Читаем без скачивания Собрание сочинений в десяти томах. Том девятый. Ave Maria - Вацлав Михальский

– Быстренько ты расчистил! – похвалила его Александра.

– Лопата – мой любимый инструмент, – засмеялся Адам, – я, знаешь, сколько навоза в коровниках вычистил – горы! А здесь снежок – одно удовольствие! У меня даже голова перестала болеть.

– А отчего она у тебя болела? Не выспался в поезде?

– Выспался. От твоих духов, – сам того не желая, вдруг признался Адам.

– От моих духов? Да ты что? Это же лучшие французские духи, «Шанель № 5»!

– Извини, это я так сболтнул, – смутился Адам, – нет, конечно. Это я так, извини. А замок-то замерз, надо газетку жечь. – Он свернул кусок газеты (Нина надавала их целую кипу), зажег и разогрел пламенем висячий замок на двери сеней. – Вот и открылся! Прошу! – Адам пропустил Александру в темные сени. Замок на дверях в дом был внутренний и открылся легко.

Адам вернулся во двор за пальто и шляпой, а Александра оглядывала комнату с большой печкой посередине: все здесь было чисто, печка выбелена, на окнах белые занавески, полы чистые, стены чистые, без потеков. «Какая Нина молодец! – радостно подумала она о подруге. – И кровать застелена, и подушки горкой. Главное, печь натопить. И будем – кум королю и сват министру!»

В две ходки Адам принес из машины свой чемодан и баулы Александры, переоделся в тренировочные штаны и свитер, а потом пошел в сарайчик за дровами.

«Неужели ему противны мои духи?! – испуганно подумала Александра. – Вот тебе и «Шанель № 5!» Она быстро вышла на крыльцо и, пока не показался Адам с дровами, яростно потерла снегом шею, за ушами, волосы. К приходу Адама с первой охапкой дров она уже успела достать из баула полотенце и хорошенько вытереться. Принюхалась к себе – вроде запаха «Шанели» больше нет. «Надо иметь в виду насчет этих духов и вообще всяких – может быть, ему всякие не нравятся. Такое бывает после контузии».

Адам растопил печь мастерски, ни дымочка не попало в комнату. Открыв заслонку и поддувало, он сначала свернул жгутом целую газету и поджег внутри топки и просунул горящую как можно глубже.

– В трубе столб холодного воздуха, его надо пробить, очистить трубу и только потом разжигать дровами.

– И откуда ты все знаешь? – искренне польстила Александра.

– Когда жил в ауле, я каждый день печь растапливал, и потом у Глафиры растапливал.

– Красивая была женщина, – с печалью в голосе сказала Александра про начальницу загса в степном поселке Глафиру Петровну Серебряную – она ее хорошо помнила, как живую.

– Не родись красивой, – сказал Адам.

Дрова были очень сухие, ровное пламя охватило их быстро, и печка даже стала чуть-чуть гудеть.

– Хорошая тяга, – сказал Адам, – и дым из трубы наверняка стоит ровным столбом, значит, похолодает. Пойду еще притащу дровишек, чтоб на всю ночь хватило.

Пока Адам таскал из сарая дрова, Александра накрыла на стол. Принесла из машины не поместившийся в баулы толстый шерстяной китайский плед и застелила им кровать – на таком пледе точно будет не холодно.

– Стол ты накрыла царский, – отметил Адам, – и где всего набрала?

– В Елисеевском гастрономе, коммерческих деликатесов там полно. – Александра хотела еще сказать, что «полно-то полно, да так дорого, что нормальные люди и близко не подходят», хотела это сказать, но не сказала, побоялась, что Адам сочтет ее слова бахвальством генеральской жены.

– Да, все у тебя есть, и все-таки кое-чего не хватает, – с этими словами Адам вынул из чемодана и поставил на стол литровую банку черной икры.

– Ой, ничего себе! – всплеснула руками Александра, и польская гоноровость Адама была удовлетворена. Он, правда, хотел сказать, что икру передала Ксения для Кати, но не сказал, подумав, что все они не съедят, еще и Кате останется.

Со все нарастающим страхом чувствовала Александра, что у них с Адамом пока не получается сближения. А все эти разговоры о том о сем и ни о чем даже как-то расширяют полосу отчуждения между ними. Если со стороны послушать, то это разговоры совсем чужих друг другу людей, хотя и давно знакомых. Считается, что время не властно над сильными чувствами. Еще как властно.

За годы разлуки сколько раз думала Александра о своем Адасе, сколько раз воображала их встречу… Вот и встретились, а говорят, как заметила бы языкастая Надя-булка, «все, что в рот попадет».

