Читаем без скачивания Замужем за облаком. Полное собрание рассказов - Джонатан Кэрролл

И Бейзер сделал нечто странное. Он взял фотоаппарат и, прижав к груди, спросил:

– Вы говорите правду?

Когда последний раз незнакомый человек задавал вам такой вопрос? Продавец был поражен. Его работа заключалась в обмане и притворном рвении, в мошенничестве и очковтирательстве. Он сказал правду, но этот покупатель еще хотел, чтобы он сказал ее громко.

– Для ваших целей это самый лучший фотоаппарат. Попробуйте пару дней, а потом, если не понравится, принесете назад, и мы подыщем что-нибудь другое.

Проблема с «Циклопсом» заключалась в том, что это было именно то, что Бейзер и просил. У него ушел час, чтобы прочесть и понять инструкцию. К следующему утру он уже нащелкал и проявил свою первую пленку. Фотографии получились четкие, но неинтересные, как гамбургеры в фастфуде. Все было в порядке, Бейзер получил в точности то, за что заплатил, но через мгновение снимок стирался из памяти. И тут на Бейзера снизошло первое из многочисленных откровений. С тех пор как появилась фотография, сколько тысяч и миллионов раз люди фотографировали одни и те же вещи? Сколько раз снимали своих кошек и собак, Эйфелеву башню, семейство за столом?

Слоняясь по дому и стараясь придумать, что бы такое интересное и художественное снять, он опустился на колени в ванной и сфотографировал свою зубную щетку сквозь стеклянную полку, на которой она стояла. Задумано было хитро, но, проявив пленку, он нахмурился, поняв, что по меньшей мере нескольким сотням тысяч человек уже, вероятно, приходило в голову нечто подобное. Там, в обширном мире, ящики столов были набиты «художественными» фотографиями зубных щеток. Хуже того: другим приходилось фиксировать аппарат и давать большую выдержку, потому что их камеры были не так совершенны, как нынешние. Теперь же требовалось лишь прицелиться, щелкнуть – и у тебя портрет твоей зубной щетки. А в прежние времена приходилось подумать, приспособиться и решить, как сделать этот снимок. Это был целый процесс, включавший тщательное обдумывание.

Пока он предавался этим мыслям, сквозь открытое окно он услышал крики и понял, что в парке напротив резвятся дети. При этом они дико и пронзительно вопили, и Бейзер подумал: «Если бы мне предстояло оглохнуть, как бы я сохранил эти громкие звуки, чтобы в обретенной навек тишине вспомнить их в точности и услышать снова? Все мы знаем, что в конце концов у нас остаются лишь воспоминания, но как сохранить их, если какая-то часть тебя решает умереть прежде остальных?» И он понял, что купил фотоаппарат для того, чтобы рассмотреть напоследок мир, каким он его знал, и таким путем попытаться научить свою память сохранить его. Но ничего из этого не выйдет, если у тебя бездумная гениальная машина, делающая в точности то, что ей велишь, но не говорящая тебе взамен ничего о тебе самом. Это вроде тех тренажеров с электродами, которые прицепляешь к телу, а потом ложишься и отдыхаешь, пока электричество делает тебя стройным и мускулистым.

И он вернулся в магазин. Увидев его снова, продавец почти испугался. И Бейзер решил рассказать ему все. О своей слепоте, о том, что ему необходимо найти фотоаппарат, который не только делал бы то, что ему велишь, но и научил бы его самого видеть и запоминать мир.

Когда он подошел к прилавку, ему пришла мысль, что, какую бы машину он ни взял на этот раз, он потратит неделю на изучение принципов ее работы, а потом позволит себе сделать не более десяти снимков, прежде чем отложит его навсегда. Доктор сказал, что у него три месяца до того, как болезнь опустит перед его глазами черный занавес, и это будет конец. За оставшиеся девяносто дней он постарается все узнать, обдумать и постичь. Десять фотоснимков. Девяносто дней, чтобы сделать десять снимков, которые, когда зрение исчезнет, восстановят в его погасших глазах то, что он утратил.

Продавец выслушал его и тут же предложил пойти в магазин, специализирующийся на книгах о великих фотографах.

– Прежде всего взгляните на книги о Штиглице и Стренде. О парнях из Баухауза. Они были мастера. Лучше всего начать с этого. Если бы вы хотели научиться живописи, вам бы следовало пойти в музей посмотреть на Леонардо.

– Это не поможет. Я посмотрю и, возможно, увижу нечто великое, но это не поможет мне запомнить. Я даже не хочу запоминать, что они… – Бейзер прижал руки к вискам, словно показывая, как мало пространства у него в голове. – Я не хочу учиться живописи или фотографии. Я хочу запомнить то, что вижу я, а не они. И у меня осталось мало времени.

