Читаем без скачивания Золотая гондола - Барбара Картленд

– Это было бы невозможно, – произнес сэр Харвей резко. – Ни одна знатная семья в Венеции не потерпит подобного скандала. Только выскочки и вольнодумцы могут позволить обсуждать свои сугубо личные дела, касающиеся только семьи, на публике.

– Тогда он просто устал от жизни, – вздохнула Паолина.

– Должно быть, он слишком глубоко вас любил.

– Он... говорил об этом, но я... не поняла.

– А вы любили его?

Его слова пронзили ее слух, словно выстрел. Паолина в изумлении подняла на сэра Харвея заплаканные глаза.

– Он... нравился мне, – ответила она неуверенно. – Он казался очень спокойным и... серьезным и не внушал мне страха, как некоторые... другие мужчины здесь. Но я... не любила его.

– Судя по всему, вы сказали ему тогда слишком много или, напротив, слишком мало, – стоял на своем сэр Харвей. – Подобная трагедия не может быть объяснена всего лишь несколькими словами, сказанными на балконе.

Он казался раздраженным. Вто же время в его голосе чувствовалось что-то еще, какая-то обидная, почти жестокая нотка, отчего лицо Паолины покрылось румянцем и девушка едва не лишилась дара речи.

– Н... нет! Вы не должны... так думать обо мне. Он... нравился мне, только и всего. Он казался мне... добрым и чутким.

– Вряд ли можно считать проявлением чуткости то, как он поступил сейчас с вами, – ответил сэр Харвей.

– Со мной? – удивилась Паолина.

– Да, с вами, – последовал неумолимый ответ. – Вы хотя бы можете себе представить, какие толки эта внезапная смерть вызовет по всей Венеции? Ни один человек здесь не поверит, что безобидная дружба могла привести к такой ужасной трагедии. Все будут считать, что тут кроются куда более серьезные причины.

– Но это же неправда! – закричала Паолина. – Вы сами знаете, как мало я была знакома с маркизом. Мы с ним ни разу не оставались наедине, если не считать того вечера, когда мы вместе вышли на балкон.

– Черт бы побрал этих буйных латинян! – воскликнул сэр Харвей. – К вечеру весь город придет в волнение. Полагаю, мне сейчас лучше пойти к графине и попытаться что-нибудь предпринять.

– Почему она послала за вами? – спросила Паолина, охваченная внезапным подозрением. – У них наверняка есть родные, друзья – словом, все те люди, которых они знали всю жизнь. Вряд ли графиня сейчас нуждается в утешении постороннего или в его присутствии.

– У графини свое мнение о том, какую роль я должен играть в ее жизни, – произнес сэр Харвей, и губы его насмешливо изогнулись.

Паолина некоторое время молчала и затем, когда он направился к двери, спросила:

– И вы согласны играть ту роль, которую она потребует от вас?

Ей не удалось сдержать себя. Вопрос сорвался с ее губ почти непроизвольно.

– Я пока не знаю, – ответил сэр Харвей. – Сейчас меня больше всего заботит то, как избавить вас от неприятностей, так как, уверяю вас, если светское общество Венеции отвернется от вас, мы пропали.

– Но я же ни в чем не виновата, – возразила Паолина. – Откуда я могла знать, что он решится на подобный поступок? Не говоря уже о том, что я почти не была с ним знакома.

– Однако он покончил с собой из-за вас.

– Откуда им это может быть известно?

– Он, должно быть, оставил записку или что-нибудь в этом роде, – ответил сэр Харвей. – И даже если нет, вся Венеция к полудню наверняка будет знать правду. Возможно, об этом уже сейчас сплетничают во всех городских кофейнях. Старые жуиры из казино не упустят случая присочинить что-нибудь от себя. О происшедшем уведомят дожа и Сенат. Меня сейчас волнует только одно: удастся ли мне убедить семью маркиза замять это дело – по крайней мере, не допустить широкой огласки.

– Вас волнует лишь то, что будут говорить, – заметила Паолина укоризненно. – Я же думаю сейчас о маркизе. Он был молод и красив. Почему он решился на такой шаг? Почему? Почему?

– У любви есть свои странности, – отозвался сэр Харвей. – Иногда она может свести с ума даже самого разумного человека.

– Тогда сама эта смерть была безумием, – прошептала Паолина.

Она вытерла глаза носовым платком. Сэр Харвей все еще стоял у двери, глядя на нее, и девушка спросила:

– Вы не сердитесь на меня?

Ее голос был тонким и жалобным, как у ребенка, который уже был наказан, но все еще боялся большего.

– Да, я сержусь, – отозвался сэр Харвей. – Я раздражен потому, что все шло так хорошо, а теперь вдруг стряслась эта беда. Еще вчера вся Венеция была у ваших ног, вы были единодушно признаны самой прекрасной женщиной в городе. Даже дамы в разговорах между собою хвалили вас, а граф был совершенно вами покорен.

– Граф! Я совсем забыла о нем. Что он скажет, когда обо всем узнает?

– Там видно будет, – ответил сэр Харвей. – Если он сегодня не придет навестить нас и от него не будет никаких вестей, тогда нам станет ясно, что он пошел на попятную – ситуация не особенно приятная, тем более теперь, когда я уже решил, что мы близки к цели.

– Мне... очень жаль, – пробормотала Паолина.

Сэр Харвей взглянул на нее, но выражение его лица не смягчилось. Глаза его оставались холодными как лед.

– По-видимому, вы слишком красивы, – резко произнес он. – Возможно, в этом и заключается источник всех бед.

Он развернулся и вышел из комнаты, а Паолина в слезах рухнула на диван. Она долго плакала, вспоминая маркиза и суровое выражение лица сэра Харвея, когда он покинул ее, чтобы проведать графиню.

В мыслях Паолины возник образ веселой вдовушки с ее румяным, сияющим лицом, черными, полными страсти глазами и алыми губками, кокетливо изогнутыми в улыбке. Она вспомнила грациозные, чувственные движения ее тела, которое как будто ни на миг не могло оставаться в покое. Вероятно, это был как раз тот род красоты, которым восхищался сэр Харвей, подумала Паолина с горечью, и если граф оставит свои ухаживания за ней, с какой стати сэру Харвею беспокоиться из-за этого? Он вполне мог жениться на графине и жить в полном счастье до конца своих дней. Ей придется тогда оставить их и уехать отсюда прочь. Отправиться куда угодно, в Рим, Неаполь, во Францию или даже в Англию – какое это будет иметь значение, если она все равно останется одна, никому не нужная, и рядом не будет никого, кто мог бы о ней позаботиться.

При этой мысли она снова зарыдала и затем, сделав над собою усилие, встала со своего стула и направилась в спальню, чтобы промыть водой заплаканные глаза. Она не осмеливалась выйти наружу. Она не решалась даже выглянуть в окно из страха, что кто-нибудь может заметить ее. Она могла лишь расхаживать без отдыха из стороны в сторону по обставленной роскошной мебелью галерее парадной анфилады или малой библиотеке, даже там не находя себе места.