Читаем без скачивания Горькая радость - Колин Маккалоу

Мод Латимер поставили в жесткие финансовые рамки, а все ее жалобы игнорировались.

— Перестань ворчать, Мод, — твердо заявил пастор. — Ты ни в чем не нуждаешься, а бедные сироты лишены всего. И Билли Марсик будет играть у нас на пианино, потому что у него большой талант.

— Большой талант, чтоб ему провалиться! — возмущалась Мод, когда на следующий день ее пришла навестить Тафтс. — Этот грязный свиненок написал в мою хрустальную вазу!

— Хорошо, что не на ковер, — скривив губы, парировала Тафтс. — Это говорит о том, что у него тяга к прекрасному.

— Ты ничуть не лучше своего отца!

— Перестань, мама! За все эти годы ты так и не сумела его понять. Папа наскребает деньги, чтобы купить сиротам зимние ботинки. Они же не могут зимой ходить босиком. Хватит ворчать, мама.

— Я никогда не ворчу, — поморщилась Мод.

И вдруг как-то странно захихикала.

— Вы видели мою малышку Китти? Какой изумительно красивый ребенок, правда?

Тафтс от неожиданности поперхнулась, но быстро взяла себя в руки, опасаясь, что мать заметит ее реакцию. К счастью, Мод ничего не заметила. Что она такое несет?

Уходя, Тафтс столкнулась с отцом, выходящим из гаража.

Когда взаимные приветствия закончились, она спросила:

— Папа, у мамы все в порядке с головой? Я и раньше кое-что замечала, но сегодня…

Длинное красивое лицо пастора, такое же, как у Эдды, вдруг застыло, в глазах мелькнуло беспокойство.

— Твоя мама в полном порядке, дорогая.

— Ты уверен?

— Абсолютно. Она говорила о Китти? Я так и думал. Замужество дочери выбило ее из колеи.

— Но она же всегда мечтала о богатом муже для Китти!

— Наши мечты эфемерны, Тафтс. Жизнь вносит в них свои поправки.

— Но, папа, при любом раскладе Китти не живет дома уже с апреля 1929 года. — Тафтс положила руку отцу на плечо. — Мама слегка повредилась в уме, и ты об этом прекрасно знаешь.

У австралийских журналистов был только один способ оценить размеры безработицы, поскольку в правительстве считали, что это слишком незначительное явление, чтобы собирать по нему статистические данные. Но существовала группа людей, которая вела подобный учет — это были профсоюзы, для которых такие цифры были весьма значимы. Поначалу каждый отдельный профсоюз не слишком интересовался ситуацией у соседей, но, объединившись в федерацию, они быстро поняли, насколько важно иметь полную картину. Центральный совет регулярно сообщал тревожные показатели в процентном выражении, и на этой шаткой основе делались выводы о количестве безработных в Австралии.

Считалось, что в профсоюзах состоит лишь половина работающих, остальные не видели в этом необходимости, не хотели платить профсоюзные взносы или не находили для своей профессии подходящего профсоюза. Поэтому газеты и журналы, не имея другого выбора, прибегали к приближенному подсчету: безработица среди членов профсоюзов попросту умножалась на два.

К концу 1929 года из каждой сотни работающих по крайней мере пятнадцать потеряли работу.

Безработица сопровождалась страшными лишениями, поскольку людей повсеместно выкидывали из их домов. На окраинах больших городов появилось множество лачуг, в которых ютились жены и дети безработных. А сами они, завернув в одеяла свой нехитрый скарб, отправлялись за тысячи миль от дома в поисках того, что Австралия не могла им дать, — работы.

Правительство и финансисты единодушно считали, что преодолеть эти невзгоды можно только одним путем — введя режим строгой экономии. Это означало, что государственные, а вслед за ними и частные компании будут максимально урезать любые расходы: никакого нового строительства и рабочих мест, резкое сокращение занятости и снижение зарплат. Правда, раздавались отдельные голоса, утверждавшие, что для того, чтобы выйти из Великой депрессии, правительство должно тратить деньги на новые инфраструктуры, но в 1930 году их никто не слышал.

Занятость, а не урезание расходов — вот ключ к выходу из кризиса. Так считал заклейменный ренегатом член Лейбористской партии Нового Южного Уэльса Джек Ланг, который также утверждал, что выплатить иностранные долги Австралия сможет лишь в том случае, если ее жителям будет на что жить. Но никто в обществе не понимал, что все предыдущее развитие происходило за счет иностранных займов, которые вдруг нечем стало отдавать. В результате правительство в качестве недвижимого имущества заложило собственный народ.

