Читаем без скачивания Запределье. Осколок империи - Андрей Ерпылев

— Ты и это знаешь… А скажи мне, друг мой: не ты ли нас заложил своему батюшке?

— Думай, о чем говоришь, Петр. Если бы я тогда донес на вас, то ничего бы этого не случилось — вас бы арестовали в тот же вечер.

— Это точно, — улыбнулся Спаковский. — Я рад, что не ошибся в тебе. Жаль, что тебя не было с нами.

— А мне не жаль! Ты знаешь, что вас будет судить военно-полевой суд? Тебе известно, что это значит?

— Суд скорый и правый, — пожал плечами узник. — Папаша уже сообщил тебе, что нас ждет?

— Что ждет? Виселица!

Петя вздрогнул и потупился. Когда он снова поднял глаза, они подозрительно блестели.

— Маму жалко… Твой отец хочет нас непременно повесить?

— А тебе хочется расстрела? А, может быть, гильотины, как французскому революционеру?

— Я бы не горевал, если бы все эти вещи меня миновали.

Друзья помолчали.

— О чем вы думали, когда устраивали этот заговор?

— О чем?.. Ты серьезно думаешь, что Новая Россия сможет долго просуществовать в изоляции от внешнего мира?

— Просуществовала же десять лет…

— Да, просуществовала. Пока большевикам было не до нас. Стоит им заняться освоением здешних мест, и мы окажемся заперты тут, как крысы. И выродимся за два-три поколения. Если из глубин Запределья не придет еще какая-нибудь напасть. В этот раз нам повезло — погибли только дети…

Спаковский сглотнул, помолчал и продолжил:

— А если в следующий раз грянет что-нибудь вроде чумы настоящей? Месяц, и тут останется ни души. У Новой России нет будущего без Советской России. Там сейчас правят совсем не те люди, что десять лет назад…

— Сталин?

— Хм, да ты прямо знаток Советской России… Хотя бы и Сталин. Ты знаешь, что Лев Троцкий, так досаждавший нам в Гражданскую, отставлен от всех постов и сослан в Туркестан?

— О чем это говорит?

— О том, что большевистский эксперимент провалился и свернут за ненадобностью! Красные уже готовы не только к разрушению, но и к созиданию. Ты бы знал, какие сейчас идут по всей России великие стройки! Беломорканал, Днепрогэс…

— И что эти каналы дадут нам?

— Что? Главное, что мы можем дать им! Огромный мир, полный природных богатств! За одно это красные простят нам прошлое…

— А почему они должны нас прощать? Прощать за то, что у нас отняли все, за то, что убивали и насиловали нас? Прощать за то, что нас лишили Родины? Прощать должны мы… К тому же — почему ты думаешь, что они были бы настолько нам благодарны за открытие Нового Мира? Он их устроит и без нас. Мы же не коренные жители, с которыми нужно считаться, — одной братской могилы хватит на всех.

Петя молчал. Ему нечем было возразить старшему другу. Он и сам за проведенные в одиночке дни и бессонные ночи сотни раз пожалел, что, как неразумное дитя, влез во взрослые серьезные игры. Поддался выпестованной им же самим химере. Как хотелось ему, домашнему ребенку из интеллигентной семьи, вернуться сейчас под отчий кров, где его так любили, холили и лелеяли. Выспаться под теплым одеялом, на пуховой перине, взбитой заботливыми мамиными руками, снять с полки книжного шкафа любимую книгу и читать под зеленым абажуром, хрустя чем-нибудь вкусненьким… Нет, впереди его ждала лишь промозглая камера, жесткая койка, душная вонь параши, неудобоваримая баланда и жиденький чаек вместо домашней снеди. А в недалекой перспективе — позорный эшафот и пеньковая петля…

— Это не ты хотя бы стрелял в отца Иннокентия? — нарушил Алексей затянувшееся молчание, вслушиваясь в мерные шаги тюремщика, доносящиеся из коридора.

