Читаем без скачивания Зеркала прошедшего времени - Марта Меренберг

Внезапно он увидал огонь.

Кудрявый клоун, кривясь в злобной нарисованной ухмылке, поджег оранжерею изнутри, крепко заперев дверь на замок, а сам убежал на улицу и теперь корчил рожи и хихикал, глядя на безумные попытки мальчика выбраться наружу.

Оранжерея быстро наполнялась густым черным дымом, и Жорж больше не мог дышать, беспрерывно кашляя и задыхаясь. Вдруг кто-то из детей с улицы крикнул ему: «Я знаю, это ты сам поджег!»

«Неправда!» – хотел крикнуть мальчик, но не услышал своего голоса и, из последних силенок колотя легкой цветочной корзинкой в прозрачное стекло, за которым было солнечно, прохладно и весело, тщетно пытался звать на помощь maman.

Она не услышит его криков… она не придет…

Он упал прямо на рассыпавшиеся веером цветы, которые на глазах увядали, теряли цвет и форму, превращаясь в неживое, страшное «нечто», в свою полную противоположность – синоним разрушения и смерти, и в последний момент успел заметить, что его георгины, живые и невредимые, парят высоко под куполом оранжереи, как крупные капли алой крови среди кромешного и густого, почти осязаемого, черного смрада…

Глава 13

Черная карета

У меня не живут цветы,

Красотой их на миг я обманут,

Постоят день-другой и завянут,

У меня не живут цветы.

Да и птицы здесь не живут,

Только хохлятся скорбно и глухо,

А наутро – комочек из пуха…

Даже птицы здесь не живут.

Только книги в восемь рядов,

Молчаливые, грузные томы,

Сторожат вековые истомы,

Словно зубы в восемь рядов.

Мне продавший их букинист,

Помню, был и горбатым, и нищим…

…Торговал за проклятым кладбищем

Мне продавший их букинист.

Высоко под сводами церкви Святой Екатерины два белоснежных ангела, чуть приподняв крылья, удобно устроились у окна друг напротив друга и уже много лет подряд вели неспешную, хоть и молчаливую, беседу. Их тонкие профили повернуты друг к другу, нежные белые руки воздеты вверх в пылу вечного теологического спора, и не видно конца их божественным откровениям, лишенным земных помыслов и чистым, как фата юной невесты; и лишь проплывающие год за годом по белому питерскому небу облака напоминают им о течении земного времени, неумолимо – двумя концами кладбищенского тире – отмеряющего смертным их короткий земной путь.

Если бы в то ясное январское утро господа белокрылые ангелы соблаговолили опустить вниз свои сияющие лики, то, несомненно, открыли бы для себя полную гамму человеческих проявлений – от самой возвышенной любви до низкой зависти, от искреннего желания творить добро до столь же яростной и непримиримой его противоположности.

Но они, как всегда, предпочли поговорить о вечном, не удостоив ни единым взглядом кучку грешников, толпящуюся внизу.

Настанет черед – и все ваши деяния, уважаемые, рассудит Высший, неподкупный суд.

А пока – живите как знаете.

Графиня Юлия Павловна Строганова и ее супруг были приглашены шаферами на свадьбу Жоржа Дантеса-Геккерна и Екатерины Гончаровой. Платье и драгоценности, выбранные стареющей красавицей ко дню этого бракосочетания, были призваны затмить всех возможных соперниц, включая собственную дочь Идалию, присутствующую здесь же, как будто обманчивый, мерцающий блеск баснословно дорогих камней из сокровищницы португальской принцессы мог привлечь чей-то благосклонный взор к сомнительным, порядком обвисшим и обрюзгшим прелестям графини Юлии.

Еще с утра она пребывала в дурном настроении и была недовольна абсолютно всем, от отделки нового платья до поданного в постель на серебряном подносе кофе, и в сердцах надавала пощечин молоденькой горничной Аннушке только за то, что та позволила себе уронить на пол салфетку.

Граф Строганов с сыном Сашей, не разделяя переменчивых настроений Юлии Павловны, весело позавтракали и быстро оделись, сложив все подарки на стол. Григорий Александрович прекрасно знал, что подавать экипаж было слишком рано, потому что его ненаглядная супруга в сотый раз заставит парикмахера переделывать ее высокую, взбитую прическу и еще целый час будет примерять украшения.

Наконец, собравшись, закутавшись в роскошные шубы, решили заехать на Большую Морскую за Идалией и Александром Михайловичем, и оттуда уже все вместе покатили на Невский.