Рядовые домохозяйки вроде Грейс Ольсен не располагали достаточной информацией, чтобы делать выводы относительно финансовых неурядиц, а она была практически отрезана от мира. Проживая на Трелони-уэй в прекрасно обставленном доме, она постепенно приобретала положение в обществе благодаря сочетанию качеств, не характерных для здешних жителей. Грейс знала, как заботиться о женском и детском здоровье, умела заполнять анкеты и писать письма, требовательные, нежные или любые другие, имела представление о муниципальных учреждениях и службах и при этом не задирала нос.

К концу 1929 года Бер существенно ограничил расходы жены: с несчастным видом он объявил ей, что надо как-то компенсировать расходы на мебель, а значит, на хозяйство теперь будет выделяться меньше денег. Никакой новой одежды, штор и дорогого мяса, а Джон вполне может донашивать вещи Брайана. Потрясенная Грейс тем не менее кротко согласилась.

У Бера так и не хватило духа сообщить, что его доходы резко упали: люди перестали покупать товары у «Перкинса», за исключением тех, без которых они не могли обойтись — мазей, притираний и мозольных жидкостей.

Половину коммивояжеров уволили, и Беру приходилось вдвое больше ездить. Его путевые расходы были урезаны до уровня элементарного выживания, и он постоянно спал в машине, только раз в неделю ночуя в отеле, чтобы помыться и постирать.

В его глазах появилось затравленное выражение, он выглядел измученным, а его обычная веселость исчезла без следа. И это удерживало Грейс от протестов. Для Бера наступили тяжелые времена, но Грейс еще не понимала, насколько это серьезно.

Поэтому она обратилась к Джеку Терлоу, постоянному, как восход солнца:

— Ты не знаешь, что случилось с Бером?

Долгое общение с Грейс приучило его держать свои эмоции при себе, не показывая виду, что он чем-то озабочен.

— Не понимаю, о чем ты, Грейс.

Она пожала плечами:

— Он изменился. Потерял чувство юмора. Бер был такой весельчак, а сейчас даже не улыбается. Говорит, что дела идут неважно. Вероятно, так оно и есть, раз он урезал расходы на хозяйство. Но мне он ничего не рассказывает.

— Ну и правильно делает, — улыбнулся Джек. — У его компании трудности, это же ясно.

— Но он велел покупать Брайану одежду на вырост. Он хочет, чтобы наш сын выглядел как оборванец — в подвернутых штанах и с засученными рукавами? И в штопаных-перештопаных носках?

— Меня тоже так одевали в детстве, хотя мои родители были вполне обеспеченными. Не одежда красит человека. Грейс, — безапелляционно заявил Джек. — Брайан симпатичный парнишка и останется таким в любой одежке. А ему самому начихать на подвернутые штаны.

Обескураженная Грейс больше не задавала вопросов, но когда ее навестила Эдда, она не удержалась от жалоб:

— Приходится трястись над каждым пенни, а мне это как нож по горлу. Брайан выглядит как беспризорник — это просто скандал! А малыш Джон не вылезает из обносков. Что скажут люди?

— Твои сыновья ничем не отличаются от других детей. Ты рассуждаешь, как Мод, — без всякого сочувствия отрезала Эдда. — Могло быть и хуже, неужели ты не понимаешь? Пока «Перкинс» не разорится, у Бера будет работа. Он ведь помимо зарплаты получает комиссионные с продаж, неудивительно, что его доходы упали. Собери чай, Грейс. Я принесла от родителей сухое печенье.

— Ну, разве это не примета времени? — вздохнула Грейс. — Больше никаких сдобных булочек с джемом и кремом, только сухое печенье. Его хорошо макать в чай, оно не размокает.

— Поэтому я его и принесла. Брайану с Джоном это понравится.

После того как чай был выпит, а печенье съедено, Грейс вытерла белобрысые мордашки и вернулась к теме отсутствия денег.

— Как ты думаешь, когда Бер снова начнет зарабатывать нормально? — спросила она, вытирая кухонный стол.

— Послушай Грейс, хоть ты и нытик каких мало, но с домом справляешься отлично даже без прислуги.

— Все бы отдала, чтобы ее вернуть, но даже я понимаю, что прежнего рая не воротишь, — кисло произнесла Грейс. Она не любила, когда ее называли нытиком. — Сколько еще нам терпеть?

— Чарли Бердам считает, что несколько лет.

— Ха! Он-то по-прежнему купается в деньгах!

— Верно, но он дает работу многим людям, да и Китти тоже. Ты же знаешь, сколько в Вест-Энде брошенных жен. О женщинах никогда не вспоминают, словно мы не существуем вовсе, или же смотрят на нас как на рабынь. В нашей отсталой стране есть только одно пособие для женщин моложе шестидесяти, да и то только в Новом Южном Уэльсе — социальная пенсия для вдов, причем совсем мизерная. Все остальные штаты осуждают нас за мотовство. Наш штат больше всех задолжал Лондону, но если бы федеральные средства делились по справедливости, нам бы не пришлось так много занимать. Виктория и Западная Австралия всегда получают больше других.