Читаем без скачивания Шлиссельбургские псалмы. Семь веков русской крепости - Николай Коняев

Гусар, вспомнив часто слышанную русскую пословицу, решил блеснуть знанием русского языка.

— Един, як пес, приихав, ваше высочество.

— Ну, с одним псом можно и справиться, — облегченно проговорил Павел и перекрестился.

Когда Павел узнал настоящую причину появления Николая Зубова в Гатчине, он не сразу овладел своими чувствами. Внезапный переход от ожидания превратиться в бесправного арестанта к ощущению себя самодержавным правителем вызвал у великого князя такое сильное удушье, словно на горло ему накинули петлю. Лицо Павла побагровело, несколько мгновений новый император не мог произнести ни звука. Он только мотнул головой, глядя на высокого, атлетически сложенного красавца, привезшего долгожданную весть.

Николай Зубов вежливо опустил глаза…

Еще не пришло время. Еще больше четырех лет оставалось до той ночи на 12 марта 1801 года, когда зажатой в кулаке табакеркой проломит он, Николай Зубов, голову своего императора…

Сдавленным голосом Павел приказал закладывать карету.

Не прошло и получаса, как он уже мчался в Петербург, навстречу судьбе. Рядом с ним сидела в карете его супруга, великая княгиня Мария Федоровна.

«Проехав Чесменский дворец, наследник вышел из кареты, — вспоминал Федор Васильевич Ростопчин. — Я привлек его внимание на красоту ночи. Она была самая тихая и светлая; холода было не более трех градусов, луна то показывалась из-за облаков, то опять скрывалась. Стихии, как бы в ожидании важной перемены, пребывали в молчании, и царствовала глубокая тишина. Говоря о погоде, я увидел, что наследник устремил взгляд свой на луну, и, при полном ее сиянии, мог я заметить, что глаза его наполнялись слезами, и даже текли слезы по лицу».

О чем думал в эти минуты Павел?

Может быть, вспоминал, как везли его, восьмилетнего, ночью на 27 июня 1762 из Петергофа в Зимний дворец?

Или вспоминал грохот орловских сапог 9 июля 1766 года, когда он, Павел, чтобы не принимать участия в праздновании годовщины восшествия матери на престол, забился в темную каморку, и Орловы начали обыскивать дворец и парк?

Или думал о сне, который минувшей ночью приснился ему?.. Павел чувствовал в этом сне, что некая невидимая и сверхъестественная сила возносит его к небу. Он часто просыпался, засыпал и опять просыпался от повторения этого же сновидения…

Приметив, что великая княгиня не спит, Павел рассказал о своем сновидении и узнал, что она тоже видела минувшей ночью этот сон и тоже несколько раз просыпалась.

Перебросившись несколькими французскими фразами с Федором Васильевичем Ростопчиным, Павел приказал ехать дальше. Дорогой беспрерывно встречались посланные из Петербурга курьеры, они разворачивались назад, и теперь за каретой следовала длинная свита.

Вечером, около девяти часов, прибыли в Зимний дворец.

Великие князья Александр и Константин встретили Павла в мундирах гатчинских батальонов.

«Прием, ему сделанный, был уже в лице государя, а не наследника», — пишет Ф. В. Ростопчин.

Павел сразу же прошел к умиравшей Екатерине II, которая все еще лежала на полу. Расспросив медиков, есть ли надежда, и получив отрицательный ответ, Павел приказал поднять мать на кровать и прошел с супругой в угольный кабинет, прилегавший к спальне императрицы, где она незадолго до этого пила кофе и обдумывала указ об отрешении Павла от наследования престола.

Всю ночь Павел безвыходно провел во внутренних покоях императрицы, призывая в угольный кабинет тех, с кем хотел говорить.

Вызванные должны были проходить через спальню, где все еще шумно дышала императрица. Лицо ее было искажено то ли болью, то ли бессильной злобою. В кабинете тоже слышно было «воздыхание утробы» и предсмертное хрипение «земного божества».

По временам из гортани его извергалась темная мокрота…

В уго́льном кабинете Павел принял той ночью А. А. Аракчеева, прискакавшего по его приказанию из Гатчины.

Воротник Алексея Андреевича от скорой езды забрызгало грязью, и великий князь Александр Павлович, узнав, что Аракчеев выехал из Гатчины в одном мундире, повел его к себе и дал ему собственную рубашку.

А. А. Аракчеев

Следом за Алексеем Андреевичем в приемных Зимнего дворца начали появляться гатчинцы в своих непривычных для екатерининских вельмож мундирах.

