Читаем без скачивания Клеопатра - Генри Хаггард

Даже сейчас, в ночных видениях, когда сон открывает тайники сердца и сокрытые в них страхи вырываются на волю и начинают метаться по открытым чертогам мысли, я, как и прежде, вижу ее царственный лик таким, каким он когда-то представал предо мной: она приближается ко мне, распахнув объятия, со светящимися от любви глазами, приоткрытыми устами и струящимися волосами, и на лице – ее особенная, неповторимая нежность и самозабвенная страсть. Да, до сих пор, после стольких лет, я по-прежнему вижу, как она идет ко мне, но каждый раз я просыпаюсь и понимаю, что все это был обман.

Такой однажды Клеопатра пришла ко мне, когда, как она сказала, сбежала с какого-то важного совета, на котором обсуждались военные действия Антония в Сирии. Пришла она в том же виде, в котором была на совете: в царском одеянии и со скипетром в руке, на челе ее сверкала золотом корона со священным уреем. Сев передо мной, она рассмеялась: чтобы избавиться от надоевших послов, которых принимала на совете, она сказала, что должна их покинуть, поскольку якобы получила срочное известие из Рима. Эта шалость казалась ей забавной. Неожиданно она встала, сняла с себя корону, надела ее мне на голову, накинула мне на плечи свою царскую мантию, вложила в мою руку скипетр и пала передо мной на колени. Потом, опять рассмеявшись, поцеловала меня в губы и сказала, что признает меня своим царем и повелителем. Но я, вспомнив, как был коронован в храме Абидоса, и вспомнив тот венок из роз, запах которого преследует меня по сей день, встал, бледный от гнева, сорвал с себя мантию, в которую она меня обернула, отбросил побрякушки и спросил, как смеет она насмехаться надо мной, хоть я и ее пленник. Я думаю, что Клеопатра не ожидала подобного и испугалась, сразу же отпрянув от меня.

– Не гневайся, милый Гармахис! Ну, не надо сердиться, – сказала она. – Почему ты думаешь, что я насмехаюсь над тобой? Почему ты думаешь, что не станешь законным фараоном и правителем страны?

– Как мне понять тебя? – спросил я. – Ты выйдешь за меня замуж и объявишь это всему Египту? Как же иначе я теперь могу стать фараоном?

Она опустила глаза.

– Быть может, любимый, я в самом деле хочу стать твоей женой, – нежно промолвила она. – Послушай, здесь, в этой темнице, ты совсем побледнел и почти ничего не ешь. Нет, не возражай! Рабы донесли мне об этом. Я держала тебя здесь, под стражей, Гармахис, для твоего же блага. Чтобы сохранить твою жизнь, которая так дорога мне, и честь, нужно продолжать делать вид, что ты мой пленник. Иначе тебя ждет позор и смерть, к тебе тайно подошлют убийц, и ты погибнешь. Но здесь я больше не могу с тобой встречаться! Я не могу видеть, как ты здесь чахнешь. Потому завтра я освобожу тебя, и ты снова займешь должность придворного астронома. Я объявлю всем, что убедилась в твоей невиновности, окончательно убедилась, и скажу, что твои предсказания о войне полностью исполнились… Так оно и есть на самом деле, хотя за это благодарить тебя у меня нет причин, ведь ты составлял свои пророчества так, как было выгодно заговорщикам. А теперь прощай, мне нужно возвращаться к этим скучным, чванливым умникам-послам. И не сердись, Гармахис, ибо кто знает, чем завершатся наши отношения, что станет с нашей любовью?

И она ушла, слегка кивнув головой, оставив меня с мыслью о том, что хочет открыто сочетаться со мной браком. Не стану скрывать, тогда я поверил, что именно это было у нее на уме. Ибо, если она даже и не любила меня всепоглощающей любовью, я был ей дорог, она увлеклась мной, со мной ей было интересно, и я еще не успел наскучить ей.

Утром Клеопатра не пришла, зато пришла Хармиона… Хармиона, которую я не видел после той роковой ночи. Она вошла и остановилась передо мной, бледная, с опущенными глазами, и первые ее слова были едким упреком.

– Прости меня, – заговорила она своим нежным голоском, – за то, что я осмелилась к тебе явиться вместо Клеопатры. Но твое счастье отсрочено ненадолго. Скоро ты увидишь ее.

От ее слов я сжался, и она, видя свое превосходство, продолжила:

– Я пришла, Гармахис, – увы, более не царственный! – чтобы сказать тебе, что ты свободен! Свободен и теперь сможешь увидеть всю степень своего бесчестия, увидеть ее в полных презрения глазах каждого, кто тебе доверял. Я пришла, чтобы сказать, что великий заговор, который готовился больше двадцати лет, погиб безвозвратно. Правда, никто не был убит, кроме, наверное, дяди Сепа, потому что он исчез, но все предводители были схвачены и закованы в цепи или изгнаны из страны, а их движение сломлено и рассеяно. Буря растаяла, не успев разразиться. Египет потерян, и теперь потерян навсегда, последняя надежда пропала! Египет больше не сможет бороться с оружием в руках, отныне ему остается только во веки веков гнуть шею под иноземным ярмом и подставлять спину под плети захватчиков.

Я громко застонал и промолвил:

– Увы, я был предан! Нас всех предал Павел.

– Ты был предан? Нет, ты сам стал предателем! Почему ты не убил Клеопатру, когда остался с ней один? Отвечай, клятвопреступник!

– Она опоила меня! – произнес я.

– О Гармахис, – сказала безжалостная девушка, – как же ты не похож на того принца, которого я когда-то знала! Как же низко ты пал, если даже не гнушаешься лжи! О да, ты был опоен, опоен приворотным зельем! Ты променял Египет и свою высокую цель на поцелуй блудницы. Горе тебе! Позор тебе! – Она уже смотрела мне в лицо и указывала на меня пальцем. – От тебя все отвернутся, все отвергнут! Презренный! Изгой! Ничтожество! Попробуй мне возразить, если сможешь! Втягиваешь голову в плечи? Боишься? Чего еще ожидать от такого, как ты! Ползи к Клеопатре, целуй ее сандалии, когда ей будет угодно втоптать тебя в грязь, где тебе и место, но к честным людям не приближайся! Не приближайся никогда! Держись от них как можно дальше!

Внутри у меня все клокотало от презрения и ненависти, которыми она меня поливала, но я не находил слов, чтобы ответить.

– А как случилось, – наконец спросил я мрачным голосом, – что тебя никто не выдал, и ты по-прежнему приближенная царицы, и ты можешь приходить ко мне, чтобы издеваться надо мной, хотя еще совсем недавно клялась мне в любви? Или у тебя, женщины, нет жалости и сострадания к мужчине, который оступился?

– Моего имени не было в тех списках, – ответила она, опустив свои темные глаза. – Так что у тебя есть прекрасная возможность. Выдай меня, Гармахис! Из-за того, что я когда-то любила тебя (помнишь ли ты это?), для меня твое падение вдвойне больнее. Позор тех, кого мы когда-то любили, отчасти становится нашим позором и преследует нас, потому что мы слепо допускаем такое ничтожество до самых сокровенных глубин сердца. Неужели и ты такой же глупец, как все? Ты, еще разгоряченный объятиями этой царственной распутницы, ищешь утешения у меня? Именно у меня?