Александра не жалела о своем порыве взять у Нины ключи от ее дачи и рвануть сюда с Адамом. Порыв был у нее мощный, от всего сердца, порыв, сметающий на своем пути все сомнения и барьеры. Да и подруга Нина поддержала ее в этом бесшабашном порыве с таким сладострастием и такой горячей женской солидарностью, что вроде и деваться было больше некуда, кроме как хватать своего Адася и мчать с ним на дачу. Собирая Александру в дорогу, Нина даже помолодела лет на десять – так ей хотелось «устроить все в лучшем виде». Сама Нина давно тяготилась пожилым мужем, но изменять ему пока не изменяла, а весь переизбыток нерастраченных сил вкладывала в воспитание сыновей.

Видно, бревенчатый дом Нины был срублен настоящими мастерами своего дела – без единой щели, без единой зазоринки. Да и чугунная плита печки раскалилась до красна, и по ней бегали искорки. Скоро в комнате стало тепло и как-то радостно от всего, вместе взятого: от слабого лунного света в окошке, от запаха раскаленной чугунины, от изредка постреливающих бревен дома, внезапно перешедших из холода в жару и потрескивающих поэтому, от вкусно пахнущих на столе разносолов и запаха пшеничной водки в налитых до краев граненых стопках.

Электрический свет был в доме, но они не стали его включать, а подвинули стол с закуской и выпивкой поближе к плите, и им вполне хватало призрачного лунного света из окна и света от раскаленной плиты. Тем более что глаза привыкли к темноте, да и были у обоих еще достаточно зоркие. И сели они не напротив друг друга по разные стороны стола, а по одну, рядом, плотно сдвинув легкие венские стулья.

– Пожалуй, кофту сниму, – сказала Александра, оставаясь в белой блузке на перламутровых пуговичках, верхнюю из которых она расстегнула, и в просвете обнажились ключица, ямка под шеей и сверкнула на белеющей в полутьме коже серебряная цепочка, знакомая Адаму еще с войны, с первого дня их знакомства.

– Знакомая цепочка, – сказал Адам, – неужели и крестик то же?

– Цепочка та, а крестик другой. – Александра расстегнула еще одну пуговичку блузки и вытянула между сомкнутых бюстгальтером грудей часть цепочки и крестик.

– По-моему, с этого мы начинали, – сказал Адам, поцеловав легкий крестик.

– Неужели помнишь?! – радостно и призывно засмеялась Александра.

– Да, – сказал Адам, уверенно привлек ее к себе и крепко, нежно поцеловал в губы.

– А помнишь ту кривую березку, с которой ты шлепнулся?

– Когда был контуженный, ничего не помнил, или почти ничего, а с тех пор… – У него чуть не сорвалось: «А с тех пор, как Ксения выходила меня…» – в последнюю долю секунды Адам смог остановиться и сказал: – Давай за все хорошее!

Они чокнулись и выпили горькую водку, после которой так хорошо пошла закуска, особенно все соленое, острое, перченое.

– Слушай, я сейчас за целый день наелся до отвала, давай передохнем, – предложил Адам, – и стол надо чуть отодвинуть от печки, чтобы мне дрова было удобно подкладывать.

– Чур, я у стенки, – смеясь, сказала Александра.

– Тем более что это правильно, – поддержал ее Адам, – я, как истопник, должен лежать с краю.

«Господи, как, оказывается, может быть хорошо мужчине и женщине вместе! – невольно подумала Александра, успокаиваясь и приходя в себя после медленно разгоревшихся бурных ласк. – Какое блаженство…»

– Хорошо, – печально сказал Адам, лежавший на спине, – а потолки у них низкие, поэтому быстро стало тепло, но надо бы еще подбросить в топку. – Адам встал обнаженный, и, наблюдая за ним в отблесках малиновой плиты, Александра отметила, какой он у нее статный мужчина. «Мой мужчина, – с любовью подумала Александра, – сегодня пока мой… сама, дура, отдала, так тебе и надо! А что было делать? Идти против двух детей? Я же не знала тогда, что родится Екатерина…» Они засыпали на двадцать-тридцать минут, как проваливались в теплую яму, а потом опять все шло колесом. Иногда на какое-то время утихомиривались и рассказывали друг другу что-то отрывочное: то знакомое им обоим по старой памяти, а то известное только одному из них.

– Меня здесь чуть не убило, – вспомнила, например, Александра.

– Это как? – спросил Адам, забавлявшийся длинными тенями своих высоко поднятых рук на бревенчатой стене.

– Молнией.

– Да ты что?! – Адам опустил руки.

– Молнией. Был ясный июньский день с легкими облачками на небе. Парило. Там во дворе между двумя железными столбами протянута проволока. Я вешала Катины пеленки и прочие постирушки. Вдруг как ослепит. Глаза открыла: в двадцати сантиметрах от меня дымится пробитая насквозь, – Александра запнулась, – не помню точно, кажется, простынка. – Александра прекрасно помнила, что пробило молнией не простынку, а бежевую гражданскую ветровку Ивана. Помнить-то помнила, но сказать об этом не захотела. – Потом и гром грянул.