«Тотчас все приняло иной вид, зашумели шарфы, ботфорты, тесаки, — писал Г. Р. Державин, — и, будто по завоевании города, ворвались в покои везде военные люди с великим шумом»…

Екатерина Великая еще дышала, когда Павел приказал собрать и запечатать бумаги, находившиеся в кабинете, и, как отмечено в камер-фурьерском журнале, «сам начав собирать оныя прежде всех».

Существует предание, что граф Александр Андреевич Безбородко, помогавший Павлу собирать бумаги, указал на пакет, перевязанный черною лентою. Павел вопросительно взглянул на Безбородко, тот молча кивнул на топившийся камин. Павел бросил пакет в огонь. Считается, что в пакете было подписанное Екатериной II завещание…

Кажется, только этот перевязанный черною лентой пакет и связывал Екатерину Великую с земной жизнью.

Едва запылал он, объятый пламенем, как стихли хрипы императрицы. Искаженные черты лица разгладились, и она превратилась в простую, правда, сильно ожиревшую немецкую старушку…

— Милостивые государи! — выйдя в дежурную комнату, объявил граф Самойлов. — Императрица Екатерина скончалась, а государь Павел Петрович изволил взойти на всероссийский престол.

«Никогда не забуду я этого дня и ночи, проведенных мною в карауле во дворце, — писал Н. А. Саблуков. — Что это была за суета, что за беготня вверх и вниз, взад и вперед! Какие странные костюмы! Какие противоречивые слухи! Императорское семейство то входило в комнату, в которой лежало тело покойной императрицы, то выходило из оной. Одни плакали и рыдали о понесенной потере, другие самонадеянно улыбались в ожидании получить хорошие места».

Павел занимал трон всего четыре с половиной года.

Вот его портрет, сделанный графиней Ливен, которая имела все основания не любить его…

«Император Павел был мал ростом. Черты лица имел некрасивые за исключением глаз, которые у него были очень красивы; выражение этих глаз, когда Павел не подпадал под власть гнева, было бесконечно доброе и приятное. В минуты же гнева вид у Павла был положительно устрашающий. Хотя фигура его была обделена грациею, он далеко не был лишен достоинства, обладал прекрасными манерами и был очень вежлив с женщинами; все это запечатлевало его особу истинным изяществом и легко обличало в нем дворянина и великого князя.

Он обладал литературною начитанностью и умом бойким и открытым, склонен был к шутке и веселью, любил искусство; французский язык и литературу знал в совершенстве, любил Францию, а нравы и вкусы этой страны воспринял в свои привычки. Разговоры он вел скачками, но всегда с непрестанным оживлением. Он знал толк в изощренных и деликатных оборотах речи. Его шутки никогда не носили дурного вкуса, и трудно себе представить что-либо более изящное, чем краткие милостивые слова, с которыми он обращался к окружающим в минуты благодушия.

Я говорю это по опыту, потому что мне не раз до и после замужества приходилось соприкасаться с императором. Он нередко наезжал в Смольный монастырь, где я воспитывалась; его забавляли игры маленьких девочек, и он охотно сам даже принимал в них участие. Я прекрасно помню, как однажды вечером в 1798 г. я играла в жмурки с ним, последним королем Польским, принцем Конде и фельдмаршалом Суворовым; император тут проделал тысячу сумасбродств, но и в припадках веселости он ничем не нарушал приличий. В основе его характера лежало величие и благородство — великодушный враг, чудный друг, он умел прощать с величием, а свою вину или несправедливость исправлял с большой искренностью».

Однако такие портреты Павла в дворянской историографии редкость. Чаще Павла изображали в виде этакой копии его официального отца-императора Петра III.

Это ложь…

Павел совершенно не походил на Петра III. И ничего похожего на «деяния» Петра III в правлении Павла тоже не происходило…

5 апреля 1797 года, когда в Москве состоялась коронация, император Павел достал составленный им девять лет назад совместно с Марией Феодоровной акт о наследовании престола старшим сыном и, начертав: «Верно. Павел» — положил в специальный ковчежек в алтаре Успенского собора.

Так был восстановлен отмененный Петром I закон о наследовании престола. Этот акт существенно ограничивал свободу монарха в выборе преемника. Престол теперь должен был наследовать старший сын, независимо от борьбы дворцовых партий и придворной конъюнктуры. Благодетельность для страны этого акта подтвердили царствования Павловичей, последних русских императоров.