Читаем без скачивания Воин пяти Поднебесных: Пророчество - Уэсли Чу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я прошла испытание, отец.
Даже спустя столько лет Тайши чувствовала горечь при этой мысли.
Ее ненависть к отцу горела ярче звезд на небе, поэтому она не поколебалась, когда в конце концов он дал дочери возможность пройти последнее испытание. Тайши была к нему готова — ей даже хотелось этого, — хотя она прекрасно знала, какова будет цена успеха. Ученику, овладевшему секретами Шепчущих Ветров и желающему достичь ранга мастера, в качестве последнего испытания предстояло вобрать звук собственного наставника, слившись своей сущностью с чужой энергией ци, отчего его способности многократно возрастали. «Слияние» было деликатным обозначением для убийства. Точнее сказать — ученик вырывал из своего наставника ци, убивая его на месте. Если ученик терпел неудачу, удар чужой энергией обрушивался на него. Вот почему этот секрет передавался только по прямой. Последнее испытание сделало семейный стиль Чжан настоящей легендой, в отличие от сотен других стилей, существовавших при лунном дворе. И именно поэтому Тайши после смерти Сансо отказывалась брать новых учеников.
Тайши так и не знала, обрадовался ли отец тому, что она прошла испытание. Муннам оставался бесстрастен, когда дочь выбила чайную чашку у него из рук. Его лицо не дрогнуло, даже когда она, демонстрируя полное самообладание, остановила движение воздуха вокруг. Он почти не удивился, когда она перехватила власть над воздушными потоками. Лишь в самый последний момент, когда Тайши успешно довела дело до конца, разорвав основные меридианы, вобрав чужую ци и раздробив большинство костей в теле наставника, тот взглянул на нее, и на лице Муннама отразилось нечто напоминающее гордость.
Сукин сын.
— Истинная сила требует истинных жертв, — твердил дочери Муннам.
Тайши не понимала, что он имел в виду, вплоть до той самой минуты, когда изломанное тело отца распростерлось у ее ног. От этого воспоминания у нее захватило дух. Последний знак отцовской любви — и одобрения — сломил Тайши. Она стояла над ним — новый старший мастер Чжан, владыка шепота, восемнадцатая по счету — и рыдала как ребенок… в общем, она и была ребенком. До нынешнего дня она не простила отца, хотя сама не знала за что.
Тайши посмотрела на высившийся перед ней помост с одной-единственной плитой, где лежало забальзамированное тело. Она закрыла глаза, подавляя прилив горя, охватившего душу. Она была бы рада, просто счастлива предложить Сансо такую же возможность, какую дал ей отец.
Тайши с мукой признала, что ей гораздо лучше здесь, рядом с ним. И от этой мысли хотелось просто сдаться и умереть. Если бы Тайши погибла, как братья, — в каком-нибудь далеком краю, — ее тело сгинуло бы. Кто знает, сумел бы ее дух найти дорогу домой. По крайней мере, оставшись в склепе, она точно провела бы остаток вечности вместе с сыном.
Какое-то царапанье — точнее, постукивание камней — эхом отразилось от стен и прервало ее размышления. Тайши не хотелось вставать и исследовать источник шума. Пускай пришелец обнаружил бы ее на смертном ложе. Но тут у Тайши опять заурчало в животе. Она оглядела себя, дабы убедиться, что вид у нее пристойный. Пришлось поспешно застегнуться.
Гость — молодой человек в вылинявшем одеянии пастуха смерти — появился полминуты спустя, с трудом дыша и волоча по земле тяжелый холщовый мешок. Древний инстинкт одержал верх над Тайши, и она буквально бросилась к вошедшему. Пастух смерти едва успел выпустить из рук мешок — она схватил его, перерыла содержимое и, обнаружив краюху хлеба, впилась в нее зубами, словно умирающее от голода животное, у которого несколько недель во рту не было ни крошки.
Юноша учтиво поклонился.
— Приношу вам свои глубочайшие извинения, мастер Линь. Торговый караван запоздал из-за скверной погоды, и старшие запретили подниматься на гору.
— М-м, м-мхм…
Тайши пыталась сказать молодому человеку, что всё в порядке, но в ту минуту она сама не знала, что важнее — дышать или жевать, и уж тем более не могла произнести связную фразу. Она протянула руку и похлопала его по макушке.
Наконец Тайши утолила первый голод и сделала передышку. Сунув в рот кусок копченого мяса, она удовлетворенно вздохнула и бросила пастуху две связки медных лянов.
— А попить что-нибудь есть, Фу?
Связки, словно по волшебству, исчезли в кармане юноши. Фу сбросил с плеча второй мешок. Девять фляг с водой и две тыквенные бутыли с вином. Тайши предпочла бы наоборот, но делать было нечего. Она бросила молодому человеку еще одну связку монет.
— И еще кое-что. — Фу достал свернутый пергамент со сломанной желтой печатью.
Тайши подняла бровь. Прошло три месяца. Она уже перестала ждать вестей от Мори.
— Ты читал?
— Приношу свои извинения, мастер Линь. Гонец не знал, кому отдать письмо, поэтому оно обошло моих братьев и сестер, прежде чем добралось до меня.
Вполне вероятно. Письмо никому не было адресовано, не было и подписано, но Тайши немедленно узнала безупречный почерк Мори. Он писал ей прекрасные письма в ту пору, когда они любили друг друга, — задолго до того, как она приобрела репутацию военного искусника. Его изящный почерк пробудил множество воспоминаний. Ли Мори был самым нежным, терпеливым и образованным мужчиной из тех, кто ухаживал за Тайши, хотя, честно говоря, перещеголять в этом отношении большинство мастеров военного дела было несложно. Мори заметно отличался от людей, среди которых обычно вращалась она.
Те же самые доброта, терпение и ум часто делали Мори невыносимым, но как же она его любила! Искры прежнего пламени вспыхивали до сих пор. Мори был единственным, кто по собственному желанию оставил Тайши и разбил ей сердце. Они познакомились, когда он посещал Суншэн и готовился стать монахом. Тайши была молодой, отчаянной и страстной. Она не выражала своих мыслей вслух, но полагала, что их любовь сильна, глубока и необходима им обоим. Что Мори, разумеется, предпочтет остаться с ней. Какое самомнение, какая глупость. Она грезила о том, как они вместе — могущественная воительница и философ, поэт, бард, повар — будут странствовать по Просвещенным государствам, бороться со злом, заключать выгодные контракты, достигать славы. Мечты Тайши разлетелись в прах, когда этот хиляк — самая большая ее любовь — надел безобразную