Идали, чью яркую красоту выгодно подчеркивал элегантный жемчужно-серый шелк платья, обошлась почти без украшений. Ее блестящие медно-красные локоны были уложены в гладкую, спадающую завитыми прядями на шею, прическу, ясные темно-зеленые глаза, подобно драгоценным изумрудам, сверкали на свежем фарфоровом личике, сиявшем нежной улыбкой. При виде дочери у графини Юлии приключилась мигрень и окончательно испортилось настроение, не на шутку грозя обратиться к вечеру настоящим кошмаром для Григория Александровича и Сашеньки.

У церкви Святой Екатерины на Невском негде было поставить экипаж. Весь высший свет Петербурга непременно решил осчастливить своим вниманием молодую пару, чей скороспелый и скандальный брак стал в последнее время самой популярной темой для разговоров во всех без исключения салонах и гостиных. Обсуждая Жоржа и его несостоявшуюся дуэль с Пушкиным, свет разделился во мнениях. Одни считали, что Жорж струсил и решил таким образом избежать дуэли, а заодно и показать Пушкину, что ему не нужна его жена. Другие наперебой старались доказать, что у молодого Геккерна роман с Катериной Гончаровой и что ее положение уже ни для кого не секрет.

– Вы не находите, милая, что Катрин сегодня очень бледна? – театральным шепотом осведомилась Елизавета Хитрово у Екатерины Ивановны Загряжской, тетки невесты. – Говорят, ей в последнее время что-то нездоровится…

Глаза Загряжской, надменно повернувшей царственную седую голову к Более-Чем-Обычно-Голой Лизе, метнули в Хитрово отравленные стрелы, а металла в ее голосе хватило бы, чтобы забить целую кучу толстых гвоздей.

– Нет, представьте, не нахожу.

– Говорят, господин Геккерн потратил целое состояние, чтобы обставить и украсить их семейное гнездышко…

– Да, я была в гостях у господина посланника – там действительно красиво.

– Ах, я так рада за нашу Катеньку, дорогая Катерина Ивановна, – вы даже представить себе не можете…

Екатерина Ивановна поморщилась, взглянув на Голую Лизу тяжелым, пронзительным взглядом из-под седых бровей, и рассмеялась ей в лицо.

– А я рада за нашего Жоржа, – отчеканила она, пытаясь в толпе разглядеть жениха и невесту. – Вот ему-то уж точно очень повезло с женой.

Елизавета Михайловна, уловив оттенок пренебрежения в тоне Загряжской, гордо вздернула голову, отчего ее тройной подбородок продолжительно заколыхался, решив изобразить таким образом ответное фи.

Загряжская этого, впрочем, не видела.

Плевать на тебя, пошлая дура.

Самое главное, что ее Катенька, ее солнышко ненаглядное, ее любимая племянница сегодня наконец-то выходила замуж.

И значит, не надо им с Жоржем больше ни от кого прятаться, никого стыдиться и лгать, стало быть, никому не надо.

И концы в воду…

И пусть маленький родится в срок, на радость всем… Пусть будет счастливым и удачливым, как мамочка, и красивым, как отец…

Венчается раба Божья Катерина…

Неужели все это и правда обо мне? И для меня – не верила Катя, пытаясь вслушаться в слова венчальной молитвы и все равно не понимая их. У нее слегка кружилась голова от душного, приторного запаха ладана и нескольких сотен горящих свечей, и она боялась упасть в обморок, потому что заботливая ее сестрица, Натали, слишком туго затянула ей корсет.

– Ничего, потерпишь, – нежно и ласково пропела она, зорко наблюдая за тем, как Катрин утром одевали к венцу. – Ничего еще не заметно. А то все только и говорят на каждом шагу – она, мол, до свадьбы-то успела…

Успела…

Ей казалось, будто она, в кровь раздирая себе руки и ноги, набивая множество синяков и шишек, сдирая кожу со своего обнаженного, израненного сердца и ежеминутно рискуя скатиться вниз, влезла наперекор всему на ледяную, идеально гладкую, сверкающую алмазной радугой гору и застыла на недосягаемой вершине, не в силах обернуться назад.

Мгновение счастья. Неземное блаженство покорителя высот.

Но никакого плато, где можно было бы присесть, отдохнуть и набраться сил, видно не было.

Дальше у нее была только одна дорога – вниз, вниз, в замедленном падении до самой смерти, и дай-то Бог, чтобы никто не ускорил неосторожным жестом или взглядом ее очевидное трагическое предначертание.

Не подтолкнул…

Была лишь секунда равновесия, короткий пунктир между прошлым – далеким и совсем близким, куда уже сейчас улетали эти неповторимые мгновения, стремительно утекающие, тающие на глазах, как крупинки в песочных часах, – и непонятным будущим, скрытым под темной и пугающей, абсолютно непрозрачной вуалью.