Читаем без скачивания Дорога в тысячу ли - Мин Чжин Ли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Каждый раз, когда шли пассажиры с очередного поезда, она невольно напрягалась, но никто не останавливался перед ее тележкой. Сонджа старалась не плакать. Грудь ее отяжелела от молока, она скучала по дому, по Кёнхи и Мосасу. Она вытерла лицо рукавом, пытаясь вспомнить, что обязана стать лучшей торговкой кимчи на рынке, ради сестры, ради сыновей.
— Кимчи! Вкусная кимчи! Попробуйте вкусную кимчи и никогда не делайте ее дома! — закричала она.
Прохожие оглядывались на нее, и Сонджа почувствовала ужас и опустила глаза.
Никто ничего не купил. Мясник закончил разделку туши, вымыл руки и дал ей двадцать пять сен, Сонджа торопливо наполнила для него контейнер. Его, похоже, не смущало, что она не говорит по-японски. Он поставил контейнер с кимчи между головами, потом достал свой обед-бэнто.[15] Мясник аккуратно положил кусок кимчи поверх белого риса палочками для еды и съел немного риса и капусты вместе.
— Ойши! Ойши ни! Хонто ойши, — сказал он, улыбаясь.
Она поклонилась ему.
В обеденное время Кёнхи принесла Мосасу, и Сонджа вспомнила, что должна вернуть стоимость капусты, редьки и специй. Ей пришлось показать больше денег, чем она получила. Кёнхи смотрела за тележкой, а Сонджа кормила ребенка, отвернувшись к стене вокзала.
— Я бы испугалась, — задумчиво сказала Кёнхи. — Ты знаешь, как я мечтала торговать кимчи, но не понимала, как страшно здесь стоять. Ты такая храбрая.
— Какой у нас выбор? — сказала Сонджа, глядя на своего красивого мальчика.
— Хочешь, я побуду с тобой?
— Не надо. Ты должна быть дома, когда Ноа вернется из школы, и тебе надо приготовить ужин. Извини, что я не могу помочь тебе, сестра.
— Мои дела совсем легкие, — сказала Кёнхи.
Было почти два часа дня, и воздух стал прохладнее, солнце скрылось.
— Я не собираюсь возвращаться домой, пока не продам всю кимчи.
— В самом деле?
Сонджа кивнула. Ее малыш, Мосасу, походил на Исэка, но ничем не напоминал Ноа. Когда она подумала о том, как сильно любит своих мальчиков, невольно вспомнила своих родителей. Сонджа уехала так далеко от матери и отца. Она стояла у грохочущего железнодорожного вокзала, пытаясь продать кимчи. Не было ничего постыдного в ее работе, но вряд ли родители хотели для нее именно этого.
Когда Сонджа закончила кормление грудью, Кёнхи протянула ей два ролла в сахаре и бутылку восстановленного молока.
— Ты должна поесть, Сонджа. Ты должна пить много воды и молока.
Кёнхи повернулась спиной, и Сонджа пристроила Мосасу внутрь шарфа, который Кёнхи обвязала вокруг живота, ребенок удобно разместился в этой «сумке».
— Я пойду домой, дождусь Ноа и приготовлю нам всем ужин. Мы отличная команда.
Маленькая голова Мосасу легла на тонкие лопатки Кёнхи, и Сонджа смотрела им вслед. Когда они оказались вне пределов слышимости, она закричала:
— Кимчи! Вкусная кимчи! Кимчи! Вкусная кимчи! Ойши дэсу! Ойши кимчи!
Звук собственного голоса успокаивал, не потому что это был ее голос, но потому что он напомнил ей времена, когда она шла на рынок за покупками — сперва с отцом, позже сама, а затем как влюбленная, жаждущая взгляда своего мужчины.
— Кимчи! Кимчи! Домашняя кимчи! Самая вкусная кимчи в Икайно! Вкуснее, чем у вашей бабушки! Ойши дэсу, ойши! — Она старалась казаться веселой, потому что ей всегда нравились жизнерадостные торговки. — Ойши! Ойши!
В тот вечер Сонджа не ушла домой, пока не увидела дно горшка с кимчи.
Сонджа быстро научилась продавать всю кимчи, которую готовили они с Кёнхи, и эта способность придала ей сил. Даже если бы они могли сделать больше кимчи, она и тогда бы все продала, но на ферментирование капусты требовалось время, и не всегда можно было найти на рынке необходимые ингредиенты. Даже когда прибыль стала возрастать, цена на капусту могла внезапно повыситься или, что еще хуже, ее могло вообще не оказаться на прилавках. Когда такое случалось, женщины мариновали редьку, огурцы, чеснок или эндивий, а иногда Кёнхи мариновала морковь или баклажаны без чеснока и перца, потому что японцы предпочитали такой вид приправ. Сонджа все время думала о земле, о маленьком огороде, который мать держала за домом; он кормил их, даже когда постояльцы съедали вдвое больше, чем заплатили.
Цены на свежие продукты продолжали расти. Иные клиенты просили продать им чашку кимчи, потому что не могли позволить себе целый горшок. Если у Сонджи не оказывалось кимчи или маринованных овощей, она продавала что-нибудь другое: жареный сладкий картофель и каштаны, вареные колосья. У нее теперь было две тележки, и она соединяла их, как вагончики, одна — с самодельной угольной плитой, другая — для маринадов. Тележки заняли изрядную часть кухни, потому что приходилось держать их ночью внутри дома, опасаясь кражи. Она делила прибыль поровну с Кёнхи, а затем откладывала каждый сен на обучение мальчиков и на возвращение домой.
Когда Мосасу исполнилось пять месяцев, Сонджа начала продавать сладости. Продуктов на рынке было все меньше, а Кёнхи случайно получила два оптовых мешка черного сахара от корейского бакалейщика, чей японский шурин работал в армейских структурах. На обычном месте, по соседству с мясником, Сонджа разводила огонь под металлической чашей, в которой растапливала сахар.
— Хозяйка, сегодня у тебя есть кимчи? — раздался мужской голос.
Сонджа подняла глаза. Он был ровесником Исэка и одет, как ее шурин — аккуратно, но без особого лоска. Лицо гладко выбрито, ногти чистые и подстриженные. Линзы очков очень толстые, а тяжелая оправа скрывала привлекательность черт.
— Нет, господин. Сегодня нет. Только конфеты, хотя они еще не готовы.
— Ох, а когда у вас будет кимчи?
— Сложно сказать. Последняя партия кимчи, которую мы замариновали, еще не готова, — сказала Сонджа и вернулась к углям.
— День или два? Неделя?
Сонджа снова подняла глаза, удивленная его настойчивостью.
