Читаем без скачивания Круг замкнулся - Кнут Гамсун

Лолла начинает прислушиваться.

— А почему она так поступила?

— У нее было наготове оправдание, что, мол, теперь она должна выйти за другого.

— А-а, — говорит Лолла растерянно.

— И тогда Лоуренс покинул Ирландию и больше туда не возвращался. Куда же, спрашивается, делась его любовь к родине?

— Н-да, — говорит Лолла.

— Я хочу кое-что рассказать тебе про Лоуренса.

— Да, да, — покорно соглашается Лолла. Она уже заметила, что Абель находится сейчас где-то на другой планете, но сама она так измучена тревогой, лучше что угодно, чем сидеть и размышлять. — Он объяснился с девушкой, перед тем как уехать?

— Да, но она сумела оправдаться, так что он больше не хотел ее обвинять. Он мне сам это рассказал. Иди себе с Богом, сказал он ей. Иди и ты с Богом, сказала она ему, и поцелуй меня на прощанье. Но он не захотел ее целовать, она к тому времени уже очень изменилась, и лицо у ней стало некрасивое. «Ну хоть раз поцелуй!» — сказала она, а он ее целовать не хотел. Он только сказал ей снова: «Иди себе с Богом» — и ушел от нее. Она ему потом писала, но он не ответил на ее письмо.

Лолла:

— А как он выглядит, этот Лоуренс?

— Отлично, можешь мне поверить. Мы встретились в молодости и держались вместе, даже будучи в разлуке, а когда встречались после всех писем, которые написали друг другу, то снова держались вместе. Поначалу он был не такой шустрый, как я, когда надо было освоить какое-нибудь новое дело, но зато именно он спасал нас обоих от полиции, потому что видом был получше.

— А вас что, искала полиция?

— Нет, разве что изредка. Понимаешь, чтобы тобой заинтересовалась полиция, много не надо. Когда мы были на воле, у нас не было ни крыши над головой, ни пропитания, ни денег. Нам доводилось, конечно, сковырнуть порой какой-нибудь замок либо высадить окно, а забравшись внутрь, мы могли открыть и другие замки, чтобы найти что-нибудь из харчей. Это строжайшим образом запрещено, говорила нам полиция. Но тут Лоуренсу просто не было равных, он рвал рубашку на груди и показывал, как мы отощали. «Вы только поглядите!» — кричал он, хотя мы, может, вовсе и не были такие уж тощие.

Лолла до того заслушалась, что даже позволила себе улыбку.

— Забавная жизнь! — сказала она.

— Он был достойный парень и добрый католик, ходил к исповеди, и все его уважали. В Мексике он даже ввязался в какую-то революцию, но бросил это дело, а в Канаде стал полицейским. Он был по-прежнему видный и блестящий, как звезда, но к тому времени начал сильно поддавать. Я встретился с ним в Канаде и частенько вырывал рюмку у него из рук и выливал на пол, а он не спорил. Он три года проработал в полиции, потому что был вполне еще расторопный, а потом — стоп. Когда мы вместе с ним приехали в Штаты, настроение у него было бодрое, на дворе весна, он нашел работу на кладбище — обкладывать могилы дерном. А я нашел работу в небольшой мастерской и набивал пружинные матрасы. Работа, конечно, была не самая подходящая ни для него, ни для меня, хотя Лоуренс с молодых лет привык ковыряться в земле и отлично обкладывал могилы дерном.

Проработав какое-то время и поднакопив деньжонок, мы купили каждому по шерстяному пледу и пошли бродить по Штатам. К весне мы устроились работать на большую ферму, а в полевых работах Лоуренс тоже знал толк, он хорошо работал и стал вторым человеком после хозяина, а нас там всего было десять. Когда сев закончился, мы побрели дальше и дошли до Кентукки. Деньги у нас водились, мы отлично прожили лето, а осенью снова подрядились работать на ферму и накопили денег на зиму. Все складывалось как нельзя лучше, а с тех пор, как мы ушли из Канады, прошел год.

Но Лоуренс начал пить по-черному. Сперва я оправдывал его тем, что мы осели в негритянском поселке, а когда ничего, кроме негров, кругом не видишь, так и не захочешь, а запьешь. Мы к неграм хорошо относились, и поют они хорошо, и так далее, но чтобы с утра до вечера, да еще на трезвую голову хорошо относиться к неграм! У некоторых были совсем белые волосы и бороды, а лицо черное, ну совсем не такие, как мы, то ли они из-под земли вылезли, то ли с луны свалились, — так нам казалось, и еще они никогда не смеялись, у них рот не так устроен, чтобы смеяться. У Лоуренса одно время жила в хижине девушка-негритянка, она стелила постель и готовила еду, не выпуская изо рта сигарету, а что пепел всюду падает, ей и горя было мало. Мне бы и наплевать на все, но Лоуренсу она надоела, он оттаскал ее за волосы, а когда она убежала, то остался один. Он не мог сам о себе позаботиться, ему бы уехать, а он тосковал еще больше и пил еще больше, так взрослый человек своей судьбой не распоряжается. И некому исповедаться, говорил он, надо все зажимать в себе.

