Читаем без скачивания Этикет темной комнаты - Робин Роу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бумажные пакеты пусты. Может, я ем слишком быстро.
А может, я здесь очень давно.
– Эй? – говорю я, просто чтобы услышать свой голос, и жду, что кто-то… Дэниэл… ответит мне. – Дэниэл, ты здесь? Эй?
Опять воспоминание.
Заснеженная вершина горы. Я, маленький и замерзший. На мне столько слоев одежды, что руки не сгибаются и торчат в стороны. Я кричу «привет», спустя мгновение слышу в ответ более громкое и утробное «ПРИВЕТ». Я, должно быть, совсем кроха, потому что помню, как поворачиваюсь к матери и тыкаю указательным пальцем в небо. Кто это?
И она объясняет: «Всего-навсего эхо».
Потому что рядом никого нет.
Я слышал свой собственный, ответивший мне голос.
Вижу в темноте всякие разные вещи. Вещи, которых здесь нет.
Акулообразный лимузин, заезжающий далеко в лес.
Амфитеатр.
Молодые люди без лиц, одетые в черные костюмы. У них длинные красные галстуки. Они пугающе одновременно развязывают их и держат в руках.
Мальчики – оружие.
И еще я вижу фигуру со стеклянной кожей, хрупкий мальчик выходит из леса.
Воспоминания, теперь очень ясные, сменяют друг друга. Я в комнате, должно быть, в кабинете, и напротив меня в высоком кожаном кресле сидит мужчина. За его спиной от пола до потолка – сотни аквариумов, подсвеченных красным, и мне становится страшно.
– Ч-что в этих аквариумах? – спрашиваю я мужчину.
Он улыбается, обнажая острые редкие зубы, но ничего не отвечает.
– Кто вы?
Его улыбка становится шире.
– А ты не знаешь?
Делаю резкий вдох. Да, знаю.
Это Джек.
Человек, укравший меня из парка, когда мне было десять лет.
В аду не жарко – там холодно.
В аду нет ярких красок – там бесконечная темнота.
Что сказала та девочка миллион лет назад? В залитой солнечным светом комнате, в окружении света и взирающих на нас глаз мы говорили о возлюбленном Сыне Господнем. Некогда это был Люцифер. Теперь это Иисус. Но мы тоже Божьи дети. В определенном смысле. Не такие, как Иисус. Мы не являемся Его любимцами и потому не способны делать то, что делает Он. Но Бог любит нас. Он готов на все ради нас. Если только мы не разочаровываем Его. Тогда Он отсылает нас вниз, где у нас нет права на еще один шанс, где нет выхода.
У меня болит горло. Должно быть, я слишком много кричал.
Кашляю, кашель влажный и отрывистый. Весь мир – холодный пол.
И тут что-то меняется.
Треугольник света. Скрип, шаги, звучащие все ближе и ближе. Крик рвет мне горло, слышу голос, произносящий:
– Дэниэл, Дэниэл. Мой бедный Дэниэл.
И я лечу в темноте и взмываю к свету.
– Папа? – Отрываю лицо от его теплой фланелевой рубашки. От него исходит яркий свет, он милостиво улыбается мне. – А я думал, мы никогда не выйдем отсюда.
– Мы?
– Дети… их отсылают вниз… но они никогда не возвращаются наверх.
Он выглядит встревоженным, но любящим. Кажется, он не понимает, о чем я говорю, хотя старается понять.
Мои глаза горят, когда он несет меня в мою многоцветную комнату с моим лоскутным одеялом. Оно теплое, оно дарит блаженство, ничто никогда не доставляло мне такой радости. Он кладет меня на кровать, но я не могу разжать руку, вцепившуюся в его рубашку, я боюсь отпустить ее.
– Ты… ты простил меня?
– Ну конечно, Дэниэл. Я всегда прощаю тебя. Ты мой сын.
Сорок три
Весь мир горит. Я проплываю над своим телом. А потом возвращаюсь в него.
Мои глаза широко распахнуты.
– Ну давай, сын, мы должны сбить жар.
Таблетки ложатся мне на язык, по горлу стекает вода.
Кашляю, выплевывая почти всю воду.
Прохладная салфетка проходится по шее и груди.
– Папа? – Я, моргая, вглядываюсь в его силуэт.
– Да, сын?
– Я… я вспомнил про эксперименты.
Салфетка вытирает мне лицо.
– Я был в его кабинете. Плохой человек, у него все эти аквариумы. Но там не рыбки. Там младенцы.
– Тсс, тсс, – успокаивает он меня. – Все наладится, когда начнут падать метеориты. Чудовища, забравшие тебя у меня, сделают все, чтобы разъединить нас во время этого дождя, но я не позволю им этого.
Выплываю на поверхность чернильно-черного водоема.
– А что произойдет?
– Во время метеоритного дождя время обратится вспять, сам увидишь. И доберется до того самого дня, когда ты пропал. Все станет как прежде.
Если это правда, то все, чем я сейчас являюсь, исчезнет.
Снова погружаюсь на дно черного водоема.
Мне кажется, я проснулся от длинного и ужасного сна. В голове прояснилось, и я больше не бесплотен, но из носа у меня течет, горло саднит, и грудь болит от сильного кашля.
Не думаю, чтобы я когда-нибудь прежде так болел. Я вообще практически не болел. Я всегда пил витамины и минералы. Меня регулярно осматривали врачи. У нас были свои нутрициолог и повар. Мама говорила, что болеть – безответственно. Если ты заботишься о своем теле, то с тобой не происходит ничего подобного.
Но, похоже, я плохо заботился о своем теле. Или же это плохо делал он.
Калеб кладет руку мне на лоб.
– Ты выглядишь получше.
Я и чувствую себя лучше, по крайней мере, голова соображает. Теперь я понимаю, что в подвале у меня были галлюцинации. Джек, конечно же, мой отец.
– Дэниэл, ты все понял?
– Сэр. – Я кашляю в кулак. Кашель отдается болью в спине.
– Ты усвоил урок, который я тебе преподал?
Не помню, чтобы он давал мне какие-то уроки, но киваю.
– Точно?
– Да, сэр. – Подвал – ничего не может быть хуже подвала. – Я больше не буду плохо себя вести.
– Хорошо, – говорит он. – Я тоже чувствовал себя ужасно из-за этого.
Я удивлен и внимательно смотрю на него.
– Правда?
– Правда. – Голос у него печальный. Он смотрит на часы и встает. – Тебе нужно еще поспать. – Он проходит по комнате в своих тяжелых сапогах и выключает свет.
– Папа! – Мне трудно дышать от охватившей меня паники.
Слышу его приближающиеся шаги, а затем щелчок. Лампа на тумбочке загорается янтарным светом, и способность дышать возвращается ко мне.
Папа с понимающей улыбкой гладит меня по голове.
– Ты всегда боялся темноты.
Я целыми днями лежу
