Читаем без скачивания Этикет темной комнаты - Робин Роу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мне скучно.
Калеб улыбается.
– Тебе, должно быть, стало намного лучше.
Все тело у меня болит, и я чувствую себя… как это говорится? Своей собственной тенью. Вот как я себя чувствую. Тенью, эхом, незначительными остатками чего-то большего.
Но я киваю:
– Да, сэр.
– Ну тогда вперед. – Улыбка Калеба становится шире. – Прихвати с собой одеяло.
Туго обернувшись одеялом, иду по коридору и, войдя в гостиную, сажусь на диван напротив телевизора. Это тот же самый старый ящик, но у него новый экран. Мою кожу покалывает от нервного возбуждения, Калеб же молчит.
– Как насчет фильма? – Он вставляет кассету в видеомагнитофон и идет на кухню.
Слышу, как он вынимает из шкафчиков кастрюли и сковородки, а тем временем звучит музыкальная заставка к «Звездным войнам». Начинается «Новая надежда». До меня доносятся запахи томатного супа и масла, шипящего на сковородке, и я, закрыв глаза, снова ощущаю блаженство.
Я сижу в теплой комнате, на теплом диване, и ничто на свете не может быть лучше этого.
После ужина Калеб с загадочной улыбкой достает шахматную доску.
– Прежде ты был слишком мал, но, готов поспорить, сейчас у тебя это получится. – И он объясняет мне правила игры.
Я все время забываю, какая фигура как ходит, и не понимаю, почему это так – то ли я еще слаб, то ли шахматы – не мое, но Калеб терпелив, и, похоже, ему доставляет удовольствие учить меня чему-то.
Я вспоминаю своего отца. В основном меня учила мама, как делать все на свете. Ездить на велосипеде, завязывать шнурки, писать цифры и буквы. Джеку было скучно заниматься такими вещами – не то что Калебу, который светлеет лицом всякий раз, как видит меня, и проявляет интерес к каждому моему слову. Но, может, все изменится, когда я окажусь дома. Может, я буду больше стараться. Может, будет больше стараться он.
Или, может, он рад тому, что я пропал.
Эта мысль подобна пуле, застрявшей в теле. Она, ржавая и горячая, осталась у меня в груди. Без меня папе не приходится притворяться, что он – бездетный холостяк.
– Сын? – Рука Калеба замирает над какой-то фигурой, его брови озабоченно сходятся на переносице. – Ты в порядке?
Я не могу скрыть от него своих чувств, и в кои-то веки мне это совершенно безразлично.
* * *
Калебу сегодня нужно на работу, поэтому я беру стереоскоп и одеяло и перебираюсь на диван. Он вручает мне чашку горячего куриного супа и включает видеомагнитофон.
– До вечера, – говорит он.
– О’кей. До вечера.
Медленно приканчиваю суп и ложусь.
Все хорошо.
Я хорошо себя чувствую.
Я слушаю фильм, и наконец он кончается.
Становится тихо.
Я, сонный, лежу, не двигаясь. Мне уютно.
День идет своим чередом.
– Ты сегодня опять ленился? – поддразнивает меня Калеб, когда, прийдя вечером с работы, застает меня на диване облаченным в пижаму.
Я пожимаю плечами. Мне уже давно не хочется рисовать.
Он кладет руку мне на лоб.
– Надеюсь, ты уже не болен.
– Нет… – Не думаю, что я болен. – Я просто расслабляюсь.
– Хмм… иди и возьми что-нибудь почитать, пока я готовлю ужин.
– О’кей.
Медленный, сонный, я направляюсь к полкам, обвожу взглядом ряды романов и справочников и останавливаюсь, увидев книгу в твердой обложке, которую не замечал прежде.
«Языки мира».
Листаю ее тонкие, как у Библии, страницы. Это англо-многоязычный разговорник. Я дрожу от волнения. Я смогу выучить португальский и греческий, совершенствоваться в латыни и потрясти мистера Райваса, когда…
И я вздрагиваю, словно от толчка, как это бывает, когда ты понимаешь, что заснул в некоем месте, где не должен был засыпать.
Как долго я не помышлял о спасении?
Не могу сказать.
Мой взгляд падает на телевизор, из которого смотрит на меня мое же искаженное отражение.
Сорок четыре
Скоро я прихожу к тому же выводу, что сделал несколько месяцев назад: у меня нет выхода. Здесь две двери. «Сейфовая» дверь. Нет ни единого шанса выбраться через нее. Она слишком крепкая, чтобы ее можно было пробить, и замок на ней слишком сложный, чтобы его взломать, так что единственная моя надежда – раздвижная дверь. Может, за ней есть что-то такое, что поможет мне. Оружие, телефон, выход.
Ручки у нее нет, один лишь неглубокий паз. И маленькая замочная скважина, но у меня нет таких маленьких инструментов, чтобы можно было вставить в нее. Ухватившись за паз, тяну дверь в сторону. Она не поддается – я знал, что так и будет, – но повторяю попытку, опять безрезультатную, после чего принимаюсь ходить по дому.
Шагаю взад-вперед по коридору, в голове роятся всяческие фантазии. Что было бы, если бы я тем утром остался дома, а не отправился на загородную экскурсию.
Господи, и зачем только я потащился на эту идиотскую экскурсию? Ко мне тут же приходит ответ, четкий и безжалостный:«Ты не хотел думать о том, что сделал с этим мальчиком. С Эваном».
От этой мысли становится противно в желудке, и я продолжаю фантазировать. Теперь я в лимузине и вижу Эвана Замару, стоящего у кинотеатра «Риалто», он улыбается. Вместо того, чтобы выйти к нему, велю водителю ехать дальше.
И мы едем.
Продолжаю ходить по комнате, в голове звучит голос Люка: «Вы измываетесь над этим мальчиком?»
Мистер Гардинер говорит: «Он не может больше выносить это».
Все внутри у меня сжимается от ощущения вины, когда я снова представляю лицо Эвана – и почему я вижу его так ясно? Стараюсь вызвать в памяти лица Люка, Брии, моей матери. Не получается.
Зато Эвана я вижу четко. Завитки волос, пухлые щеки, огромные карие глаза, наполнившиеся страхом, когда Гаррет приказал ему выйти из лимузина.
Какого черта Гаррет повел его в лес и что он там с ним делал?
Я принимаюсь ходить быстрее.
Нужно сосредоточиться на здесь и сейчас.
Все начинает казаться подходящими инструментами. Шурупы, крепящие полки к стене. Если я смогу вывернуть их, то, может, они на что-нибудь да сгодятся. Или телевизор. Если я разберу его, то там будут металлические проводки, с помощью которых можно повозиться с замком.
Вот только я боюсь ломать телевизор. Калеб придет
