Читаем без скачивания Сталин: операция «Эрмитаж» - Юрий Жуков

Вдова Фрика Эллен, выполняя волю мужа, продолжала пополнять это уникальное для Соединенных Штатов собрание, которое после ее кончины – в 1935 году – открылось для публики.

Но еще раньше один из постоянных партнеров Фрика по покеру, миллиардер Меллон, заразился той же страстью. Он тоже начал собирать старую европейскую живопись, мечтая создать более грандиозную коллекцию.

Эндрю Уильям Меллон сумел устоять во время кризиса. Президент семейного предприятия – банкирского дома «Томас Меллон энд сан», одновременно являлся председателем правления более двадцати крупнейших корпораций, в том числе «Алкоа», «Галф ойл», «Юнайтед Стейтс стил», «Стандарт стал кар компани», «Нью-Йорк шипбилдинг компани». С 1921 года Меллон занимал пост бессменного секретаря (министра) по вопросам финансов в администрации президентов Гардинга, Кулиджа и Гувера, что придавало ему необычайный вес в Вашингтоне и Нью-Йорке.

Коллекционировать живопись Меллон начал только в 1921 году, когда его назначили министром финансов Соединенных Штатов. Именно тогда гостиную новой квартиры Меллона в Вашингтоне украсили первые полотна выдающихся английских портретистов XVIII века Томаса Гейнсборо, Джошуа Рейнольдса и Генри Ребёрна. Собрание росло столь быстро, что уже шесть лет спустя Меллон стал подумывать о превращении его в общедоступный, хотя и остающийся частным, музей.

В отличие от Гульбенкяна, американский миллиардер сам картины никогда не искал и не покупал. Как и Фрик, он полностью доверился антикварам. Главными его поставщиками стали три фирмы: нью-йоркская «Кнёдлер» Чарлза Хеншела, лондонская «Кольнаги», принадлежавшая Гутекунсту, и берлинская «Маттисен». Владелец последней, Затценштейн, как раз в то время сменил свою явно еврейскую фамилию на более благозвучную для англо-саксонского слуха Маттисен – от названия собственной галереи.

Именно эта троица, узнав о первых сделках Гульбенкяна (который так настойчиво пытался внушить Пятакову, что он-де хранит коммерческую тайну!), привлекла внимание Меллона к ленинградскому Эрмитажу и попыталась перехватить намечавшийся контракт и заработать на нем.

В первых числах января 1930 года Гас Мейер, сотрудник Гутекунста, телеграфировал Хеншелю (Кнёдлер, финансируемый банком Меллона, был наиболее кредитоспособен):

«Гульбенкян покупает „Титуса“ и „Фурман“. Когда поступят предложения, он будет иметь возможность поднять цену. Менсфилд (сотрудник „Галереи Маттисен“. – Ю. Ж.) дано указание изменить ситуацию в нашу пользу. Джо (Дьювин, сотрудник «Кнёдлер». – Ю. Ж.) развивает бурную деятельность»[142].

Реакция Хеншела, почуявшего запах очень больших денег, оказалась молниеносной. 15 января он направил четкие указания своему представителю в Ленинграде Джорджу Дэви:

«Дорогой Джордж!

Я хотел бы, чтобы Вы связались с Гутекунстом и узнали у него все детали, а потом договорились с Затценштейном о встрече с целью посмотреть картины… При отборе вещей мы будем руководствоваться приятностью сюжета, размером полотна и его состоянием. Например, Рубенс, о котором упомянул Гутекунст в телеграмме, без сомнения прекрасное произведение искусства, но картина неудобного формата и очень большая. Поэтому это не та вещь, в которую мы хотели бы вложить деньги, по крайней мере, такую сумму, как 80 тысяч фунтов (400 тысяч долларов). Она, возможно, и стоит таких денег, но не для нас. Относительно «Титуса» Рембрандта, я могу судить о нем только по книгам и исходя из размера картины. Если сравнивать с прекрасным автопортретом, который мы приобрели год назад, эта картина не стоит и половины, или приблизительно 25 тысяч фунтов (125 тысяч долларов), или чуть больше»[143].

В предстоящих операциях с покупкой экспонатов из Эрмитажа три фирмы оказались тесно связаны: Рус Мейер играл основную роль во всех сделках с «Антиквариатом», Менсфилд поставлял всю необходимую информацию о возможных изъятиях, а Хеншел располагал необходимыми оборотными средствами. Тем не менее партнеры ничуть не доверяли друг другу: каждый опасался обмана, возможных просчетов и ошибок других, что могло привести к крупным финансовым потерям. Поэтому Дэви в письме своему боссу Хеншелю выразил весьма серьезные сомнения в возможности успешной сделки, обвиняя берлинскую и лондонскую фирму:

«Дорогой Чарлз!

