Читаем без скачивания Сталин: операция «Эрмитаж» - Юрий Жуков

Далее Гульбенкян характеризовал себя как редчайшего, едва ли не единственного покупателя произведений искусства из советских собраний, «ибо это – страсть, подобная неизлечимой болезни». Он добавлял: «Я предлагаю цены, в которых не только мои собственные знания, но и мнение заслуживающих доверия экспертов». И в заключение Гульбенкян вновь подчеркивал свой альтруизм, чисто дружеское отношение: «Я согласен на цены, которые, бесспорно, на 25 процентов выше любых, которые Вам предложат в США»[134].

Владелец «Тёркиш ойл» сумел добиться своего. Да и куда было деться Внешторгу в создавшихся условиях? Мнения и согласия искусствоведов, дирекции Эрмитажа теперь не нужно было спрашивать: вершили все Хинчук, Самуэли да их подчиненные – рядовые сотрудники «Антиквариата». А их заботил только рост валютных поступлений: за то и получали они зарплату, благодарности, повышения в должности.

Уже в декабре 1929 года с Гульбенкяном возобновили деловые отношения, предложив приобрести пятнадцать великолепных образцов французского ювелирного искусства XVIII века и холст Рубенса «Портрет Елены Фурман». Все – из залов Эрмитажа, его постоянных экспозиций.

Гульбенкян охотно предложил за всё 150 тысяч фунтов, однако «Антиквариат» цену отверг как явно заниженную. «Я разочарован, – ответил нефтяной магнат. – Я был абсолютно убежден, что сделал блестящее предложение». Он считал, что его цена, «порожденная лишь страстью коллекционера», в действительности скорее завышена, нежели занижена. Но «Антиквариат» оказался непреклонным, и Гульбенкяну пришлось торговаться. Он сообщил, что готов уплатить теперь за перечисленные вещи лишь 140 тысяч фунтов, но если ему предложат еще и «Юдифь» Джорджоне, то он согласен отдать 150 тысяч за французское серебро и по 40 тысяч фунтов за каждую картину.

В конце концов стороны пришли к компромиссу, и в январе 1930 года Гульбенкян договорился с находившимся в Париже Самуэли о сделке. Нефтяник платил за серебро и картину Рубенса 155 тысяч фунтов, из коих 50 тысяч причитались за «Елену Фурман». В заключение выразил надежду, что их деловые операции на том не завершатся, а будут непременно продолжены[135].

О том, на что еще надеется Гульбенкян, говорилось в письме-отчете Самуэли, направленном Хинчуку:

«По окончании сделки он начал говорить о продаже новых вещей. Я заявил ему, что никаких предложений сделать не могу, но готов выслушать и передать все его конкретные предложения. Из названных им около 25 картин 15 были мною немедленно отвергнуты как не продающиеся нами.

Он просил, кроме того, сделать ему еще предложение на старинные монеты из золота из собрания Эрмитажа, на некоторые египетские вазы, а также на одну персидскую вазу XIV века, изображенную в книге Макаренко «Художественные сокровища императорского Эрмитажа» на 127-й странице»[136].

Пока Самуэли и Хинчук обдумывали, продолжать ли им сделки с Гульбенкяном, 19 февраля директору Эрмитажа Оболенскому поступило категорическое предписание:

«Предлагаю немедленно по предъявлении сего выдать лицу, которое укажет управляющий государственной конторы „Антиквариат“ т. Ф. В. Горский, переименованные в прилагаемом списке предметы серебра (13 штук) и картину (имелся в виду „Портрет Елены Фурман“. – Ю. Ж.), приняв все меры для соблюдения строжайшей секретности этого дела.

Председатель правительственной комиссии, замнаркома торговли СССР Л. Хинчук, от Наркомпроса – А. Бубнов»[137].

Паузу, возникшую между подписанием купчей и получением Гульбенкяном покупок, Внешторг поспешил использовать для того, чтобы вскоре не просто стребовать с магната крупную сумму, а договориться с ним об уже упоминавшейся возможности использовать квоту его «Тёркиш ойл» для нелегальной продажи советской нефти за рубежом. Потому-то так тщательно, придирчиво шло обсуждение того, что же следует предложить Гульбенкяну на этот раз.

В марте начальник экспортного отдела торгпредства в Париже Биренцвейг, опираясь на рекомендации Москвы, смог назвать Гульбенкяну четыре картины старых мастеров, которые «Антиквариат» готов был уступить: «Портрет Титуса» и «Портрет Яна Собесского» Рембрандта; «Стакан лимонада» Герхарда Терборха, одного из лучших представителей голландской школы середины XVII; «Купальщицы» Николя Ланкре, любимого ученика Ватто, творившего в первой половине XVIII века. И все за 130 тысяч фунтов стерлингов.

