Читаем без скачивания Пай-девочка - Королева Мария

— Настюха! — бодро позвала она меня.

— Не надо меня так называть, — поморщилась я, запивая хлеб вчерашним чаем.

— А как тебя ещё называть? — Босая Юка продефилировала в ванну. — Ну и видок у меня. А что, мы вместе спали, что ли?

— Как будто бы ты сама не знаешь.

— Откуда мне? Я пьяная была, если ты не заметила. А ты, выходит, воспользовалась моей беспомощностью.

Она появилась на пороге кухни, заметно посвежевшая, но все равно отчаянно некрасивая. Её кожа выглядела желтой и сухой. В тот момент ей можно было дать и тридцать лет. Зато она хотя бы смыла макияж и причесалась.

— Это кто ещё кем воспользовался. Чай будешь?

— Буду. Только завари мне свежий, терпеть не могу помои. Ну и бардак у тебя.

Я молча загремела чашками, а Юка пожелала принять душ. Она деловито порылась в моем шкафу и выбрала мой любимый свитер, видимо собираясь надеть его после душа. Меня неприятно царапнула её бесцеремонность.

Юка скрылась в ванной. Я насыпала заварки в её любимую чашку из розоватого прозрачного фарфора. Когда-то эту чашку подарила мне мама. Юке нравилось пить чай именно из неё, и у меня вошло в привычку уступать чашку ей.

Черт, она ведет себя, как неудачница в климактерическом возрасте, а я по-прежнему оставляю лучшую чашку ей.

Сейчас она выйдет из душа, распаренная, порозовевшая. И начнется. Почему она считает, что имеет право так со мной обращаться? После того как она соблазнила Генчика? После того как явилась сюда страшной и пьяной? А если бы даже и не было всего вышесказанного, то отчего она с самого начала решила, что имеет право постоянно меня высмеивать? Ненавижу её искривленные в презрительной усмешке губы.

Ненавижу её выражение лица, когда она говорит, что у меня толстые ноги. Ненавижу её неестественный смех.

И даже теперь, когда она знает, что я видела её грязной и жалкой, что мне известен цвет её глаз и происхождение якобы холеных ногтей — даже теперь она остается непростительно уверенной в себе. Она уверена, что с ней ничего не случится и что я всегда буду любить её и восхищаться ею, как бы она себя ни повела.

— Настя, я выхожу! — крикнула она. — Чай готов?

Я посмотрела сначала на чашку, затем на дверь. Вот плесну ей в чай дихлофоса, будет знать. Я как наяву это увидела — Юка с видом английской леди размешивает в чашечке сахар (специально для нее я приучилась покупать тростниковый, обычный рафинад наша леди принципиально не употребляла), потом отхлебывает маленький глоточек — и сначала на лице её появляется удивление, потом она морщится от нахлынувшей боли. Уродливо краснеют щеки, вместо вздоха из горла вырывается надрывный хрип. Она судорожно прижимает увенчанные пластмассовыми ногтями ручонки к животу, она смотрит на меня расширенными от ужаса глазами. Разрывающая на части огненная боль мешает ей произнести хоть слово. Она падает на пол, а я спокойно смотрю, как она корчится у меня под ногами. Было бы эффектно, если бы мне удалось индифферентно закурить. Но это вряд ли — я наверняка разнервничаюсь.

В ванной вдруг стало тихо — это Юка выключила воду. Я услышала, как она гремит флаконами — наверное, выбирает духи. Успею или нет? Жалко, что дихлофос я дома не держу. Но может быть, сойдет жидкость для мытья плит? На бутылке написано — не прикасаться без перчаток. Значит, и пить её опасно для жизни.

Интересно. Юка умрет сразу? Господи, что я делаю? Неужели я действительно делаю это?

Я плеснула темно-коричневую жидкость на дно чашки. Совсем не много, но думаю, что ей хватит. Насыпала побольше заварки, залила кипятком, размешала.

— Как хорошо на душе! — В кухне появилась улыбающаяся Юка. Её волосы были мокрыми. Она снова стала красивой.

— Вот твой чай. — Я поставила чашку на стол, а сама присела на подоконник, приготовившись наблюдать.

— Что это ты такая странная? Почему нервничаешь? — уставилась на меня Юка.

— Кто тебе сказал, что я нервничаю? — Я попробовала улыбнуться, но получилось не очень хорошо. — Ты пей чай.