Продавец пожал плечами:

– Тогда не знаю, что вам и сказать. Есть два направления: я могу дать вам детский фотоаппарат. Примитивнейшая штуковина в мире – это значит, что все придется делать самому. Если захотите сделать снимок, должно быть безупречным освещение, фокус и все прочее, потому что фотоаппарат не делает ничего, а только щелкает – полная противоположность «Циклопсу», который делает все. Другой путь – купить «Хассельблад» или «Лейку», это самые лучшие фотоаппараты. Но потребуются годы и тысячи снимков, чтобы научиться ими пользоваться. Не знаю, что вам и сказать. Можно мне немножко подумать?

Бейзер вышел из магазина с пустыми руками. Но пока так было и лучше – ведь будь у него правильный фотоаппарат, ему бы пришлось уже начинать принимать какие-то решения. А в этот свободный промежуток времени без фотоаппарата он мог походить, просто глядя на мир и выбирая.

В нескольких кварталах от дома на улице сидел человек со шляпой на коленях и сделанной от руки надписью: «Я слепой, у меня больное сердце и нет работы. Будьте добры, помогите». В шляпе виднелось несколько медяков.

– Вы действительно слепой?

Нищий медленно поднял голову и улыбнулся. Он привык к оскорблениям. Многие насмехались над ним. То и дело ему задавали дурацкие вопросы, но потом давали денег, если нравился его ответ или он просто вызывал жалость. Не успел нищий ответить, как подошедший заговорил снова:

– Скажите, что из того, что исчезло вместе с потерей зрения, по-вашему, самое главное, и я дам вам десять долларов.

– Жареный цыпленок. Можно получить мои десять долларов?

Озадаченный таким ответом, Бейзер все же полез за бумажником.

– Не понял. – Он протянул нищему деньги.

Слепой поднес бумажку к носу и понюхал. Несомненно, это были деньги. Может быть, даже десять долларов. Почему бы и нет? В мире полно сумасшедших. Почему бы этому не быть одним из них?

– Вы курите? Сигарета включает в себя три вещи: запах, вкус и вид. Чтобы по-настоящему насладиться сигаретой, нужно видеть этот серый дым, выходящий у тебя изо рта и поднимающийся вверх. Я бросил курить примерно через месяц после того, как ослеп. Я знаю парней, которые продолжают курить, но, по-моему, это пустая трата времени. То же самое и с жареным цыпленком. Вкус, запах – это понятно; но самое важное – внешний вид. Как похрустывает золотистая кожица, когда разламываешь его, как из розоватого мяса поднимается пар, если цыпленок свежий, а потом, когда закончишь, масло блестит у тебя на кончиках пальцев… Не поймите меня превратно: я по-прежнему ем цыпленка, но это уже не то. Чтобы есть его по-настоящему, его нужно видеть.

Бейзер дал ему еще десять долларов и направился прямиком домой, чтобы записать такую строчку: «Чтобы есть его по-настоящему, его нужно видеть». Через неделю в книге по фотографии он нашел еще одну фразу: «Знаменитый художник Гейнсборо получал такое же удовольствие от вида скрипок, как и от их звучания».

То, что он ищет, понял Бейзер, находится где-то в краю, где жили эти две мысли.

Позвонила его девушка, вернувшаяся из романтического путешествия, которое он оплатил.

– Все оказалось не так. Знаешь, что он делал, кроме всего прочего? Посылал мне потрясающие любовные стихи. Я думала, он писал их специально для меня. А оказалось, он списывал их из сборника, купленного еще в колледже. Извини, что я не звонила. Чем ты занимался?

– Слепнул.

– О боже!

Они еще немного поговорили, а потом она ласково сказала:

– Милый, слепой не может фотографировать.

– Вообще-то, может: я слышал, есть куча слепых, делающих прекрасные снимки. Но мне нужно другое. Я не хочу делать фотографии – я лишь хочу быть уверенным, что запомнил жареного цыпленка и на что похожи скрипки.

Повесив трубку, Бейзер задумался о парне, пытавшемся выдать чужие стихи за свои. Глубочайшие чувства другого человека. Это был неглупый способ вкрасться в сердце, но что это говорит о парне? Бейзер покрутил факты так и сяк и представил, как сам показывает кому-то знаменитую фотографию, сделанную не им, и говорит: «Это одна из моих десяти. Она утешит меня, когда я не смогу больше видеть».

В ту ночь он проснулся и в темноте пошлепал в туалет. Облегчившись, он подумал, что это-то останется таким же и когда он состарится. Встанет, вероятно, ночью, чтобы пойти в туалет, потому что в старости система дает течь. Знакомый звук по тем временам, когда он навещал родителей, – туалет рядом с их спальней, звук спускаемой воды в ранние часы. Часы утреннего отлива. Хорошее название для стихотворения, улыбнулся Бейзер. «На рассвете в туалете…» Надо бы подарить тому стихокраду… Сонно заканчивая свое дело, Бейзер снова ощутил, что здесь кроется какая-то незримая связь. Если ее найти, это может помочь ему решить проблему снимков, которые он хочет сделать.