Справедливо рассматривая советскую сторону более заинтересованной в этой уже третьей по счету сделке, Гульбенкян категорически отказался покупать картину Ланкре, а за три остальных холста предложил всего 80 тысяч фунтов. Мало того, он потребовал в придачу еще и статую великого скульптора Ж.-А. Гудона «Диана».

Биренцвейг, делая вид, что речь идет исключительно о произведениях искусства, торговался как барышник. Он настаивал на том, что если Гульбенкян хочет получить Гудона, то он должен еще купить и работу Ватто «Меццетен».

«Покупатель заявил мне, – отчитывался Биренцвейг руководству в Москве, неукоснительно сохраняя правила конспирации и не называя нигде Гульбенкяна по фамилии, – что он хотел бы от покупки Ватто отказаться, ибо он за это время купил в Берлине картины этого художника по более дешевой цене. Я с его точкой зрения не согласился и сказал, что мы не можем вести переговоры с музейным ведомством о передаче нам тех или иных картин и потом заявлять, что продать эти картины не можем. Поэтому он должен эту картину взять, а если мы возьмем, то мы в таком случае не дадим статуи. В конце концов покупатель согласился взять картину Ватто и за все предложил 123 тысячи фунтов»[138].

В мае нелегкие, многоплановые переговоры с Гульбенкяном удалось завершить. Он согласился приобрести два холста Рембрандта – «Портрет Титуса» и «Афину Палладу» (вместо «Портрета Яна Собесского»), полотна Ватто «Меццетен», Терборха «Урок музыки» (взамен «Стакана лимонада»), «Купальщиц» Ланкре и скульптуру Гудона «Диана». Уплатил за них 140 тысяч фунтов стерлингов.

Однако отправка купленных вещей их новому владельцу затянулась вплоть до того момента, пока от причалов Батума и Туапсе не начали отходить танкеры под греческими флагами (своих у Советского Союза в то время имелось всего три общей грузоподъемностью всего 23 тысячи тонн). При разгрузке в европейских и азиатских портах предъявлялись вполне законные коносаменты, подтверждавшие: нефть, бензин, мазут принадлежат компания «Тёркиш ойл».

Только удостоверившись, что, по сути, контрабандный товар благополучно пошел к покупателям, а Внешторг сможет все же выполнить решение Политбюро о том, что половину поступлений от экспорта должен дать вывоз советской нефти и нефтепродуктов, в Эрмитаж 18 июня направили телеграмму:

«Директору Эрмитажа Оболенскому, копия Ильину, „Антиквариат“, Мраморный дворец.

Передайте по ходатайству в распоряжение «Антиквариата» картины: 1)Рембрандт Паллада, 2)Рембрандт Титус, 3)Ватто Музыкант, 4)картина Стакан лимонада, 5)Гудон Диана. А. Бубнов»[139].

Отдавая распоряжение об очередном изъятии, нарком просвещения исходил из устаревших данных, – видимо, ему не сообщили о происшедшей замене. Зато «Антиквариат» был осведомлен несколько лучше: принимая по акту музейные экспонаты, он сам, без согласования с Москвой, заменил «Стакан воды» на холст Питера де Хоха «Концерт», продемонстрировав полную неразбериху и путаницу, царившую в его ленинградской конторе.

В последний раз напомнил о себе нефтяной магнат незадолго до завершения дел с Внешторгом. 17 июля 1930 года Гульбенкян направил Пятакову пространное письмо, названное им «Меморандум», где позволил себе высказать все, что он думал о советском руководстве, его непродуманных действиях:

«Я знаю, что Вы не интересуетесь вопросами, касающимися произведений искусства, и что Вы заявляете, что совершенно некомпетентны в этом деле и лишь для того, чтобы мне было приятно, проявили чрезвычайную любезность, связав меня с Вашими соответственными и заинтересованными в том управлениями. Точно так же Вы знаете, что я всегда придерживался тезиса, что произведения, хранящиеся в Ваших музеях на протяжении многих лет, не должны распродаваться, ибо они представляют собой не только национальное достояние, но и обширный воспитательный фонд и, одновременно, величайшую национальную гордость, а если сведения об их распродаже проникнут в публику, то этим будет нанесен ущерб кредиту Вашего правительства.

В самом деле, тогда пришли бы к заключению, что Вы дошли до крайнего состояния, раз вынуждены выпускать из рук произведения, стоимость которых, по существу, не даст значительных поступлений государству. Вы располагаете данными для суждения о психологии и мышлении распорядителей кредитов за границей, и я могу заверить Вас, что продажи, проведенные за счет Ваших музеев, производят скверное впечатление, и они не могут не повлиять на психологию финансистов, уменьшат Ваш престиж за рубежом.