— Ну, ладно. — Она присела за стол и придвинула чашку поближе. — Фу, как он пахнет.

Когда Юка все же взяла чашку и поднесла её к губам, у меня не выдержали нервы. Я бросилась вперед, как услышавший стартовый выстрел атлет. Одним ударом я вышибла чашку из её рук. Химически воняюший чаи расплескался по полу, а моя любимая фарфоровая чашка разлетелась на несколько кусков.

— Ты что? — растерялась Юка. Она по-настоящему испугалась. Подозреваю, что у меня было дикое лицо.

— Ничего. Давай я налью тебе новый чай. Этот успел остыть, пока ты мылась.

— Совсем ненормальная? — повысила голос Юка.

— Замолчи. И без тебя тошно.

Она вскочила с табуретки и, хлопнув дверью, вышла в коридор. Я слышала в комнате суетливую возню — Юка спешно одевалась. Через несколько минут в прихожей зажегся свет.

— Я ухожу, — прокричала она, — с меня хватит.

Юка уже надела туфли. Её волосы были мокрыми. Я предложила Юке фен — ведь на улице февраль. Она вежливо, но зло отказалась.

— Теперь я понимаю, как ты ко мне относишься, — сказала она. — Тебе, Настя, в психушку пора.

Я пожала плечами. Юка никогда не узнает, что я ей жизнь спасла. С одной стороны, мне было неловко. Если бы это случилось несколько месяцев назад, я бы вообще умерла от стыда. А с другой стороны — я радовалась, что Юка уходит. Мне хотелось остаться одной. Чтобы остаться наконец одной, я была даже готова отравить её средством для чистки плит.

— Ключ я оставила на прикроватном столике, — не глядя на меня, сказала она, — думаю, нам лучше пока не общаться.

Она часто так говорила в последнее время. И значило это одно — нам не стоит общаться пару дней. Но на этот раз я поняла, что Юка говорит серьезно. Она мне сама вряд ли позвонит. Да и я звонить ей больше не собираюсь.

Я оказалась права.

Наверное, мы вообще больше не увиделись бы никогда. Если бы в один прекрасный день я не решила вернуться на аэродром.

Глава 11

В первый день весны мне разрешили сидеть. Врач долго рассматривал мои рентгеновские снимки и, видимо, остался доволен результатом. В тот же день я вынесла на помойку аккуратно упакованный в полиэтиленовый пакет корсет.

Корсет стоит довольно дорого, но мне не хотелось даже думать о том, что он мне может ещё когда-нибудь понадобиться.

На аэродроме «Горки» прыжки шли полным ходом. Я узнавала обо всем от Дюймовочки, с которой мы довольно часто перезванивались. Дюймовочка успела сделать двести прыжков. Двухсотый прыжок отмечали с шампанским. Она и меня приглашала, но мне не хотелось появляться на аэродроме раньше времени.

Я знала, что скоро я и так туда вернусь.

Ни на одну минуту я не забывала о прыжках. Я знала, что уже в начале лета смогу прыгать. Конечно, мой врач пришел бы в ужас, если бы вдруг узнал о моих планах. Но он бы никогда об этом не узнал. А я считала себя достаточно опытной парашютисткой, чтобы не повторить прошлой ошибки. Почему-то инцидент с больницей не напугал меня, а, наоборот, придал уверенности. Я уверена была, что больше ничего со мною не случится. Ведь если все сделать правильно, то прыжок с парашютом — это гораздо менее травматичное мероприятие, чем прыжок с кухонной табуретки.

А в самом начале мая в моей вялотекущей жизни произошло событие, показавшееся мне весьма значительным.

Мне позвонил Генчик.

С чего это он вдруг решил обо мне вспомнить — неизвестно.

Я даже не сразу узнала его голос. Хотя это бодрое жизнерадостное «Алло!» сложно было забыть.

— Привет, Настена! — Он говорил так, словно мы расстались каких-нибудь пару дней назад.

— Привет… — Я растерялась и почему-то судорожно поправила волосы.

— Как твои дела?

— Нормально… А твои?

— Тоже хорошо. Представляешь, сшил новый парашютный ранец. Ярко-оранжевый. Димка Шпагин сказал, что это женский вариант. Намекнул, что я похож на педика. Но мне все равно. Мне всегда нравились яркие ранцы.