Весной мы бросили негров и пришли в город к белым и подыскали себе работу, думали, что теперь все будет хорошо, но Лоуренс уже слишком пристрастился к вину. Там-то он и получил письмо от нее из Ирландии. Он говорил мне, что ни разу не ответил ну ни на одно ее письмо, но я думаю, он говорил так для важности, потому что, бывало, куда мы ни приедем, ее письмо уже нас дожидается. Стало быть, она знала, где он есть. В письме она писала, что муж ее бросил. Плохо-то как, сказал, помнится, я. Чепуха, ответил он. Они богатые, захотят — разъедутся, захотят — съедутся. Лоуренс не принял эту новость близко к сердцу, она для него и впрямь ничего больше не значила, а досаду вызывало лишь одно: он ее потерял и она досталась другому.

Но конечно, с его стороны была большая глупость так много пить, мы с ним об этом часто говорили, он согласился со мной, что ему пора завязывать, и дал мне в том слово. Теперь он захотел снова вернуться в Мексику, сходил к исповеди и уехал туда. Не было его ровно год, а вернулся он как знатный господин — сапоги с отворотами и бархатный воротник на куртке. Он был очень крепкий и красивый и не буянил больше так, но конечно же вытворял всякое непотребство, когда на него накатывало, потому что вернулся он при больших деньгах, как бы они ему ни достались. Впрочем, все мы люди, все человеки. Я все это время работал в том же городке, в мастерской, мы чинили автомобили и другие машины, я боялся потерять место, а потому не так уж часто проводил с ним время.

Лолла слушает, слушает внимательно, она даже говорит:

— Он вообще-то был для тебя неподходящей компанией.

Абель:

— Вот как? Тогда ты просто не знаешь Лоуренса. Это была компания самого высокого разбора, какую ты только можешь себе представить. Он мог быть и серьезным, и богобоязненным. Просто не возьму в толк, как ты могла такое сказать.

— Я это поняла из твоих рассказов.

— Ладно, могу привести тебе пример. Пошли мы с ним как-то вечером в дансинг, сидели там и ужинали с двумя его знакомыми дамами. А за соседним столиком ужинала парочка, которая выводила нас из себя, мужчина слишком много говорил, и кельнер все никак не мог ему угодить. Каждую минуту мужчина повторял свое имя: «Не забывайте, что меня звать Клонфиль!» Верно, он из французской Канады, подумали мы. Впрочем, все кончилось бы вполне благополучно, не будь у этого мужика такой зычный голос, что он даже заглушал музыку. Словом, мы с первой минуты могли на него разозлиться, но терпели. Но когда тебе пять раз подряд скажут: «Меня звать Клонфиль!» — всякое терпение лопнет, вдобавок этот мужик все поглядывал на наш столик и выпендривался, потому что наши дамы были красивее. Кельнер принес им заказанную еду, хорошую еду, но ему она не понравилась. «Заберите эту гадость, меня звать Клонфиль!» Господи, что он прицепился к своему имени? — сказали наши дамы. А Лоуренс, тот ничего не говорил, он наклонил голову над тарелкой и ел, ел, пока не доел все. А мужчина за соседним столиком все не унимался: стукнул кулаком по столу, бросая вызов всему залу. Вышибала держался поодаль, он не хотел его выгонять, потому что тот пил дорогое шампанское. Но все, конечно, понимали, что Лоуренс не потерпит, когда какой-то человек пялится на его дам, он бы и меньший грех не потерпел.

И вот когда этот человек наконец решил поесть и взял нож и вилку, Лоуренс встал и подошел к нему. Схватил его за шиворот, прижал носом к столу и говорит: «Прочти сперва застольную молитву!»

Лолла всплеснула руками:

— В жизни такого не слышала!

— Теперь ты видишь, какой он был порядочный человек: прочти, говорит, застольную молитву.

— И тот человек помолился?

— Ну, не сразу. Сперва он поднял лицо, а когда увидел, с кем имеет дело, рухнул лицом в столешницу в знак того, что сдается. Когда Лоуренс его отпустил, он встал, а Лоуренс назвал его по имени. «Ну что, Пат, опять взялся за старое? Never mind![8] Но все равно прочти сперва застольную молитву!» Тот человек сел, улыбнулся как дурак и прочел молитву. «Спокойной ночи», — сказал Лоуренс и отошел.

Лолла опять:

— В жизни такого не слышала! А кто такой был этот Пат?