии. Поэт и философ Максимилиан Волошин выразил эту мысль своей афористичной строкой:

Вся наша революция былаКомком религиозной истерии… (24, 204)

Религия коммунизма прошла все необходимые стадии своего развития. Дух первых марксистских кружков был сродни духу раннехристианских общин с их катакомбными собраниями, братскими трапезами и жертвенным мужеством. Оживленная подвигом мучеников за веру, религия вступила в следующую стадию. Началось время ожесточенных догматических споров, которые при всей их внешней мелочности были необходимы для выработки универсальной и многоуровневой доктрины, отвечавшей запросам людей разного социального и культурного уровня. Наконец доктрина стала государственной религией и в этом качестве пополнилась целым набором эффективных средств воздействия на народные массы. Это и многолюдные шествия, и проникнутая идеологией архитектура, и развитая символика.

Установленные съездами-соборами догматы религии не подлежали дальнейшему обсуждению. Те, кто не понял этой перемены, подверглись гонению. Государство приобретало все более теократический характер. Прежде император был главой церкви. Теперь лидер партии, то есть духовный вождь, стал реальным главой советской империи.

Любая религия подразумевает наличие Бога на небесах и его наместника, «земного бога». Мормоны избирали свое «правительство» и в соответствии с духом общины называли его «кворумом двенадцати апостолов». Во главе этого «политбюро» находился президент церкви.

Для социальной религии российского коммунизма Всевышним поначалу был Карл Маркс. Позднее сложилась своего рода «святая Троица», глядевшая с каждого первомайского плаката, — Маркс, Энгельс и Ленин.

(Четырехгранная пирамида — древнейший образ незыблемой власти, популярный в советской символике 1920-х годов — требовала четырех героев-вождей. Четвертым поначалу был Троцкий. Но вскоре его место занял Сталин.)

Воспитанник духовной семинарии, Сталин выступил в роли «земного бога». Он понял, о чем мечтает русский крестьянин — истинный заказчик грандиозного проекта Земного рая.

Бесконечные споры о достоинствах и пороках Сталина удивительно напоминают индийскую сказку о трех слепых, которые решили выяснить, на кого похож слон. Один взял слона за хобот и сказал: «Слон похож на питона…» Другой обхватил слона за ногу и воскликнул: «Слон похож на дерево!» Третий потянул слона за хвост и определил: «Слон похож на змею…»

Сталин отличался необычайно тонким политическим чутьем. В этом — источник его триумфов, его побед над политическими противниками. Он раньше всех почувствовал неизбежность возникновения нового правящего класса, который позднее назовут номенклатурой. Создатель и вождь номенклатуры, он был поднят ею к вершинам власти.

Сталин первым понял, что консолидация и структуризация общества, необходимые в условиях надвигавшейся Второй мировой войны, возможны только на путях возрождения монархических инстинктов русского крестьянства. Политический антагонист Сталина кадет и эмигрант Павел Милюков, внимательно следивший за ходом дел в России, в 1939 году говорил: «Сталин является гениальным политиком, поскольку он почувствовал одну важнейшую вещь для любого политика: он вернул Россию в русло традиционного общества» (69, 463).

Но что такое в данном случае «традиционное общество»? Это основанное на патриархальных представлениях и неискоренимом фатализме крестьянства русское самодержавие.

Всякое историческое явление эволюционирует. Свирепое самодержавие Ивана Грозного со временем подобрело. Начался процесс самоограничения верховной власти. Правительство и правящий класс европеизировались гораздо быстрее, чем население страны. Возникшая в эпоху «великих реформ» либеральная интеллигенция оказывала смягчающее влияние на внутреннюю политику правительства. Вынужденное двуличие и «двуязычие» верховной власти вызывали возмущение народных масс. В экстремальной ситуации Первой мировой войны власть не сумела сохранить контроль над обществом и армией.

Захватившие власть большевики неизбежно должны были в новом облачении восстановить самодержавие, укрепив его новой религией коммунизма и слегка закамуфлировав атрибутами европейской политической системы. Они учились на ошибках якобинцев, парижских коммунаров и последних Романовых. Так возникла советская (сталинская) система, застывшую форму которой называют «тоталитарным режимом».