— Нет, — помотал опущенной головой Спаковский. — И никто из наших. У нас вообще не было оружия. Мы лишь читали доставленную извне литературу, строили планы… Вооруженная борьба была впереди, в отдаленной перспективе…

— Борьба… — с горечью повторил за ним Алексей. — Чего вы добились своей борьбой? Новая Россия гибнет на глазах. Многие крестьяне собираются покинуть колонию и перебраться в другие места. Кто-то, самый торопливый, уже тронулся в путь. Они обречены — маленьким группкам не выжить в диком мире. Среди образованной части населения тоже раскол… Выродились бы мы когда-нибудь или нет — до этого еще нужно дожить. А по вашей вине Новая Россия прекратит существование уже в течение нашей жизни…

Он оборвал себя, вспомнив, что уж Петенька-то точно не успеет увидеть гибели Осколка Империи. Ему стало до слез жалко этого глупенького мальчика, своими руками набросившего петлю на свою шею и шеи таких же маменькиных сыночков, как и он сам. Просто так — из юношеской бравады, из романтических прожектов, не имеющих под собой ничего реального…

— Мне пора, — пробормотал он, коснувшись ледяной руки Спаковского, по-прежнему сидящего с опущенной головой, и поспешно отдернув ее: ему показалось, что это — рука уже мертвого человека. — Хочешь, я уговорю отца, чтобы он позволил тебе увидеться с родителями?

— Зачем? — срывающимся голосом прошептал Петя, и Еланцев с болью понял, что тот плачет. — Приговоренным положено свидание с родными перед… перед… Ведь твой отец не лишит меня последнего права? — с вызовом вскинул он мокрые глаза на друга.

— До свидания, — Алеша поднялся на ноги и подошел к двери: ему было невыносимо оставаться здесь, под физически давящими на него мертвыми сводами.

— Прощай… — услышал он под скрежет ключа в замочной скважине…

Повинуясь приказу судьи, все присутствующие в зале суда, в который на время процесса превратилось самое большое в Новой России здание — зал кинематографа «Одеон», поднялись со своих мест. Встали и преступники в своей загородке. Когда затих стук, шорох, покашливание и прочие звуки, издаваемые массой людей — в немаленький, в общем-то зал, набилась едва ли не четверть жителей Запределья, — господин Нойверт огласил приговор.

Для всех, включая Алексея, полной неожиданностью стало решение генерал-губернатора рассматривать дело о мятеже не в военно-полевом суде, а на открытом процессе, подготовка к которому затянулась на месяцы. Сейчас на дворе уже стоял декабрь, поздняя осень Запределья, а заговорщиков — вчерашних гимназистов и студентов — было не узнать. Похудели, многие отрастили бороды и длинные волосы… Но не они одни сидели за высокими перилами «лобного места» — в уголке тесно жалась кучка растерянных бородачей. По указанию полковника Еланцева было проведено тщательное расследование трагических событий и выявлены стрелявшие тогда в солдат и священника.

Парадоксально, но аресты виновных крестьян не только не увеличили поток желающих убраться из пределов Новой России на «вольные хлеба», но снизили его до минимума. Темные — не темные, но более всего ценящие справедливость крестьяне отлично понимали: если виновны — должны ответить. Не пытались скрыться даже сами «убивцы», сидящие теперь рядом с «подстрекателями». Следствие и процесс только укрепили в крестьянах веру в данную им Господом власть: не Царя-батюшку, злодейски убиенного большевиками, так его законного наместника в здешнем диком краю.

Мнение присяжных разделилось — девять голосов против трех, и теперь, затаив дыхание, все ждали самого главного.

— …признанные виновными в заговоре против законной власти и подстрекательстве к бунту приговариваются к десяти годам каторжных работ и бессрочной ссылке.

В зале возник шум. Кто-то из женщин — наверное, матери «заговорщиков» — рыдал от облегчения, кто-то роптал на мягкость приговора, кто-то переговаривался с кем-то… Судья постучал деревянным молотком, призывая к тишине, и завершил.

— Однако, учитывая специфические особенности Новой России, каторга и ссылка заменяются вечным изгнанием осужденных за пределы обжитых мест. Отныне, под страхом смертной казни, им запрещается приближаться к городам и селениям Новой России более чем на пятьсот верст иначе как по письменному распоряжению властей…

Окончание приговора потонуло в шуме, грозящем обрушить потолок кинозала…

— Может быть, останешься?

Отец и сын прощались на окраине города. Огромный обоз уже тронулся в свой бесконечный путь, но телеге, на которой был сложен скарб семьи Еланцевых, еще только предстояло дожидаться своей очереди. Отъезд ссыльных, из гуманных соображений, был отложен до весны — гнать людей в заснеженные леса Запределья, на верную смерть, было бы более жестко, чем подвергнуть их немедленной казни. К тому же отправлялись они в изгнание не одни — со многими из заговорщиков решили поехать их родители, невесты, друзья. А к изгоняемым крестьянам присоединилось немало односельчан, надеющихся на лучшую долю в необжитом краю. Стоит ли говорить, что большее их число составляли те, кто лишился своих «чудных» детей. Чудеса пугали привыкших к размеренной жизни и честному труду землепашцев.