Из всего увиденного и услышанного я сделал вывод, что они (сотрудники «Антиквариата». – Ю. Ж.) не хотят продавать лучшие картины. Они прекрасно отдают себе отчет, чем они обладают. Затценштейн не оказывает никакой помощи. Я чувствую, он недоволен моей поездкой в Россию и напуган, как бы я не встретился с официальными представителями. Я жалею, что последовал его совету, так как все, что мне нужно было сделать, – это попросить моего друга дать мне карточку для директора Эрмитажа, который показал бы мне все необходимое. Я написал бы тогда лучший доклад. Через моего друга я мог бы получить все желаемые картины, предложив ему 10 или 5 процентов комиссионных»[144].

И все же, несмотря на распри между поставщиками, Кармен Мессмор, младший партнер Чарлза Хеншела, поспешил сделать Меллону деловое предложение. 24 апреля 1930 года он писал:

«Уважаемый мистер Меллон!

Вы уполномочили нас приобрести для Вас некоторые картины из собрания Эрмитажа в Петрограде. В том случае, если Вы захотите оставить картины у себя, Вы выплачиваете нам 25 процентов от стоимости картины. В противном случае мы продаем их от Вашего имени и платим 25 процентов с прибыли, которую мы получили при продаже.

Мы познакомили Вас с репродукциями картин, которые мы решили купить из названной выше коллекции. Мы приобретем их по цене, по которой, мы считаем, их можно продать, получив при этом 50 процентов прибыли, если Вы не захотите оставить их для своей коллекции»[145].

Хеншел, Маттисен и Гутекунст полагали: они сами, используя лишь информацию, полученную от Гульбенкяна, вышли на «Антиквариат», чтобы подготовить сделку в интересах Меллона и приобрести для него несколько картин из Эрмитажа. Они и не подозревали, что стали марионетками в чужой игре. Кремль использовал их в своей новой попытке сделать рывок для значительного расширения советского экспорта.

К январю 1930 года, когда и начала готовиться первая продажа для Эндрю Меллона из собрания Эрмитажа, советско-американская торговля достигла высшего уровня за все межвоенное двадцатилетие. США поставляли в СССР автомобили, тракторы, прокат, цветные металлы, хлопок, каучук и многое другое, но все на основе долгосрочного кредита. Американский ввоз стремительно нарастал с началом выполнения пятилетнего плана. Так, относительно высокий уровень 1927 года всего три года спустя оказался превзойден почти в два раза. Однако ответный грузопоток оставался настолько скудным, что никакой надежды добиться в ближайшее время хотя бы паритета не давал. В начале 1930 года актив США составил свыше 3 миллиардов долларов, что сделало эту страну нашим вторым (после Германии) кредитором.

Причина заключалась не только в значительной разнице экономических потенциалов, уровней промышленного развития. В условиях охватившего земной шар кризиса все страны, в том числе и США, вводили не только откровенно протекционистские таможенные тарифы, но даже эмбарго на ввоз значительных групп товаров. Подобными мерами страны-производители стремились всемерно поддержать собственную промышленность, оградив ее от конкуренции зарубежных производителей – в том числе и от советского демпинга, ставшего для Советского Союза единственным средством, позволяющим хоть как-то удерживаться на мировом рынке.

Обвинения в демпинге отнюдь не были беспочвенными. Так, осенью 1930 года Внешторг сумел продать во Францию пшеницу только по 65 франков (4, 3 золотого рубля) за центнер при мировой цене 80 франков. Правда, тем же грешили практически все слаборазвитые страны. Так Румыния сумела сбыть свое зерно, еще больше снизив его стоимость.

Однако демпинг давал лишь одноразовую прибыль, а затем приводил к закрытию даже старых рынков для традиционных советских экспортных товаров – нефти, хлеба, леса, пушнины. СССР пытался сопротивляться, бороться в разгоравшейся торговой войне против всех. При этом приходилось использовать различные методы. Сначала, к июлю 1930 года, Советский Союз существенно сократил импорт, ограничив его поставками только по заключенным ранее сделкам, а затем начал вводить прямые запреты. В соответствии с принятым 20 октября постановлением СНК «Об экономических взаимоотношениях со странами, устанавливающими особый ограничительный режим для торговли с Союзом ССР», руководство потребовало от Наркомторга и ВСНХ «совершенно прекратить или максимально сократить закупки и заказы в этих странах, прекратить использование тоннажа этих стран»[146].