Эта система позволила России добиться многого на сцене мировой истории. (Вопрос о цене этих достижений и целесообразности уплаты этой цены в данном случае выносится за скобки.) Однако, как и любая политическая система, она имела ограниченный ресурс. Созданная из столь разнородных элементов как немецкий марксизм и общинный коллективизм, азиатское презрение к личности и американский энтузиазм великого эксперимента, новейшие военные технологии и российская безответственность, система была эклектична по самой своей природе. Ее «ахиллесовой пятой» (как и у любой абсолютной монархии) была личность государя, его деловые и человеческие качества. Но еще более, чем бездарность правителя, советскую систему обрекал на гибель эгоизм правящего класса, его инстинктивное стремление укрепить свое господство, соединив власть кресла с властью денег. Запретный плод собственности манил советскую знать вопреки всем проклятиям и запретам «верных ленинцев».

Не обошлось и без скрытого вмешательства извне. Внимательно наблюдая за тем, что происходит в Советском Союзе, его геополитические соперники способствовали развитию деструктивных процессов.

Чрезвычайные обстоятельства, угрожавшие самому существованию России как государства (Вторая мировая война и последовавшая за ней холодная война), продлили существование советской системы с ее огромными мобилизационными возможностями. Однако состояние осажденного лагеря не могло продолжаться вечно. Не найдя в себе сил для обновления и приспособления к новым историческим реалиям, советская система в одночасье рухнула, похоронив под своими развалинами и созданную трудом и подвигом многих поколений Российскую державу. Наследники великих самодержцев занялись дележом уцелевшего имущества…

Все ушло — но все осталось.

«Нет, то, что сделано, сделано навеки, брошено в бесконечность времени и должно, видимое или скрытое от наших глаз, действовать в нем, должно расти как новый, несокрушимый элемент в бесконечности вещей» (75, 245).

Но мы, кажется, увлеклись рассуждениями о еще горячем в нашей памяти недавнем прошлом. А между тем долгая прогулка по ВДНХ не входит в наши планы. Да и приедается быстро всё это кондитерское великолепие, все эти бесконечные елисейско-елисеевские поля. Не забудем, что мы — путники, едущие в Ростов по старой Троицкой дороге. Поэтому впредь будем ограничиваться тем, что прямо связано с дорогой.

Но и тут картина в своем роде уникальная. Огромные дома по сторонам широкого, как Волга, проспекта исполнены тяжелого азиатского величия. В них жили, конечно, не простые люди. Партийные секретари, чиновники из министерств, офицеры с красным околышем, «творческая интеллигенция»…

Отдельная квартира со всеми удобствами в таком доме значила в то время примерно то же, что при старом режиме — особняк на Пречистенке или Воздвиженке. Внимательный читатель Макиавелли, Сталин знал, как строить отношения со своим двором. Кнутом репрессий и пряником привилегий он держал новых «дворян» в узде, гнал в гору «великих свершений».

От прямоты и широты проспекта Мира веет имперским Петербургом. Но всё же это далеко не Петербург. Все дворцы Северной столицы этим гигантам не выше, чем по колено. Впрочем, дело не только в размерах. Дух европейского порядка, витающий над водами Невы, и дух, парящий над болотами Яузы, — лишь очень дальние родственники.

Петербург — слегка обрусевшая Европа. То, что ожидает нас за Крестовской заставой, — отнюдь не Европа. Из узких, как крепостные бойницы, окон сталинских многоэтажек глядит восставший из своих песков древний Вавилон. Цвет этих стен напоминает о пустынях Месопотамии.

Впрочем, Вавилон как символ восточного деспотизма — это общее впечатление. А в деталях, куда ни глянь, царит эклектика, смешение эпох и стилей. Бескрайние фасады увешаны разнообразными архитектурными драпировками. Здесь и глубокий руст со стен палаццо Медичи — Рикарди, и огромные, как козырьки грузинских кепок, флорентийские карнизы, и лепные регалии в духе николаевского ампира…