Читаем без скачивания Женщина с глазами кошки - Алла Полянская

— Я иду. Но в доме я не одна, не шуми, тетя Роза очень больна.

— Я знаю.

— А кто еще знает?

— Никто. Я всегда работаю без напарника.

Вот и славно. Джунгли вокруг становятся четкими и пронзительными, пылинки ранят слух своим шелестом, а стук ее сердца, как удары бубна. Где ты, Бартон? Я устала, так что план такой: быстренько убью тебя и пойду в душ.

Она спряталась под лестницей. И она меня не боится — а напрасно. Мне ведь не нужен нож, как тебе, дорогая, зря ты его вогнала в фамильные панели. Думаю, старуха Левин в гробу перевернулась от того, что портят дубовые панели. И вообще, нож двигается медленно, а ты еще медленнее, зато песня, звучащая в моей голове, дает мне силы. Смотри, как надо, показываю один раз, больше ты уже ничего не увидишь.

Мои пальцы входят в ее тело. Но моя противница юркая, как ящерица, рана получилась так себе. Мы ведь только начали танец? Я поиграю тобой, Бартон, ты — моя мышь, и тебе уже не хочется улыбаться. Вставай, так неинтересно!

Песня звучит все громче, и монстр на пьедестале храма упивается кровью жертв — его глаз посреди лба не такой, как остальные, это тьма, которую нужно схватить когтями и вырвать наружу. Только когтями можно зацепить ее…

А Бартон упала. Я склоняюсь над ней — она почти без сознания. Но ее нож ужалил меня — не больно, просто обидно, а потому игры закончились. Жаль, красивая была мышка.

— Нет, Вика! Не делай этого!

Мир резко затормозил, меня качнуло вперед, и я едва не свалилась на свою жертву. А тетя Роза права — не надо сорить в доме.

— Роза, тебе нельзя вставать.

— Можно.

Тетя осторожно спускается по ступенькам, Гарольд придерживает ее. Мы с Керстин сидим под стенкой и зализываем раны. Спорим, мои заживут скорее?

Все трое чем-то напуганы.

— Ее глаза… Вы видите ее глаза? — вскрикивает агент Бартон.

— Да. Тори!

Что они несут? При чем тут мои глаза?

Музыка джунглей почти стихла, песня у костра, такого далекого. Монстр расселся на каменном пьедестале, кровь стекает по желобу, пенится, собираясь в большом котле… А рука в массивном браслете, вырвавшая монстру глаз, вовсе не рука, а лапа ягуара…

Я поднимаю голову и заглядываю в зеркало. Лицо там мое — и не мое. Я смотрю на себя глазами солнечного кота. Теперь я понимаю, отчего они так напуганы… Но я же им все уже рассказала!

— Тори, так это… правда?

Вот оно что… Гарольд мне не поверил. Они с Розой, наверное, решили, что я наконец спятила после всех своих приключений.

— Гарольд, мы знакомы много лет. Ты хоть раз поймал меня на лжи?

— Тори…

— Ты и Роза, вы сочли меня сумасшедшей?

— Тори…

— Черт тебя подери, Гарольд! Тебя и твой лживый язык! Все, хватит с меня этого дерьма, мне пора уходить.

— Если бы я не знала, что это невозможно, я бы сказала, что сейчас рядом с тобой Тамара. — Роза стоит в дверях библиотеки. — Но это невозможно!

— Кто такая Тамара?

Мы спрашиваем одновременно, я и Бартон. И переглядываемся. Похоже, мои глаза снова в норме.

— Тамара? Вика, так звали твою мать.

А, точно. Где-то там, в глубине памяти, я помнила это, но с тех пор много воды утекло и воспоминания поблекли, значит, и забыть не грех. Она ведь не слишком себя мною утруждала, та самая Тамара.

— Вот, посмотрите сюда, обе!

Тетя Роза принесла альбом и достала из него фотографию. Альбом знакомый, наш с ней, со времен доАмерики. Я и раньше видела этот снимок, но не особо рассматривала — две девушки, не то близнецы, не то сестры с небольшой разницей в возрасте. И что? Одна из них была моей биологической матерью.

Но Бартон ведет себя очень странно — вцепилась в фотографию, словно обнаружила клад. Что она там увидала?

— А вторая девушка, которая справа, кто такая? — Голос ее немного охрип, потому что я ведь собиралась вырвать ей горло.

— Это Нина, старшая сестра, которая, как говорила Тамара, давно куда-то пропала задолго до рождения Вики. Тамара так ничего о ней и не знала. Я берегла фотографию для Вики, но она никогда не интересовалась… Что с вами?

— Ничего, все в порядке. Вы можете дать мне снимок ненадолго?

— Конечно. Вика, ты не против?

— Да пусть забирает, если так загорелось, и валит из нашего дома. Давай, Бартон, забирай хоть весь альбом и выметайся!

Спецагент поднимается и, как слепая, идет к двери. Она настолько поглощена какими-то своими неприятностями, что даже Эд с Луисом не вызывают у нее интереса, хотя как раз входят в дом. Наконец Керстин садится в машину и трогается с места.

Где моя ванная? На мне табуны микробов!

Но автомобиль останавливается около ворот. Ну, давай же, уезжай, Бартон! Я хочу остаться среди своих. Я скучала по тете Розе! Даже по Гарольду, наверное, скучала. А уж по этим двум болванам, которые не догадались бросить машину, принадлежащую федеральной службе, скучала просто ужасно. Так что поезжай отсюда, спецагент, пока цела.

Но машина стоит. Я медленно иду к ней — надо прямо сейчас решить все вопросы раз и навсегда, за меня этого никто не сделает. Нас должны оставить в покое! Я скажу, что выдам всю историю прессе, что уговорю Брекстона и Джейка, и те поддержат меня, что даже подкачусь к Мерион, и миссис Хиксли будет судиться со спецслужбами до посинения, я… Я просто хочу, чтобы она уехала. Ведь если сейчас ей придет в голову вызвать подмогу, наш дом превратится в бедлам, а тете Розе нужен покой.

— Бартон, чего остановилась? Ворота открыты. Дорогу забыла, что ли?

Она ничего не говорит. Склонилась на руль, и плечи ее вздрагивают. Что это, новая ловушка?

— Ну, ты чего раскисла, Бартон?

Открываю дверцу и заглядываю в салон. Керстин плачет тяжело и безутешно, и все мои ядовитые слова и зловещие намерения испаряются. У нее, похоже, нервный срыв. Наверное, обидно, что я навешала ей, потому что она ведь обученный специальный агент, а я — так, самоучка.

— Идем в дом, Бартон. Чего расклеилась? Не реви. У тебя против меня не было ни одного шанса. Хотя ножи ты бросаешь классно, честное слово. Все панели мне попортила, а это ж семейная реликвия, не что попало… Не плачь, Бартон, нос распухнет. Когда я плачу, у меня распухает, точно. Заходи.

Я усаживаю ее в кресло, Эд несет воду с бренди. Бартон пьет, зубы ее стучат о стекло стакана. Кровь сочится из ран, и мне надо бы перевязать ее. Ну, это уж как водится.

— Пошли, тебе надо прилечь. Сейчас вымоешься, выдам тебе чистую одежду, обработаю раны, вколем антибиотик — иначе воспаление начнется… Вот, давай сюда.

Она покорно идет за мной, я сдираю с нее одежду, пихаю под душ. Мои силы на исходе, но я должна подремонтировать ее.